Андрей Воронин - Смерть знает, где тебя искать Страница 37

– Я выходил. А зачем, наверное, сейчас и не вспомню.

– Какая разница? – медсестра подала Федору Ивановичу историю болезни новой пациентки – простую амбарную книгу в картонной обложке. – Сделайте, Тамара очень просила.

– Просила, просила, – пробурчал заведующий лабораторией, – а мне что, одному работать? Какая уже разница, если операция закончена?

– Это ваши проблемы. Меня попросили передать, я и передаю, – по лицу медсестры было видно, что карточку назад она не возьмет ни за что.

– Всем надо, одному мне не надо, – бубнил Федор Иванович, отыскивая в лаборатории стерильный шприц и другой инструмент.

«Тамара Солодкина сказала… Кто она такая?»

По рангу выходило, что Федор Иванович, как заведующий лабораторией, выше ассистентки хирурга. Но, с другой стороны, Тамара была красивой женщиной, а красота – страшная сила, часто покруче должностной инструкции будет. Как большинство мужчин, Федор Иванович пасовал перед этим аргументом.

Он, зная наперед, что жена примется ругать его за позднее возвращение домой, все-таки отправился выполнять просьбу. Единственным оправданием в глазах супруги могло служить то, что Федор Иванович вернется трезвым. Хотя кто знает? Еще не вечер, а напиться можно и за пять секунд, выпив залпом стакан водки.

"Эх черт, – продолжая поминать нечистого, заведующий лабораторией топал по лестнице. – Цветы Тамаре подарил, теперь и о левом анализе жене не скажешь. А так, пришел бы домой, букет перед собой выставил, а она, злая, дверь открыла бы, розы увидела бы, и злость у нее как рукой сняло. Чего уж теперь думать?” – махнул он рукой, толкая плечом хлипкую дверь, ведущую в реанимационное отделение.

Стены тут, как и во всей больнице, были облезлые, давно не крашенные. Но зато чистота царила идеальная. Краска могла быть протерта на дверях до дыр, но грязи не должно быть и следа. Даже привычный к больничным запахам нос Федора Ивановича уловил ароматы реанимации: тут пахло йодом, хлоркой, спиртом и смертью.

То, что смерть имеет запах, знает каждый медик. Человек еще жив, а от него уже исходит тонкий аромат. Спасай не спасай такого пациента, уже не поможешь. В отличие от других этажей больницы, в реанимации не пахло съестным.

– Где тут наша новенькая? – доковыляв до стола дежурной медсестры, поинтересовался Федор Иванович. В левой руке он держал небольшой ящичек из нержавеющей стали, в правой – историю болезни. – Новенькая – это кто? – заведующий лабораторией бросил взгляд на обложку и был неприятно удивлен: вместо имени и фамилии там красовались чистые строчки, точь-в-точь как на карточке результатов анализа, которая лежала под стеклом на его письменном столе. – Солодкина не написала, черт бы ее подрал!

– Тамаре и сам черт не страшен, – отозвалась медсестра, – ее Муму хоть у кого из лап вырвет.

– Муму, Муму… – прогнусавил Федор Иванович. – У человека имя есть и фамилия, а вы его кличкой собачьей называете, – из чисто мужской солидарности вступился он за Сергея Дорогина, хотя сам его недолюбливал.

– Это не мы, он сам себя так назвал, – по глазам медсестры чувствовалось, что Дорогин ей симпатичен. – Вы вот сказали, что у каждого человека имя и фамилия есть, а по карточке другое выходит. Девушка в сознание еще не пришла, откуда мы можем знать, как ее зовут? Придет в себя, расскажет. Я вас сейчас провожу.

В палате, рассчитанной на двух человек, лишь одна кровать была занята. Вторую сегодня так и не успели привести в порядок, лишь забрали простыню. Свернутый в трубочку матрац лежал возле спинки.

Федор Иванович заметил истоптанные шлепанцы, стоявшие под панцирной сеткой.

– Ну вот, был человек и нету, – вспомнил он о старите, умершем сегодня утром.

Но тут же забыл о нем, лишь только увидел Риту Кижеватову. Девушка показалась ему удивительно красивой. Красоту редко встретишь в больнице, обычные гости тут – старость, уродство, безобразие. Даже такой опытный медик, как Федор Иванович, не сразу сообразил, спит девушка или еще не пришла в себя, бледность лица после операции лишь подчеркивала красоту.

– Что с ней?

Медсестра пожала плечами, и Федор Иванович развернул карточку: “Черепно-мозговая травма средней тяжести. Потеря крови…”. Он пробежал глазами бесстрастные строки диагноза.

"Можно сказать, повезло”, – подумал он.

