Жорж Сименон - Дама из Байе

Жорж Сименон

«Дама из Байе»

Садитесь, мадемуазель, — сказал Мегрэ, вздохнув и отложив в сторону свою трубку.

Потом взглянул на записку прокурора и прочел: «Семейное дело. Выслушайте все, что скажет Сесиль Ледрю, но в действиях соблюдайте сугубую деликатность».

Дело происходило в Кане, куда Мегрэ приехал, чтобы реорганизовать местную полицию. Он никак не мог привыкнуть к порядкам нормандского города. Ему не хватало свободы действий, которую он ощущал в Париже.

— Я вас слушаю, мадемуазель.

Она была хороша, эта мадемуазель Сесиль, чуть-чуть слишком хороша. Траурное платье поэтично подчеркивало бледность ее лица.

— Ваш возраст?

— Двадцать восемь лет.

— Профессия?

— Я лучше сама все объясню по порядку. Я была сиротой и начала работать, когда мне исполнилось пятнадцать. Сначала служанкой. Я тогда еще носила косички и не умела ни читать, ни писать.

Мегрэ с трудом подавил в себе изумление. Рассказ никак не вязался с утонченной внешностью Ледрю.

— Я нашла работу у мадам Круазье, в Байе. Вы слышали о ней?

— Признаюсь, нет.

Эти провинциалы! Считают, что весь мир должен знать их знакомых.

— Я о ней еще расскажу. Она ко мне очень хорошо относилась. Она уговорила меня учиться, чтобы из меня что-будь вышло. Я жила у нее не как служанка, а как компаньонка. Она просила называть ее тетей Жозефиной.

— Итак, вы живете в Байе у мадам Жозефины Круазье?

Глаза девушки заволоклись слезами.

— Теперь все кончилось, — сказала она, вытирая слезы платком. Тетя Жозефина умерла вчера здесь, в Кане. Поэтому я к вам и пришла. Чтобы рассказать вам об убийстве и…

— Минутку. Вы уверены, что мадам Круазье была убита?

— Я могу в этом поклясться.

— И вы при этом присутствовали?

— Нет.

— Вам кто-то сказал об этом?

— Моя тетя…

— Простите, ваша тетя сказала вам, что она была убита?

— Что вы, инспектор! Я отлично отдаю себе отчет в своих словах. Тетя не раз говорила мне, что если что-нибудь с ней случится в доме на улице Реколле, то я должна немедленно потребовать расследования.

— Подождите минутку. Что значит «дом на улице Реколле»?

— Это дом ее племянника Филиппа Делижара. Тетя

Жозефина приехала на несколько недель в Кан, чтобы вставить зубы. Она впервые в жизни обратилась к врачу на шестьдесят восьмом году. Тетя остановилась у своего племянника, а я осталась в Байе: Филипп меня терпеть не может.

На листке бумаги Мегрэ написал: «Филипп Делижар».

— Сколько ему лет?

— Сорок четыре или сорок пять.

— Чем он занимается?

— Ничем. У него было состояние — вернее, состояние его жены, но, насколько я знаю, через несколько лет от него осталось одно воспоминание. Тем не менее он продолжает жить в большом доме на улице Реколле и держит кухарку, лакея и шофера. Филипп часто приезжал в Байе просить у тети денег.

— И она ему давала?

— Никогда! Она отвечала ему: «Потерпи, вот я умру…»

Пока молодая женщина говорила, Мегрэ мысленно подвел первые итоги. В Байе, на одной из тихих улочек возле собора, где звук шагов заставляет дрожать занавески в каждом окне, жила мадам Жозефина Круазье, вдова Жюстина Круазье.

История ее обогащения была и необыкновенной и заурядной. Круазье, мелкий чиновник, был помешан на страховании, что было предметом невеселых шуток окружающих.

Однажды, в первый и последний раз в своей жизни, он решил отправиться на пароходе в Саутгемптон. Море было неспокойно. Корабль накренился, Круазье ударился о рубку и раскроил череп. Его вдова, к своему собственному удивлению, получила вскоре около миллиона франков от различных страховых компаний.

С этого дня единственной заботой Жозефины Круазье было следить за тем, как растет ее состояние. Она преуспела в этом, поговаривали, что ее состояние оценивалось в четыре или пять миллионов франков.

Сын ее сестры, Филипп Делижар, начал с того, что женился на дочери преуспевающего барышника. Он купил и обставил роскошный особняк, который стал гордостью Кана. Но его вложения оказались настолько же неудачными, насколько выгодными были начинания его тети. Ходили слухи, что уже три или четыре года он живет в кредит, занимая под большие проценты деньги в счет будущего наследства.

