Семен Майданный - Крестовый отец Страница 29

Они перевернули все вверх дном в квартире, которую я снимал в Петербурге. Но я же знал, что они могут прийти. И не мог рисковать братьями, я надежно спрятал их.

И не сомневался, что скоро встречусь с ними, пусть мне и грозило пожизненное за убийство того грязного и жирного рыночного азера, которого поручили мне мои грузинские друзья.

Я настоял, чтобы мне привезли моих братьев. Рассказал, где их можно найти. И вот они снова со мной, и мне ничего не страшно.

Мы с ними выполним, что нам поручили, и получим свободу. Нет, никто не разорвет и не выбросит заведенное на меня дело, но меня признают невменяемым, то есть сумасшедшим, и переведут в психушку. А оттуда я и сам бы мог сдернуть. Но, раз мне обещают помочь, то пусть и помогают.

Я только не могу выбрать, кому из братьев поручить работу. Двоим делать нечего. Так кто из вас возьмется, Рембо или Рокки?»

– Ты бы, Шрам, лучше бабу резиновую приволок, – жадно перебирая подарки, высказался Чекан. – Для здоровья полезно, верно, доктор?

– Не вступаем! – прикрикнул от дверей надзиратель. – Переходим!

– Печенье ты тоже предпочитаешь резиновое? – уже от двери Сергей отослал ответ Чекану, шляпочно знакомому питерскому братку. – А чай небось из березового листа? И пиво я тебе пришлю безалкогольное…

«Рембо. Пусть он. Продолжение моей левой руки.

Воин не может себе позволить быть левшой или правшой, он обязан одинаково владеть обеими.

Рембо – бесспорный красавец. Цельнокованый. Рукоять обмотана телячьей кожей. Рукоять заканчивается шишковатым наростом, который превращает ребро ладони в кастет. Гарда, или, по-вашему, упор, выступает в стороны на ширину пальца, концы ее загнуты к острию. Лезвие обоюдоострое, длиной в полтора моих указательных пальца, шириной в два приставленных друг к другу больших пальца, лезвие сужается к острию так же плавно и незаметно, как плавно и незаметно жизнь катится от рождения к смерти…»

…Шрам уже порядком утомился от раздачи мармелада. Но надо доделать. Он протянул очередной пакет. Его цепко ухватили за пятерню. Безумный взгляд из черных впадин глазниц шарил по Шрамову лицу.

– У тебя есть родня? Ты сирота? – надежду на «да» выплевывали вместе со слюной обветренные губы.

– Не вступаем! – заученно рявкнул дубак.

Шрам выдрал руку из захвата. Палата идиотов! Один пердит не переставая и хохочет, другой неслабые вопросы за жизнь задает. Шрам принял у Боксера следующий пакет, повернулся, наклонился, чтобы водрузить поверх одеяла больного, который, похоже, находился в невесомой отключке.

Синее с белым отлетело в сторону, открывая полосатое. Пижаму.

Выпад в переломах черных и розовых полос, в белизне открывшейся кожи, переходящей в серое и тусклое, похожее на рыбу. В нож.

Подбросивший себя на пружинах кровати, вскочивший на ноги больной всадил клинок Шраму в живот.

«Рембо – прямой, простодушный брат. Он не умеет притворяться. Его тяжелое лезвие увлекает за собой на штурм более легкую рукоять. Он торпедой врезается, пропарывая преграды, мчит до упора.

А теперь провернуть, надавив на рукоять, чтобы лезвие описало внутри круг, невосстановимо разрезая внутренности».

Они стояли глаза в глаза, убийца и убиваемый. Оказывается, одинакового роста. Но у больного глаза карие, над черной бровью бьется жилка нервного тика, зрачки маленькие, как шляпки обойных гвоздей.

Боксер с пакетом в руках и открытым ртом заледенел, так и не выпрямившись. Дубак, не отрывая взгляда от ЧП, судорожно всовывал клешню в петлю резиновой дубинки. Лепила, беседовавший до того с больным у окна, оборачивался, почувствовав за спиной неладное.

Шрам опустил глаза вниз.

Больной опустил глаза, в которых разрастались, набухали зрачки, туда же, вниз.

Первым успел Шрам. («А я еще колебался, вкладывать книги или не вкладывать», – пролетело в голове.) Шрам дернул в сторону пакет с подарком, в котором застрял клинок. А раз застрял – значит, в книгах, больше не в чем.

Ладонь больного не удержала рукоять, нож из нее вырвало. Шрам колыхнулся назад на два шага по проходу между кроватями. Как он догнал зарядить пакет под разящий металл? Выходит, раньше извилин среагировали руки.

Сергей, как мясо с шампура, рукой стянул с клинка пакет. Отбросил распаханный полиэтилен, рассыпая звонкие конфетки-бараночки. Шрам видел, что хрен с бугра правой вытащил из кармана пижамной куртки ножны и вызволяет из них новый клинок.