Была проломлена лишь верхняя костная поверхность в затылочной части. Сразу понятно, что готовили ее к операции женщины – волосы выбрили лишь вокруг самой раны, а то лежала бы сейчас лысая, как бильярдный шар. Особого значения тому, что девушка попала в реанимацию без документов, Федор Иванович не придал. Так уже случалось не раз, но безымянным пока еще никто не умер. И не выжил, если не считать Сергея Дорогина, покинувшего больницу под кличкой Муму. Обычно родственники находились быстро.

Заведующий лабораторией присел на край кровати. Пальцем оттянул нижнее веко девушки. В сосудиках уже слабо просматривалась кровь.

«Ага, значит, возвращается к жизни. Давление поднимается, и можно будет попасть иголкой в вену.»

– Еще наркоз действует, – пояснила сестра.

– Это я и без тебя вижу.

Он откинул одеяло и высвободил руку девушки. Кижеватова лежала обнаженная – такая, какой ее сюда доставили с операционного стола. Федор Иванович, если бы был в палате наедине с не пришедшей в себя пациенткой, не почувствовал бы ни желания, ни стыда. Но присутствие медсестры смутило его, и он, слегка покраснев, прикрыл простыней грудь девушки.

Федор Иванович протер локтевой изгиб спиртом и, взяв в руки иглу, на несколько секунд замер. У девушки явственно просматривался след от укола в вену.

– Ей уже кровь на анализ брали, – сказал он.

– Нет.

– Я же вижу.

Медсестра пожала плечами.

– Мне об этом никто ничего не говорил. Да и вы об этом должны были бы знать.

«Точно, – подумал Федор Иванович, – раз не приносили, значит, не брали. Наркоманка она, что ли? Наширялась какой-нибудь дряни и пошла вышивать по шоссе, под машины бросаться. Хотя не похоже. У наркоманки весь локтевой изгиб должен быть исколот, а тут одна только дырочка. Ну да мне-то что, может, неудачно капельницу ставили.»

И, чтобы больше не мучиться сомнениями, он вновь взял девушку за руку. На этот раз в нем говорил уже не мужичина, а профессионал. Он даже не обратил особого внимания на следы от веревок. Это его не касалось. Взгляд заведующего лабораторией искал вену, в которую можно всадить иглу. Хрустнула тонкая оболочка кровеносного сосуда, и на пластиковом переходнике иголки появилась сперва большая капля, а затем кровь уже потекла ручейком в подставленную пробирку.

Набрав столько, сколько требовалось для анализа, Федор Иванович вытащил иголку и вышел из палаты.

«Эх черт, – думал он, – как день бездарно пропадает. Жена мне скандал устроит. А за что? Не пил, не гулял, делом занимался. Все равно не поверит. Женщины – они такие, считают, стоит мужику полчаса свободного времени дать, так он или в пьянку бросится, или по бабам.»

Заведующему лабораторией стало жаль себя. Стало жаль цветов, подаренных Тамаре. Вот тут-то он и ощутил свою вину. Не подари сдуру букет, сидел бы себе спокойно вечером рядом с женой на диванчике и смотрел бы телевизор. А теперь придется не только ужин готовить, но и посуду мыть, чего он не выносил патологически.

Лишняя суета в больнице утихала, на этаже, где располагалась лаборатория, и вовсе тишина стояла такая, как на кладбище. Федору Ивановичу даже не по себе сделалось. Не любил он длинных гулких коридоров, в которых горит лишь дежурное освещение. Не любил с детства. Ему всегда казалось, что в дверной нише или за углом притаился… А кто притаился? Этого Федор Иванович не мог сформулировать ни в детстве, ни сейчас. Ну скажите, ради бога, кому понадобится покушаться на жизнь или тощие финансы провинциального медика?

Но страх неистребим. Даже инструменты стали позвякивать в металлической коробочке, зажатой под мышкой у Федора Ивановича. Он опасался вполне реальных вещей. Как человек, ежедневно работающий с кровью, вампиров, вурдалаков и прочей нечисти он не боялся. Но отнюдь не от храбрости, а потому, что в их существование не верил. А потому спокойно поминал имя черта, даже идя по темному коридору.

И вновь началось самое настоящее колдовство. Заведующий лабораторией выглядел как заправский алхимик. Жене звонить не стал, бесполезно. Еще час тому назад можно было бы с ней договориться, а теперь… Федор Иванович наперед знал, что она ему скажет. “Я уже выезжаю, скоро буду”, – произнесет он в телефонную трубку. – “Можешь вообще не приезжать!” – услышит он в ответ.

Стеклышки, пробирки, синее пламя спиртовки, микроскоп, реактивы – то, чем обычно занималось человека три, скопилось в руках Федора Ивановича. Он спешил, но не настолько, чтобы наделать ошибок.

Первые результаты его обескуражили. Он отодвинул препаратные стеклышки и сел, уставившись в белую кафельную стену.