Голубой карбункул - Дойл Артур Конан

Артур Конан Дойл

ГОЛУБОЙ КАРБУНКУЛ

АРТУР КОНАН-ДОЙЛЬ

(1859–1980)

Молодой доктор только что получил свой диплом, открыл маленький кабинет и стал ждать пациентов. Но пациенты не появлялись. Доктор ожидал их с нетерпением.

«Чуть ли не в сотый раз он принялся переставлять вещи на своем письменном столе. На самом видном месте он положил медицинский словарь, чтобы случайный пациент вынес такое впечатление, что он всегда окружен лучшей литературой. Большая счетная книга, журнал и книга для записи больных лежали перед ним на столе. Но так как ни одна из них еще не была в деле, и их переплеты казались слишком новыми и блестящими, он долго тер их одну о другую и покапал на них чернилами. Нехорошо было бы также, если бы пациент заметил, что его имя первым вносится в книгу; поэтому доктор заполнил первые страницы каждой из этих книг заметками о воображаемых больных, якобы посетивших его в течение последних недель. Покончив со всем этим, он сел, оперся на стол локтями, и снова потянулись ужасные часы ожидания».

Этого молодого врача английский писатель Конан-Дойль в одном из своих рассказов назвал Вилькинсоном. Но под именем Вилькинсона он изобразил самого себя. Молодой врач все ждал и ждал, но пациенты не появлялись. Тогда, чтобы заполнить как-нибудь часы томительного ожидания и заработать хоть немного денег, он попробовал написать рассказ.

Он с детства любил страшные детективные рассказы — рассказы, в которых сыщик по мельчайшим деталям и по случайным, казалось бы, незначительным фактам восстанавливает сложную картину преступления. Самое главное в таком рассказе — это цепь остроумных догадок и выводов, которые приводят сыщика к цели. Американский писатель Эдгар По был замечательном мастером детективного рассказа. В этом жанре решил попробовать свои силы и неудачливый врач: Эдгар По был его любимым писателем.

Конан-Дойлю ясно представился образ его героя. Он хорошо помнил те годы, когда учился в школе, в Эдинбурге. Там у него был учитель Джо Бэлл, человек «с ястребиным лицом», который любил поражать своих учеников исключительной наблюдательностью и умением делать правильные выводы из самых неприметных фактов. Этого учителя в первом же рассказе изобразил Конан-Дойль; он дал ему имя Шерлок Холмс.

Конан-Дойль оказался талантливым продолжателем Эдгара По: он стал одним из лучших мастеров детективного рассказа. Неистощимая выдумка, острая наблюдательность, отличное уменье построить сложную цепь заключений, — вот за что полюбили читатели рассказы Конан-Дойля.

В одном из рассказов писатель распрощался со своим героем; знаменитый сыщик, борясь с преступником, свалился в пропасть и погиб.

Но читатели не хотели помириться со смертью Шерлока Холмса. И через несколько лет, написав много других книг, Конан-Дойль воскресил своего любимого сыщика. Читатели снова встретили знакомую фигуру в «Собаке Баскервилей» и в сборнике рассказов «Возвращение Шерлока Холмса». Во всех этих рассказах Конан-Дойль, как и прежде, защищал буржуазную мораль. Он защищал капиталистический строй. И не только в своем творчестве. Он участвовал в трех империалистических войнах: врачом — в суданской кампании, корреспондентом — во время англо-бурской войны и пропагандистом — в мировой войне 1914–1918 годов.

Чем больше писал Конан-Дойль о Шерлоке Холмсе, тем бледней становились его рассказы: в них не было прежней свежести. Писатель чувствовал это. Он сам рассказывает, как один лодочник признался ему:

«Я думаю, сэр, когда Холмс упал с этой скалы, он, может быть, и не убился насмерть, но повредился изрядно».

Это было справедливое замечание. Лучшее, что написал Конан-Дойль, он написал в те годы, когда не считал себя писателем и думал, что настоящая его специальность — медицина.

