Найо Марш - Маэстро, вы убийца!

Найо Марш

Маэстро, вы убийца!

Глава 1

ПРОЛОГ В ОТКРЫТОМ МОРЕ

Облокотившись на леер, Аллейн смотрел на побуревший от времени морской причал, заполонённый людскими лицами. Минуту или две спустя все эти лица начнут отдаляться, постепенно расплываясь, а потом уже и вовсе превратятся в смутные воспоминания. «Мы заходили в Суву». Аллейна вдруг охватило почти неодолимое желание набросить на причал воображаемый обруч, чтобы, аккуратно вычленив, постараться увековечить деревянное сооружение в своей памяти. Поначалу праздно, как бы между прочим, а затем с неоправданной сосредоточенностью, Аллейн принялся запоминать открывшуюся его взору картину. Начиная с мелочей. Высоченный фиджиец с причудливо раскрашенной причёской. Ну и волосищи — ослепительно яркий фуксин в сочетании с ядовито-мышьяковой зеленью грозди свежесрезанных бананов. Поймав это дикое сочетание в силок извилин своей памяти, Аллейн с фотографической точностью запечатлел его. А следом — коричневое лицо, испещрённое голубоватыми бликами, отражавшимися от водной лазури, крепкий лоснящийся торс, белоснежную набедренную повязку и могучие ноги. Намётанный взгляд Аллейна выхватил из толпы хитросплетение коричневых ног на влажных досках. Его вдруг захватил азарт. Сколько он успеет запомнить, прежде чем корабль отплывёт? И звуки — их он тоже должен увезти с собой — характерное шлёпанье босых ступнёй, монотонный рокот голосов и обрывки песни, доносившиеся от стайки девушек-аборигенок, которые сгрудились в отдалении возле раскинувшейся над гладью гавани россыпи кроваво-красных кораллов. Нельзя забыть и запах — удивительный пряный аромат красного жасмина, кокосового масла и отсыревшего дерева, которым был напоён воздух. Аллейн расширил круг, включив в него ещё индианку в кричаще-розовом сари, сидевшую на корточках в тени развесистого изумрудно-зеленого банана; мокрые крыши будочек на пристани, а также покрытые лужами дорожки, веером расходившиеся от причала и бесцельно исчезавшие в мангровых болотах и темнеющих в отдалении горных грядах. А горы — ну разве можно забыть такое чудо? Пурпурно-багряные у основания, перерезанные посередине неспешной процессией облаков, а потом — резко взметнувшиеся в торжественное и неподвижное небо фантастическими пиками, изрезанными, как шпили средневековых рыцарских замков. Облака, окаймлённые выкрашенной в индиго бахромой, угрожающе темнеющие посередине невыплеснутым дождём. Цвета — сочные и густые краски, невыразимую палитру мокрой сепии, ядовитой зелени, кровавого фуксина и сочного индиго. Звучные голоса фиджийцев, гортанные и громкие, как будто доносились из органных труб, сочно прорезывали пропитанный влагой воздух, который и сам, казалось, звенел и вибрировал.

И вдруг все чуть-чуть померкло, краски потускнели. Корабль отвалил от причала. Уже и картина поблекла, да и голоса скоро растворятся, канув в Лету. Аллейн зажмурился и с удовлетворением убедился, что волшебная картина со всеми живыми красками и звуками полностью сохранилась в воображении. Когда он открыл глаза, корабль от пристани отделяла уже широкая полоса воды. Не желая больше смотреть на причал, Аллейн отвернулся.

— Господи, ну и зари-ища! — жеманно пропела красотка-блондинка, как всегда окружённая толпой поклонников. — Зуть! Только в этом городишке я похудела фунтов на десять. Кошмарная зара! Уфф!

Молодые люди громко захохотали.

— В Гонолулу жара ещё покруче, — поддразнил один из них.

— Может быть. Но всё равно — не такая одуряющая, как здесь.

— Как-то в знойном Гонолулу пережарилась акула! — задорно выкрикнул кто-то.

— Эх, ребята! — воскликнула жеманница, кокетливо закатив глаза и крутя бёдрами, как в гавайском танце. — Потерпите, пока мы придём в мой добрый старый Лулу — вот уж когда повеселимся на славу. Ах, как мне нравятся эти наклеечки на моих саквоязыках! — Она заприметила Аллейна. — Ой, вы только посмотрите, кто к нам позаловал! Скорей зе, зайчик идите в нашу компашку.

Аллейн медленно приблизился. Не успели они отплыть из Окленда, как он уже обратил внимание, что по отношению к нему синеглазая прелестница пускает в ход свои самые колдовские чары. А в голосе сразу появляются тёплые нотки. В глубине души Аллейн был польщён — как-никак, за красавицей ухлёстывало не менее дюжины молодых ухажёров. «Ах, уж эти тщеславные сорокалетние мужчины», — вздыхал он всякий раз, когда начинал думать на эту тему. Но блондинка была и впрямь настолько аппетитна, что Аллейн невольно признавал, что она привнесла свежесть и очарование в ожидаемую предсказуемость пароходного флирта.

