Ипполит Рапгоф - Тайны японского двора. Том 2

Граф Амори (Рапгоф Ипполит Павлович)

Тайны японского двора

Том 2

ХХХIII. Судьба барона

— Вставай, любезный! — толкнул рабочий неподвижно лежавшего барона.

— Не видишь, что он мертв, — остановил его другой. — Смотри, кровь…

— Ну, вас, черти; чего остановились? Эка невидаль, пьяного не видели! — крикнул третий рабочий.

— Нет, тут не пьяный, тут что-то неладно, — сказал первый. — Смотрите, ребята, и рот машинкой закрыт!

— Смотрите: дышит, глаза открыл.

— Чего смотреть, взял бы да и вынул машинку изо рта. А ты бы вот, любезный, — обратился он к подошедшему старику в засаленной блузе, — ты бы принес маленько водицы.

Старик бросился к консьержу.

— Воды!.. Воды!..

Рабочие развязали барону руки и вынули изо рта кляп.

— Ну, вот и вода; глотните-ка хорошенько, — сказал старик, поднося к устам барона эмалированный ковшик.

— Спасибо, господа, — сказал барон, ища глазами цилиндр, валявшийся посредине улицы. — Я вам очень благодарен.

Он вынул из кармана горсть серебряных франков.

— Что вы, что вы, нам ваших денег не надо, — обиделись рабочие.

— В таком случае, господа, позвольте в знак благодарности пожать ваши руки!

С этими словами барон пожал руки четырех рабочих

Собралась целая толпа спешивших на работу блузников.

Барон перешел на другую сторону.

Тут только он начал приходить в себя.

Его сердце болезненно сжалось. Он вспомнил Хризанту.

Барон ускорил шаги, он почти бежал. В его душе стоял крик ужаса и нравственного страдания. Он только что пережил унизительное насилие азиатов, возмущавшее его нравственное чувство.

— Хризанта, бедная Хризанта, — громко, сам того не замечая, кричал барон.

Пешеходы удивленно смотрели ему вслед. Разорванная сорочка, сдвинувшийся галстух, окровавленное лицо и руки невольно останавливали внимание публики.

— Нет, это я так не оставлю, — продолжал он громко рассуждать с самим собой. — Это башибузукство… Я пойду к префекту, к министру, к президенту, к своему послу… но добьюсь возмездия.

Его душили слезы негодования.

— Везите в префектуру, — кликнул он фиакру, садясь в открытую коляску, стоявшую на площади.

Барон проехал в префектуру и настойчиво потребовал свидания с префектом, но тот, под предлогом усиленных занятий, переговорить с бароном поручил своему помощнику.

Барон в резких выражениях заговорил о неустройстве, о необеспеченности от уличных нападений, о японских шпионах.

Все это говорилось бароном с такой горячностью, с таким повышением тона, что все присутствовавшие в приемной зале не могли не обратить на это внимания.

Помощник префекта растерялся.

Он попросил барона присесть и сам прошел в кабинет начальника.

— Господин префект, — сказал помощник, — барон рассказывает невероятные вещи. Он уверяет, что сделался предметом нападения на набережной Орсе и даже показывал окровавленные голову и руки. Он ранен в голову, а принцесса Коматсу увезена в наемной карете, в которой они ехали.

— Извините, — сказал префект, обращаясь к депутату департамента Сены, комфортабельно сидевшему в обитом кожей кресле. — Я должен переговорить с бароном наедине.

Депутат лениво поднялся с кресла и, выпуская клубы дыма из своей трубки, прошел в приемную. В кабинет префекта вошел барон.

— Мой помощник рассказал мне сейчас невероятные вещи. Так вы сделались предметом нападения на набережной Орсе? Расскажите подробно, как все это случилось.

Барон заговорил…

— Это изумительно, прямо невероятно, — воскликнул шеф полиции. — Пожалуйста, не волнуйтесь, я сейчас же приму меры.

Префект подошел к телефону.

— Соедините меня с господином Легреном, 16-920. Алло. Попросите господина Легрена сейчас приехать ко мне.

Обращаясь к барону, префект продолжал:

— Вы видите, барон, я сейчас же вызвал начальника сыскной полиции. Поезжайте в «Континенталь», вслед за вами приедет агент полиции и произведет самое тщательное дознание. Можете быть уверены, барон, что законы во Франции для всех одинаковы и что мы никаким иностранным проискам не сочувствуем, а тем более никогда не допустим, чтобы на улицах Парижа совершались такие бесчинства.

— Благодарю вас, господин префект, — сказал барон и протянул ему руку.

Вернувшись в отель, барон с удивлением убедился, что номер заперт на ключ.