М. Гершензон

ГОЛУБОЙ КАРБУНКУЛ

Я зашел к моему другу Шерлоку Холмсу на второй день рождества, чтобы поздравить его с праздником. Он полулежал на диване, одетый в красный халат; справа от него — так, что он мог дотянуться до них не вставая, — лежали трубки и ворох измятых утренних газет, которые он, как видно, только что просматривал. Около дивана стоял деревянный стул, на спинке которого висела ветхая и весьма неопрятная шляпа-котелок, сильно изношенная и продавленная в нескольких местах. Лупа и пинцет, лежавшие на стуле, свидетельствовали о том, что котелок только что подвергался тщательному осмотру.

— Вы заняты? — сказал я. — Быть может, я вам помешал?

— Нисколько! Я рад, что мне есть с кем поделиться результатами осмотра. Дело это — очень обыкновенное (он указал на котелок), но есть в нем некоторые не лишенные интереса и, пожалуй, даже поучительные детали.

Я уселся в кресло и стал греть руки перед потрескивавшим камином, так как на дворе была стужа и окна были покрыты толстым слоем льда.

— По всей видимости, — заметил я, — несмотря на неказистый вид этого котелка, с ним связана какая-нибудь зловещая история. Вероятно, он — ключ к раскрытию какой-то тайны?

— Нет, нет! Преступления не было, — сказал Шерлок Холмс, смеясь. — Это всего лишь один из тех незначительных, забавных случаев, которые неизбежны, когда вы имеете дело с четырьмя миллионами человеческих существ, скучившихся на пространстве в несколько квадратных миль. В этой вечно оживленной толпе всегда возможно любое сплетение обстоятельств; нас на каждом шагу ждет какая-нибудь загадка — запутанная и странная, но ничего общего с преступлением не имеющая. Нам с вами уже приходилось наталкиваться на такие загадки.

— Это верно, — заметил я. — Из шести последних дел, занесенных в мои записки, три не имели ничего общего с тем, что закон называет преступлением.

— Вот именно! Я уверен, что и этот ничтожный случай относится к той же невинной категории. Вы знаете посыльного Петерсона?

— Да.

— Этот трофей принадлежит ему.

— Это его шляпа?

— Нет, нет. Он нашел ее. Владелец ее неизвестен. Я прошу вас относиться к ней не как к старому колпаку, но как к серьезной проблеме. Но сперва — как она сюда попала? Она появилась рождественским утром вместе с отличным, жирным гусем, который в настоящий момент, несомненно, жарится на петерсоновой кухне. Факты таковы. Около четырех часов ночи, в канун рождества, Петерсон — очень порядочный, как вам известно, парень — возвращался домой с какой-то скромной пирушки по улице Тоттенхэм-Корт. При свете газовых фонарей он увидел перед собой высокого человека, который шел, чуть пошатываясь и неся на плече белого гуся. На углу улицы Гудж к этому человеку пристало несколько уличных хулиганов. Завязалась потасовка, и один из хулиганов сбил с незнакомца шляпу; защищаясь, тот замахнулся палкой и нечаянно разбил витрину лавки. Петерсон ринулся на помощь, но незнакомец, испуганный тем, что разбил стекло, и увидев бегущего к нему человека в форме, уронил гуся, бросился наутек и исчез в лабиринте узких уличек, примыкающих к Тоттенхэм-Корт. Хулиганы тоже разбежались при виде Петерсона, так что за ним осталось поле битвы, а также трофеи: продавленный котелок и великолепный рождественский гусь.

— Которого он, конечно, вернул владельцу?

— Дорогой мой друг, в этом-то и загвоздка! Правда, на кусочке картона, привязанном к левой лапе птицы, было написано «Миссис Генри Бэкер»; те же инициалы «Г. Б.» оказались на подкладке котелка. Но в нашем городе есть несколько тысяч Бэкеров и несколько сот Генри Бэкеров, поэтому не так-то легко вернуть утерянную одним из них собственность.

— Что же, в таком случае, сделал Петерсон?

— Зная, что я интересуюсь даже самыми ничтожными проблемами, он наутро принес и котелок и гуся мне. Гуся мы держали до сегодняшнего утра, пока не пришли к выводу, что, несмотря на легкий мороз, было бы желательно по некоторым признакам съесть его как можно скорее. Поэтому Петерсон унес его с собой, чтобы гусь выполнил последнее свое назначение, а я продолжаю хранить котелок, принадлежащий джентльмену, который лишился рождественского обеда.