«…Рокки – брат игривый. Притворщик и затейник. Он – толстый коротышка, но ловок, как тот пузан-китаеза из сериала „Китайский городовой». Клинок насажен на рукоять из оленьего рога. Лезвие напоминает формой леденец. Повернув в профиль, видишь, какие у него мощные, кувшинно изогнутые бока. Гарда прямая, с длинными поперечинами.

А как Рокки сбалансирован! Раскрываешь ладонь, в которой лежит рукоять, – не шелохнется. Наклоняешь ладонь – не двинется. Разворачиваешь ладонь ребром к земле – держится, как канатоходец со своим шестом.

Я люблю Рокки больше Рембо, вот почему я пустил первым все-таки Рембо. Кого больше любишь, того не отпускаешь от себя…»

Дубак выскочил в коридор с поросячьим визгом:

– Сюда! Витька! Сюда!

Сдав еще на шаг, Сергей перемаячил из прохода на свободный пятачок в центре палаты, шаркнув ногой по коробочному боку. Он сжимал рукоять отвоеванного ножа. Как всегда сжимал финки, заточки, «розочки». Лезвием вверх.

«…Взял прямым хватом. Зафиксировал в кисти. Они все знают только силовую фиксацию в прямом и обратном хвате. Для них нож – нарост на руке, как рог у носорога, и не больше. Разве будет вам верой и правдой служить клинок, к которому относятся пренебрежительно, как к прислуге, а не как к другу или брату. Сейчас я покажу вам, что может нож, что умеет мой Рокки…»

– Прекратите! Сейчас же прекратите! – Это завопил лекарь.

– Убью, бля-и-н! – Боксер сцапал коробку с подарочными пакетами, воздел над башкой, швырнул, а после, оттолкнувшись руками от железных трубок, перескочил через кроватную спинку и оказался перед мокрушником.

«…Не убивать ненужных. Они не абхазы, не чечены, от них мне свободы не перепадет и славы тоже. Я – воин, не убийца».

Волчком крутанувшись на месте, взлетевшей босой пяткой, пришедшейся в широкую грудь, «больной» усадил Боксера на собственную постель. И когда Боксер вдавился задом в кроватные пружины, «больной» еще раз вертанулся и провел классический «ногой в голову с разворота».

Шрам не успел. Произошло все в два вздоха, и вот Боксер уже убран с пути, а «больной» выскочил на пятачок и замер напротив Шрама. Не сразу бросился в атаку. Решил, козляра, попонтоваться…

«Батоно Тенгиз заставлял меня жить с ножом. То есть днями не выпускать его из рук. Вернее, один не выпускать из правой, другой – из левой руки. Я ел, держа в руках ложку и нож. Я работал в его саду – копал, собирал, поливал, – и из моих пальцев не должны были выскользнуть рукояти. Я плавал с ножами в море… В море, что плескалось в десяти минутах от моего дома, море, по которому я скучаю, к которому я хочу…»

…Надумал понтоваться. Типа, оцени какой я крутой. А ведь крутой.

Разные умельцы вертеть финку в пальцах встречались на зоне, но подобной атасности Шраму еще видеть не доводилось.

Перо мотыльком порхало вокруг клешни «болезного», создавая серый металлический шар, закрывающий кисть. Рука взлетала вверх-вниз, уходила влево-вправо, не прерывая вращение финкаря. На такое бы в цирке любоваться, а не перед носом.

Но вот нож замер в ладони на паузу в удар пульса и вновь пустился в пляс.

Ясно, что этот жонглер может сотворить с пикой что угодно – метнуть, посечь, всадить, внезапно поменять ударную руку.

Будет ли он менять пятерню? Судя по всему, владеть одинаково классно должен обеими, но, судя по жонглированию, этот нож ему привычен в правой. Если собирается убивать с одного удара, то пойдет с привычной руки. Будем считать, что я прав и следить стану только за правой. Иначе кранты. Авось, угадаю…

Мокрушник перешел невидимую черту, проведенную для себя Шрамом.

Вряд ли бы кто успел сосчитать до трех за то время, что заняла стычка. Просто люди ринулись друг к другу, словно со школы не виделись, вроде бы попытались обнять друг друга, и вот один уже падает.

Шрам и сам толком не понял, что же вышло. Ничего, кроме правого плеча в пижамных полосах, Сергей не видел. Типа, как в рулетку – все фишки на один номер. Проиграл – так все, выиграл – так до херища. Едва заметил, что плечо пошло вперед, развернулся боком, уклоняясь от удара справа, и выкинул финкарь снизу вверх.

Кажется, он банально угадал, и недруг просто нарвался. Пика вошла легко, без сопротивления. Заточено лезвие, должно быть, отменно. А может, следует записать, что год зоны равен двадцати годам тренировок?

Поскольку его перо сидело в боку у мокрушника, об пол стукнул, понял Шрам, нож из руки мнимого больного. Тогда Сергей отпустил рукоять, на которую давила тяжесть. Мокрушник упал, накрыв собой один упавший нож, другой нож по рукоять ушел в его внутренний мир.