The Founding of Modern States New Edition - Richard Franklin Bensel Страница 47

голосуют и тем самым проявляют свою коллективную волю. Рабы, хотя и были людьми, не могли свободно выражать свою волю. Южане могли бы возразить, что рабы "виртуально" представлены политической элитой (состоящей в основном из их хозяев), но эта параллель не была привлекательной защитой, учитывая то, как это понятие использовалось парлией в период колониального кризиса. Кроме того, многие делегаты-северяне (да и южане тоже) отвергали саму идею о том, что рабство совместимо с идеалами республики258.

 

Решение - настолько грубый материальный компромисс, какой только был разработан на конституционном съезде - заключалось в том, чтобы считать каждого раба как три пятых свободного человека. Делегаты также эвфемистически называли рабов "всеми остальными лицами", которые не являлись "свободными людьми, включая тех, кто связан службой на срок в несколько лет". Такой исход логически несовместим ни с одной из известных политических теорий, но он позволил (с трудом) создать Конституцию.2

Последняя статья (седьмая) Конституции определяла способ волеизъявления народа в отношении ее принятия: она гласила: "Соотношение конвенций девяти государств является достаточным для установления настоящей Конституции между государствами, ратифицировавшими ее". В основе этого процесса лежали два принципа, один из которых исходил из демократической теории, а другой - из практической политической реальности. Что касается демократической теории, то делегаты хотели, чтобы американский народ в целом ратифицировал созданную ими Конституцию. Их согласие, как американского народа, создаст прямую связь между гражданами и новым национальным государством, что было крайне необходимо для успеха нового правительства. По этой причине Конвентом было предусмотрено, что воля народа будет выявляться на съездах в нескольких штатах (с полномочиями по разработке конституции, во многом схожими с их собственными), а не в законодательных органах штатов.

Что касается практической политической реальности, то делегаты также понимали, что тринадцать штатов пользовались гораздо большим расположением и престижем, чем Континентальный конгресс. В процессе ратификации противники Конституции часто ссылались на штаты как на истинных хранителей народной воли, как потому, что они были ближе к народу, так и потому, что выражение народной воли находили более непосредственное воплощение в действиях правительства. В некоторых отношениях это превратилось в спор между противниками, выступавшими за более полную народную демократию, и сторонниками, подчеркивавшими свободу личности. Перед последними стояла особенно сложная задача, поскольку, в отличие от предреволюционного кризиса, когда главной угрозой свободе и свободе были британцы, они были вынуждены (по крайней мере, неявно) характеризовать американский народ как источник опасности. Однако когда сторонники Конфедерации подчеркивали ее хрупкость при угрозе восстания внутри страны или вторжения из-за рубежа, они опирались на гораздо более прочную, хотя и крайне прагматичную почву.

Процесс ратификации был призван оформить согласие народа через социально-политическую ауру отдельных штатов, приобщив их, а значит, и народ к новому национальному правительству. Эта стратегия, конечно, сознательно признавала, что народ не находился в состоянии, похожем на естественное, когда он соглашался на заключение национального договора. Вместо этого он привносил в новое национальное правительство свои собственные, ранее существовавшие политические отношения (охватываемые штатами, в которых он проживал). С этой точки зрения процесс ратификации был несовместим с основанием национального государства, поскольку признавал существование и суверенитет отдельных штатов.

 

 

Те, кто выступал против ратификации Конституции, обычно опирались на три фактора: (1) делегаты собрались в Филадельфии под фальшивой эгидой, превратив встречу по рассмотрению изменений в Статье в полноценный конституционный съезд; (2) Континентальный конгресс передал штатам незаконный документ по правилу принятия решения (т.е. только девять из тринадцати штатов должны были одобрить его, прежде чем новое государство вступит в силу), что нарушило Статьи Конфедерации; и (3) отсутствие положений о защите прав личности, (т.е. только девять из тринадцати штатов должны одобрить документ, чтобы новое государство вступило в силу), что нарушает Статьи Конфедерации; и (3) что в документе отсутствуют положения о защите прав личности. В ответ на это основатели утверждали (возможно, нескромно), что документ был просто предложением, вынесенным на рассмотрение народа для принятия или отклонения. Процесс, в ходе которого он был представлен народу, был гораздо менее важен, чем тот факт, что он был результатом обоснованных суждений и размышлений тех людей, которых народ в остальном чтил и уважал. Однако, обратившись к Континентальному конгрессу с просьбой передать Конституцию штатам, федералисты практически уступили по большинству пунктов первого и второго пунктов.

Антифедералисты отмечали, что созданная федералистами процедура превратила Конституцию в некое подобие предложения "бери или не бери", поскольку народ не имел возможности участвовать в ее разработке до того, как она была представлена на его рассмотрение. Таким образом, они утверждали, что народ через свои ратификационные конвенции имеет суверенное право и обязанность рассмотреть и, если сочтет нужным, внести изменения в текст. Затем эти изменения станут условиями, на которых они одобрят документ и вступят в новый союз. Как апелляция к суверенитету народа это положение было неопровержимо. В ответ на это основатели заявили, что изменения в документе невозможно согласовать, поскольку штаты неизбежно будут иметь различные интересы и возражения. Разработка нового документа, в котором эти проблемы и возражения были бы скомпрометированы, потребовала бы нового конституционного съезда, после которого, как можно предположить, возникли бы новые возражения.

 

Таким образом, участие народа, казалось, было за пределами практической возможности. На это, конечно, антифедералисты могли ответить и отвечали, что полноценное участие народа еще не опробовано.

В основном антифедералисты утверждали, что основатели фактически не дали никаких оснований для первых пятнадцати слов документа: "Мы, народ Соединенных Штатов, в целях создания более совершенного Союза". Когда фраза "народ Соединенных Штатов" соответствующим образом исключается, "мы" относится только к делегатам, подписавшим документ. С точки зрения абстрактной политической теории антифедералисты стояли на совершенно твердой почве. И претензии основателей на то, чтобы представить свое творение как результат воли народа, даже если они отрицали, что народ может пересмотреть его положения, были вопиющим лицемерием. Но это лицемерие исходило не от них самих, а от необходимости для любого учредительного договора предполагать существование политической власти до того, как эта власть может быть создана. Это противоречие вытекает из того, что народ не может спонтанно (т.е. в отсутствие формальных политических институтов) уполномочить кого-либо действовать от его имени (например, созвать конституционный съезд). Основатели прагматично пытались преодолеть это неизбежное противоречие, вообразив, в первую очередь, что они и есть "народ" в этой начальной фразе. Несомненно, эта претензия была лицемерной, но с практической точки зрения они могли убедительно доказать, что она неизбежна, а значит, необходима. И "как только новое национальное правительство приступило к работе, большинство антифедералистов быстро отказались от своих сомнений в легитимности".