— Итак, мадемуазель Ледрю, единственным основанием для ваших обвинений является то, что Филипп нуждался в деньгах?

— Я же сказала вам, что мадам Круазье просила меня, если что-нибудь случится с ней на улице Реколле…

— Простите, но вы должны согласиться, что страхи пожилой женщины вряд ли могут служить основой для обвинений. Не лучше ли нам обратиться к фактам?

— Тетя умерла вчера, в пять часов вечера. Они уверяют, что от сердечного приступа!

— У нее было больное сердце?

— Не настолько, чтобы от этого умереть.

— Вы в это время были в Байе?

Мегрэ показалось, хотя он мог и ошибиться, что девушка какое-то мгновение колебалась, прежде чем ответить.

— Нет… я была здесь, в Кане.

— Но ведь вы сказали, что не сопровождали мадам Круазье в этой поездке?

— Это так. Но от Байе до Кана только полчаса на автобусе. А мне надо было кое-что купить.

— И вы не видели своей тети?

— Нет, но я зашла в дом на улице Реколле.

— В какое время?

— Около четырех. Мне сказали, что мадам Круазье нет дома.

— Кто вам это сказал?

— Лакей.

— Он спросил у хозяев?

— Нет, он сам мне сказал.

— Значит, это или было правдой, или он получил инструкции заранее.

— Я так и подумала.

— И куда вы пошли потом?

— Мне надо было купить массу мелочей. Потом я вернулась в Байе. А сегодня, читая местную газету, узнала о смерти тети.

— Странно…

— Простите?

— Я говорю, странно. В четыре часа вам сказали, что вашей тети нет дома. Вы возвращаетесь в Байе и на следующее утро узнаете из газеты, что ваша тетя умерла через несколько минут, самое большое через час, после вашего визита. Я вас правильно понял, мадемуазель Ледрю, что вы официально просите начать расследование?

— Да, инспектор. У меня нет больших денег, но я готова пожертвовать всем, чтобы выяснить правду и наказать виновных.

— Одну минутку. Кстати, о ваших финансовых возможностях. Могу ли я поинтересоваться, что вы наследуете после смерти мадам Круазье?

— Ничего. Я сама писала завещание и отказалась что бы то ни было принять от нее. Иначе никто бы не поверил, что я бескорыстно относилась к мадам Круазье.

Это звучало чуть-чуть слишком убедительно, чтобы быть правдой. Но при всем старании Мегрэ не мог найти ни единой трещинки в ее броне.

— Таким образом, вы остались без гроша?

— Я этого не сказала, инспектор. Я получала жалованье как компаньонка мадам Круазье. Расходов у меня почти не было, я могла понемногу откладывать, чтобы у меня были деньги на черный день. Но, повторяю, я готова истратить все до последнего су, чтобы отомстить за тетю.

— Разрешите задать вам еще один вопрос. Наследник — Филипп, не правда ли? Теперь предположим, что он убил свою тетю. В таком случае он теряет право на наследование. Что же случится с миллионами?

— Они будут пожертвованы на воспитание одиноких девушек.

— Мадам Круазье интересовалась благотворительностью?

— Она жалела девушек, которые живут одни. Она знала об опасностях, которые их окружают.

— Благодарю вас, мадемуазель.

— Так вы начнете расследование?

— Я проверю кое-что. И если мне покажется необходимым… Да, кстати, где я смогу вас отыскать?

— Похороны состоятся через два дня. Я буду здесь, в Кане, рядом с ней…

— А Филипп?

— Мы не разговариваем. Я молюсь и… немного плачу… Ночую я в гостинице святого Георгия.

Мегрэ покуривал трубку, внимательно разглядывая внушительный серый особняк, ворота с медным кольцом и изысканный подъезд с бронзовыми канделябрами.

Прошли сутки после разговора с девушкой. Мегрэ понадобилось время, чтобы распутаться с делами в полицейском управлении. Он решил сам заняться расследованием. Он боялся, что любой инспектор из местной полиции примет просьбу прокурора слишком всерьез. Мегрэ чувствовал — это дело для него, хотя с сожалением сознавал, что расследование придется вести в обстановке настолько респектабельной, что будет неприлично держать в зубах любимый «дымокур».

Прежде чем войти в особняк, он несколько раз глубоко затянулся, продолжая наблюдать за визитерами — напыщенными буржуа Кана, пришедшими выразить соболезнование.

— Да, весело будет, — вздохнул он, выбивая трубку о подошву, и вошел в дом. Миновал серебряный поднос, заваленный визитными карточками, пересек облицованный белыми и голубыми плитками вестибюль и остановился за большой задрапированной черным дверью, у гроба, окруженного цветами, свечами и темными фигурами.