— Полюбуйтесь только на него! — не унималась она. — Милашка ведь, правда? Ах, как зе ему к лицу эта английская чопорность! А глаза так и семафорят: дерзытесь от меня подальше! Открою вам секрет, ребятки. Эй, слушайте все! Этот мистер Аллейн — мой самый большой провал и позор. Я для него ровным счётом ничего не значу.

«Вот ведь, привязалась, бестия», — подумал Аллейн, а вслух произнёс:

— Я просто — отчаянный трус, мисс Ван Маес.

— В каком это смысле? — подозрительно осведомилась она. Огромные глазищи засияли.

— Я… я сам не знаю, — поспешно ответил смутившийся Аллейн.

— Полундра, мы пересекаем барьерный риф! — выкрикнул один из юнцов.

Все посыпались к борту. Мелкие волны лениво накатывали на коралловые рифы, омывая их с двух сторон, словно ребра неведомого страшилища, а потом рассыпаясь веером невысоких пенистых бурунчиков. А над Фиджи по-прежнему нависали низкие облака, тщетно грозя разразиться дождём. Сочный пурпур острова местами озарялся золотистыми пятнышками солнечных лучей, то тут, то там пробивавших себе бреши в серых облаках. Миновав торчащие как клыки, кораллы, корабль вышел в открытое море.

Аллейн воспользовался этой заминкой, чтобы исчезнуть; поспешно прошагав на корму, он вскарабкался по трапу на шлюпочную палубу. Там не было ни души — пассажиры, ещё не успев сменить одежду, в которой высаживались на остров, толпились на главной палубе. Задумчиво набив трубку, Аллейн кинул взгляд в сторону Фиджи. Да, там было приятно. Удивительно мирно и уютно.

— О, черт! — послышалось вдруг сверху. — Проклятье! Вот дьявольщина!

Аллейн испуганно задрал голову. На одной из покрытых брезентом шлюпок сидела женщина. Аллейну показалось, что она пытается проткнуть какой-то предмет. В следующую секунду женщина встала и выпрямилась. Аллейн увидел, что она одета в чудовищно замызганные фланелевые брючки и короткий рабочий халат мышиного цвета. В руке у неё Аллейн разглядел длинную кисть. Лицо незнакомки украшало здоровенное пятно зеленой краски, а коротко подстриженные волосы торчали, как караульная рота — похоже, что хозяйка в сердцах запустила в них пятерню, безжалостно зачесав непослушные пряди наверх. Женщина была худенькая и темноволосая. Она перебралась на нос шлюпки и Аллейну представилась возможность рассмотреть, чем она занималась. Маленький холст был пристроен к крышке настежь распахнутого ящичка для красок. У Аллейна перехватило дыхание. Как будто кто-то подсмотрел у него в мозгу столь тщательно запомненный причал в Суве и воплотил на холсте. Яркий пейзаж с поразительной, невероятной живостью передавал даже самое дыхание запечатлённой сцены. Картина была написана решительными, немного нервными мазками. Голубовато-розовые и ярко-зеленые тона сочетались в ней с удивительно естественной гармонией, как слова тщательно составленной фразы. Несмотря на видимую простоту, Аллейн был потрясён — скорее даже выплеском чувств, чем отражением зрительного восприятия.

Художница, зажав во рту незажженную сигарету, окинула своё творение придирчивым взглядом. Порылась в кармане, выудила носовой платок, служивший тряпочкой для стирания, и снова запустила пятерню в волосы.

— Что за чертовщина! — процедила она и вынула изо рта сигарету.

— Спичка нужна? — спросил Аллейн.

Художница вздрогнула, пошатнулась и неловко села.

— И долго вы уже здесь торчите? — нелюбезным тоном осведомилась она.

— Нет, я только что подошёл. Я… вовсе не подглядывал. Могу я поднести вам огоньку?

— О, ну спасибо. Бросьте мне коробок, пожалуйста. — Она закурила, глядя на Аллейна поверх изящных тонких рук, затем снова повернулась к своему пейзажу.

— Изумительная картина, — невольно вырвалось у Аллейна.

Женщина вздёрнула тонкое плечико, словно голос Аллейна проткнул ей барабанную перепонку, что-то невнятно пробурчала и вернулась к работе. Взяла палитру и принялась размазывать ножичком тонкий слой краски.

— Надеюсь, вы не собираетесь что-нибудь менять? — не сдержался Аллейн.

Художница обернулась и недоуменно уставилась на него.

— А почему бы и нет?

— Потому что это уже — совершенное творение. Вы… повредите ему… О, простите! — спохватился Аллейн. — Жуткая бесцеремонность с моей стороны, я понимаю. Извините, Бога ради.