Сирил Хейр - Трагедия закона

Сирил Хейр

«Трагедия закона»

Глава 1

БЕЗ ГЕРОЛЬДОВ

— Значит, герольдов нет! — меланхолично произнес его светлость с неодобрением и легким оттенком раздражения.

Не предназначенные никому персонально, его слова остались без ответа, возможно, потому, что констатация столь очевидного факта никакого ответа и не предполагала. Все остальное, что можно было придумать или чего требовала традиция для удобства и отдания почестей ассизному[1] судье его величества, было на месте. «Роллс-ройс» величиной с пещеру урчал мотором перед входом в резиденцию, Высокий шериф[2], фигура, чуть попахивавшая нафталином, но тем не менее сиявшая в парадной форме Добровольческого полка, давно, правда, расформированного, изо всех сил старался почтительно поклониться, не зацепившись при этом за собственную шпагу. Его капеллан колыхался рядом в непривычных для него черных шелках. Заместитель шерифа в одной руке сжимал шляпу с высокой тульей, в другой — увенчанный резным черепом семифутовый[3] эбеновый жезл, коим графство Маркшир по необъяснимой причине считает необходимым обременять заместителей своих шерифов в подобных случаях. Позади них мрачную, но не менее внушительную группу «послушников» составлял приданный судье штат сотрудников: секретарь, маршал[4], дворецкий и слуга маршала. Впереди отряд полицейских с мерцающими в лучах бледного октябрьского солнца пуговицами и значками застыл в полной готовности обеспечить безопасный проезд судьи по улицам Маркхэмптона. Представление было впечатляющим, и находившийся в центре его худой сутулый мужчина в пурпурной мантии и алонжевом[5] парике отдавал себе отчет в том, что способствует этому не в последнюю очередь.

Однако факт оставался фактом, одиозным, но неоспоримым: традиционных герольдов-трубачей не было. Спущенная с цепи война со всеми ее ужасами уже катилась по земле, и, как следствие, судья его величества вынужден был шествовать к автомобилю, следуя церемониалу не более пышному, чем подобает какому-нибудь послу или архиепископу. Чемберлен летал в Годесберг и Мюнхен, чтобы попытаться спасти традиции, но тщетно. Гитлер о них и понятия не имел. Герольды должны уйти со сцены.

Это была горестная мысль, и, судя по выражению лица Высокого шерифа, тот считал несколько бестактным со стороны судьи в такой момент касаться столь болезненной темы.

— Герольдов нет! — с тоской повторил его светлость и чопорно сел в машину.

Достопочтенный сэр Уильям Хереуард Барбер, рыцарь, судья Отделения королевской скамьи Высокого суда правосудия, как он был представлен на обложке «Перечня дел, предназначенных к слушанию в ассизном суде Маркшира», в начале своей судебной карьеры был по очевидной причине известен как Молодой Брадобрей.[6] С течением лет прозвище, естественно, сократилось до просто Брадобрея. А в последнее время в узком, но постепенно расширяющемся кругу его стало принято называть между собой Папой Уильямом — по причинам, к которым его возраст не имел никакого отношения: ему не стукнуло еще и шестидесяти. Когда он надевал цивильное платье, смотреть, надо признать, было особо не на что. Одежда обычно неуклюже висела на его долговязом и тощем туловище. Движения у него были угловатыми и резкими, голос — хриплым и слишком высоким. Но в судейском облачении есть нечто, что придает значительность любой фигуре, за исключением разве что совсем уж лишенной всякого достоинства. Свободная мантия скрывала его неуклюжесть, а обрамлявший лицо длинный парик усиливал эффект суровости, которую придавал лицу довольно длинный орлиный нос, и скрадывал слабость линий рта и подбородка. Сейчас, откинувшись на мягкую спинку сиденья «роллс-ройса», он выглядел судьей до мозга костей. Небольшая толпа, собравшаяся у входа в резиденцию поглазеть на его торжественный отъезд, расходилась по домам с чувством, что — с герольдами или без оных — ей довелось лицезреть великого человека. Вероятно, именно в этом и состояло оправдание всей церемонии.

