Сергей Соболев - Хрустальная армия

Сергей Соболев

Хрустальная армия

© Соболев С., 2014

Глава 1

У подошвы Медвежьей гряды, в том месте, где к пробитому в скальной породе тоннелю ведет узкоколейка, – ее полотно нынче разобрано – царит особенная тишина. Не слыхать веселого щебета оживившегося по случаю прихода весны птичьего племени; сюда не долетают промышленные шумы, не доносится рокот автомобильных двигателей, не слышно даже шелеста ветра в верхушках деревьев…

Хорошо различимые в погожий день соседние кряжи и увалы обильно, по макушку, заросли разлапистыми елями, прозванными здесь «волками»; общий серо-зеленый фон разбавлен светлыми пятнами березовых рощиц. Вдоль подошв этих горных складок тянутся застывшие плотными рядами высокие сосны. Впрочем, ближе к местным дорогам они изрядно прорежены лесодобытчиками. Самый что ни на есть обычный пейзаж для расположенной несколько в стороне от промышленных городов северной части Среднего Урала.

А вот эта сдвоенная гора, прозванная в народе Медведь-камень, напоминающая очертаниями и даже цветом улегшегося посреди приуральской тайги бурого топтыгина, почти лишена растительности. Восточную вершину называют еще Медной горой: со времен купцов Строгановых здесь добывали медную руду. На склонах Медной, высота которой составляет шесть с половиной сотен метров, произрастает лишь цепкий мелкий кустарник. Да еще кое-где встречаются хвойные деревья, неприкаянный вид которых способен служить иллюстрацией к поэтической строчке «На севере диком стоит одиноко…».

Саму Медвежью гряду понизу окаймляет полоса леса. Но деревья в этой местности мелкие, нездорового вида, напоминают с виду растительность приполярной зоны. Встречаются обширные участки сухостоя, подлесок тоже чахлый. Зато далее, по обе стороны гряды, таежный лес постепенно поднимается, краски становятся более сочными, естественными, и уже на некотором удалении от Медной ландшафт вновь принимает обычный для этой местности вид.

До шоссе отсюда километров восемь, если брать по прямой. Дорога от бывшей станицы Полевая – нынче райцентр Полевской – до медеплавильного завода, давно уже закрытого, проложена через таежный массив еще в середине восемнадцатого века. Идет она вдоль берега местной реки Малая Полевая, по замерзшему руслу которой когда-то с наступлением зимы торили санный путь для вывоза готовой продукции. В середине двадцатого века дорогу заново разровняли грейдерами, полотно расширили, а в семидесятых и заасфальтировали. Эпоха близкая, многим довелось в ней родиться и даже порядком пожить. Но с того времени тоже утекло немало воды. Дорожное полотно покрылось густой паутиной глубоких трещин; образовывающиеся по весне, после таяния снегов или после летних ливней промоины и колдобины едва успевают засыпать песком и щебнем. Объект, в ворота которого упирается эта старая дорога, называется нынче так: «ФКУ ИК-55-б УФСИН России по Свердловской области».

В промзоне колонии, включающей в себя пилораму, ангар, склад № 1 для бревен, склад № 2 – готовой продукции, погрузочную платформу и небольшой пошивочный цех, сразу после обеда – «хавка», как тут говорят – возобновилась работа. Из почти шести сотен заключенных здесь ежедневно трудятся от восьмидесяти до ста человек. Неошкуренные бревна в колонию доставляют на открытых платформах по узкоколейке из расположенного примерно в десяти километрах на юг поселка, носящего немудреное название Леспромхоз Два. Туда же, на станцию, соединенную проложенной в послевоенное время колеей с райцентром Полевая, из колонии отгружают готовую продукцию. А именно: «сырую» доску, «тарную» доску, бруски и брус, поддоны, а также, когда поступают такие заказы, деревянные катушки для кабеля.

В сложенном из бруса и щитов ангаре, оборудованном сдвижными воротами, сегодня трудятся семеро заключенных – бригада пильщиков. Двое обслуживают ленточную пилораму и «фрезу», один работает на многопильном станке, пара «грузчиков» доставляет через проем с эстакады бревна. Оставшиеся двое курсируют с нагруженной готовой продукцией металлической «каталкой» между ангаром и расположенным встык к нему складом.

За «пильщиками», как их здесь зовут, а также за теми з/к, что работают на погрузочно-разгрузочном дворе и на складе, присматривают трое сотрудников УИН, младшие инспекторы отдела охраны. Эти находятся непосредственно в промзоне – двое в сторожке, построенной внутри ангара, третий – в «шлюзе» за эстакадой. Другие их коллеги, заступившие утром в суточную смену, дежурят на двух КПП, следят за локальными зонами, где находится большинство отбывающих срок, и в двух бараках «особого» режима. Вооруженные автоматическим оружием сотрудники караулят также на двух вышках – той, что правее от главных ворот колонии, и на другой, в южной части периметра, оборудованной ближе к промзоне, находящейся рядом с другими воротами, в которые упирается узкоколейная дорога от Леспромхоза.