— Дайте ключ! — крикнул он коридорному. Но тот ушел и больше не показывался.

Потеряв терпение, барон спустился к швейцару.

— Где мой ключ?

— Ваш номер сдан.

— Каким образом?

Швейцар сконфузился.

— Пожалуйста, спросите обо всем господина метрдотеля. Он вам все скажет. — И, обращаясь к тут же стоявшему лакею, швейцар крикнул:

— Позови метрдотеля.

Метрдотель, приподнимая цилиндр, любезно раскланялся с бароном и сообщил, что полчаса тому назад какой-то господин восточного типа занял его номер.

— Он даже не был еще убран, — добавил метрдотель, — но господин пожелал именно этот номер. Я вам дам еще лучший, рядом, — успокаивал он его.

Барон молча пошел за метрдотелем. Действительно, ему была предложена роскошная комната, выходящая окнами на Риволи.

— Хорошо, я тут остаюсь. Велите принести мне теплой воды, мыла и полотенце.

— К вашим услугам, — сказал метрдотель, удаляясь.

— Кто бы это мог быть в моем номере? — задумался барон. — Может быть, Ямато или кто-нибудь из его клевретов?

Лакей принес теплой воды и мыла.

— Приготовьте чашку черного кофе и пришлите сюда швейцара.

Барон обмыл голову. На затылке его запеклась кровь. Воротник, сорочка и манжеты были в крови.

— Войдите, — крикнул барон пришедшему швейцару. — Назовите мне фамилию кучера, который меня сегодня возил. Вы его нанимали, не правда ли?

— Нанимал его комиссионер Андре.

— Но вы его знаете в лицо?

— Нет, в первый раз видел сегодня.

— Так то не был экипаж отеля?

— Нет, барон! Экипаж отеля так рано никогда не выезжает.

— Хорошо, довольно. Не можете ли мне сказать: господин, занявший мой номер, дома или нет?

— Он только что ушел.

— Можете идти.

— Надо будет сейчас написать Канецкому, — подумал барон, направляясь к письменному столу.

В комнату громко постучались.

— Войдите.

Высокого роста господин с петлицей «Почетного легиона», снимая шляпу, медленно вошел в комнату.

— Вы барон фон-дер-Шаффгаузен?

— Да.

— Я начальник сыскной полиции Легрен.

Барон попросил его сесть.

— Я только что говорил со швейцаром, которому поручил накануне нанять экипаж для роковой поездки. Он все сваливает теперь на какого-то Андре и уверяет, что кучера видел в первый раз.

— Будьте покойны, — заметил начальник, — мы сумеем ориентироваться. Вы меня простите, но я сейчас должен отправиться на место происшествия. Вас же прошу обождать моего возвращения.

— Прекрасно.

Когда г. Легрен ушел, барон сел писать Канецкому.

— Вот так; теперь надо написать письмо моему послу. На всякий случай это не лишнее. Пусть он знает, в чем дело. Я предчувствую, что это только начало драмы.

Окончив письмо на имя германского посла, барон спокойно вздохнул.

— Кому бы поручить доставку писем? Тут, по-видимому, все подкуплены. Пошлю за комиссионером.

Явился старик с огромной седой бородой.

— Могу ли на вас рассчитывать? — начал барон.

— Вполне, — грубовато ответил посыльный.

— В таком случае вот два письма; вы мне сюда доставите ответ. Я буду ждать.

Посыльный взял оба письма и, взглянув на конверты, спросил:

— Которое нужнее?

— Господину Канецкому.

Посыльный, не проронив ни слова, быстро вышел из номера.

Барон остался один.

Он чувствовал, что ему чего-то недостает и призадумался.

Его охватила грусть.

Мысль о Хризанте щемила его сердце.

— О, я проучу этих японцев! — воскликнул барон, ударив кулаком об стол.

Но тут его охватило отчаяние.

— Они ее увезут… я ее не увижу… Боже, Боже… какое несчастье!

Барон заплакал.

Никогда еще в жизни барон не страдал так жестоко, как теперь.

Оно и неудивительно. Жизнь его вообще сложилась очень странно.

Тринадцати лет, обидевшись на отца, барон без шапки выбежал на улицу и отправился к дяде, который состоял профессором берлинского университета.

Окончив курс и поступив в ряды блестящего полка, барон часто вспоминал дядю, который имел громадное влияние на его развитие. Барон имел мягкое сердце и его часто мучила мысль, что он не простился с умирающим отцом, который так хотел его видеть перед смертью.

Но барон не мог простить отцу оскорбления, которое тот нанес ему в присутствии его товарища по корпусу.