Полковнику Хаббертону, Высокому шерифу, с костюмом повезло меньше. Маркширские добровольцы никогда не были особо выдающимся и воинственным подразделением, и трудно поверить, что модельер, который создавал для них униформу, отнесся к своей работе всерьез. Он позволил себе излишнюю щедрость в использовании золотых галунов, чрезмерную причудливость в обращении с погонами и вовсе уж фатально отпустил вожжи воображения, когда дошел до моделирования шлемов, один из которых в настоящий момент был неловко нахлобучен на колено своего хозяина. Даже в лучшие для себя времена эта форма выглядела фанфаронской. В век же походного обмундирования она и вовсе стала нелепым анахронизмом — не говоря уж о том, что она была чертовски неудобна. Хаббертон, испытывавший жгучую боль в подбородке из-за высокого жесткого воротника, отдавал себе отчет в том, что хихиканье, доносившееся из толпы, относится к нему, и чувствовал себя неловко.

Судья и шериф смотрели друг на друга со взаимным недоверием людей, вынужденно объединенных официальным делом, но прекрасно сознающих, что между ними нет ничего общего. За обычный рабочий год Барберу приходилось иметь дело приблизительно с двадцатью шерифами, и он пришел к выводу, что к тому времени, когда он в ком-то из них обнаруживает хоть что-то интересное, наступает пора переезжать в следующий на его орбите город. Поэтому-то он давно отказался от попыток разговориться с ними. Хаббертон же, напротив, до своего назначения на должность никогда в жизни не видел ни одного судьи и не слишком бы огорчился, если бы по окончании своих годичных служебных обязанностей не встретился ни с одним другим. Он крайне редко покидал свое сельское имение, где серьезно и эффективно вел хозяйство, и твердо придерживался мнения, что все юристы — проходимцы. В то же время на него помимо воли производил впечатление тот факт, что сидящий перед ним человек представляет самое Корону, и это ощущение немало его раздражало.

В сущности, единственным пассажиром этой машины, который чувствовал себя абсолютно безмятежно, был капеллан. Поскольку так же, как герольды, традиционная по случаю открытия выездной сессии суда церковная служба была принесена в жертву суровым требованиям войны, никто не ждал от него никаких слов или действий. А посему он мог позволить себе спокойно прислониться к спинке сиденья и наблюдать за происходящим с довольной улыбкой, выражающей безграничную терпимость. Что он и делал.

— Мне жаль герольдов, милорд, — признался в конце концов полковник Хаббертон. — Это из-за войны. Мы получили указание…

— Я знаю, знаю, — снисходительно перебил его светлость. — Не сомневаюсь, что герольды в данный момент выполняют какую-то другую обязанность. Надеюсь, мне удастся услышать их в свой следующий приезд. Лично я, — сказал он после некоторого колебания, — не придаю значения всем этим атрибутам, — повел он рукой, объяв, казалось круговым движением машину, ливрейного лакея на запятках, полицейский эскорт и даже самого шерифа. — Но некоторые мои коллеги придерживаются иного мнения. И уж тем более страшно представить себе, что подумал бы об ассизах без герольдов кое-кто из моих предшественников!

Те, кто знал Барбера лучше, говорили, что когда он выказывал особую чудаковатость или требовательность, то неизменно оправдывал себя ссылками на высокие образцы, установленные его коллегами или, в случае несостоятельности последних, его предшественниками. Перед мысленным взором собеседников вырастало великое сообщество деспотических существ в пурпуре и белизне, не позволяющее скромному Барберу ни на йоту отступить от его праведных обязанностей во имя интересов всего английского правосудия, прошлого и настоящего. Разумеется, Барбер обычно не проявлял ни малейшего желания ослушаться их.

— Да герольды-то здесь, — сказал Хаббертон. — И я собственными руками изготовил для них рыцарские плащи. Похоже, напрасно потратил время.

— Вы всегда можете сделать из этих плащей каминные экраны, — любезно предложил судья.

— У меня дома уже три комплекта таких экранов: отца, деда и двоюродного деда. На что мне еще пара?

Его светлость поджал губы, и вид у него сделался недовольным. Его собственный отец был помощником поверенного, а дед — барменом на Флит-стрит. В дальнем уголке его сознания всегда таился страх, что это выйдет наружу и его станут презирать.

«Роллс-ройс» полз вперед, не обгоняя полицейского эскорта.

— Черт бы побрал эту палку! — добродушно выругался заместитель шерифа, с трудом пристроив свой официальный жезл между собой и дверцей машины, в которой ехал вместе с маршалом. — Я на этой должности уже десять лет, и каждый раз мне хочется разбить его в щепки. Удивляюсь, как я этого еще не сделал. Его следовало бы засунуть в холодильник на вечное хранение, вместе с герольдами.