В ангаре раздается звонкий, вибрирующий, пробирающий от макушки до пят звук пилорамы. Сквозь звон зазубренного металла по сырому, а порой и промерзшему дереву слышны короткие команды: «подай!», «цепляй!», «увози!». Почти все избавились от ватников и треухов – верхнюю одежду свалили на поддон. И только один из работяг зэков, а именно бригадир – он же самый старший по возрасту, – остается в телогрейке.

Работают «пильщики» слаженно; состав этой бригады не меняется, почитай, уже три месяца. Никто не волынит, не «косит», не перекладывает часть работы на ближнего. Но и выматывающей жилы гонки не устраивают: ведь не столько на себя они здесь трудятся, хотя что-то платят, сколько на казну. Да и работа эта не из легких: к четырем часам, а именно во столько они обычно заканчивают, от визга пилы уже начинает звенеть в черепушке…

Один из заключенных, кряжистый мужчина лет тридцати пяти, ловко управлявшийся на многопильном станке, придержал за рукав «крючника» – одного из двух, доставляющих в ангар с эстакады порядком отсыревшие бревна. Не опасаясь, что их в этом шуме еще кто-то услышит, спросил:

– Ну че, Малой? Не рассеивается?

Рослый парень лет тридцати, с блестящим от пота круглым лицом, кивнул в сторону открытых ворот ангара, за которыми клубилась молочная пелена тумана.

– Не, Саныч, плотно стоит!

Саныч несколько секунд сверлил «крючника», удостоенного за свои крупные габариты и почти двухметровый рост шутливого прозвища Малой, острым испытующим взглядом.

– А вышку с эстакады видишь? – спросил он.

– Не, кака тут вышка?! – Здоровяк усмехнулся щербатым ртом. – Я свой корень не видел, когда решил помочиться!.. Туман как кисель.

– А «шлюз» с вертухаем? Его видно с эстакады?

– Ну, я посматриваю туда тоже. Но там токо че-то смутно угадывается… Да и то моментами.

«Пильщик» помолчал еще несколько секунд. Затем, тяжело роняя слова, велел:

– Цынкани Дюбелю, что пришло время!..

– Когда начнем? – Кривая усмешка с лица Малого не сошла даже в эти тревожные мгновения. – Чо, прям счас?

– Распустим еще десять бревен.

– Ага.

– Как подадите десятое, начинайте с Дюбелем действовать!

– Угу…

– Затихарьтесь у сторожки, ждите там… Ну, а дальше – как уговаривались.

– Понял, Саныч.

– Скажешь Дюбелю, чтобы готов был быстро вскрыть нычку!

– Передам… Да он и сам знает.

– Еще раз скажи! А то потом, братец, уже не сможем переиграть обратно.

– Лады.

– А Монах? – спросил Малой. – Ты сам ему скажешь?

Оба, дружно повернув головы, посмотрели на бригадира – тот, воспользовавшись небольшой паузой, сгребал деревянной лопатой к стене, в кучу, пахучую стружку и опилки.

Он из их «второго» отряда, как и вся их бригада. Фамилия его Степанов – указана с инициалами на нагрудной и нарукавной нашивках. Местное прозвище – Монах. Ему на днях стукнул полтинник. Среднего роста, не худой и не грузный, сутулится временами, как будто что-то давит на плечи. Если смотреть только на лицо – морщинистое, вечно заросшее клочковатой бородой, – то выглядит на все шестьдесят. Что-то старческое проскальзывает в нем и в те минуты, когда он, найдя укромный угол, молится или же просто отрешенно смотрит в пол или на свои мозолистые натруженные руки. Но вот что касается работы, то пахарь, каких поискать. Двужильный мужик – даже здоровяк Малой порой не мог угнаться за ним, когда бригадир подменял второго «крючника». Степанов сидит по «Сто пятой», часть вторая[1], срок ему определили в тринадцать лет. На сегодняшний день отмотал два года и пять месяцев.

– Сам скажу, – веско произнес старший. – Ну все, Малой, иди! Не забудь – десятое бревно.

Тот, кого «одноотрядники» в глаза называли уважительно, по отчеству, – Саныч – а за спиной, не все, правда, обзывали близкой к звучанию его фамилии кличкой Крюк, проводил здоровяка взглядом до проема ворот, затянутого комковатой грязно-белой кисеей тумана. Крупное, с развитыми надбровными дугами и широкими костистыми скулами лицо на какие-то мгновения застыло. Взгляд стал отрешенным; этот человек думал о том, что им сейчас предстоит провернуть; он в последнюю минуту мысленно взвешивал на невидимых чашах весов их шансы на успех.