Гилберт Адэр - Ход Роджера Мургатройда Страница 18

Ну, как-то утром все нежатся на пляже, и тут из дверей виллы появляется Мальчик, раздевается под взором своей кудахтающей содержательницы и входит в океан, облаченный в великолепные обтягивающие фигуру купальные трусы. И в этот момент Линдстром понимает, что Мальчик только что стащил фермуар. Соль в том, что он – Линдстром – хочу я сказать – уже немножко поиграл с Мальчиком в спальне, исключительно дела ради, вы понимаете, и когда он вдруг видит очень даже внушительную выпуклость в трусах – выпуклость, ничем не схожую с тем, что он… полагаю, я могу обойтись без подробностей? – он понимает, что в них есть что-то еще, кроме фамильных драгоценностей. Так что, когда Мальчик выходит из океана, сыщик тут же сдергивает с него трусы до щиколоток – и из них вываливается жемчужный фермуар!

Но вернемся ко вчерашнему вечеру… да-да, Трабшо, я не отвлекаюсь… вернемся ко вчерашнему вечеру. Джентри тотчас напомнил мне этого юного сального прохиндея, и, честно говоря, я просто не могла понять, что прячет его интерес к Селине, не говоря уж о ее к нему. Но когда я разоблачила сказочку про Мольнара, я поняла, что обрела врага на всю жизнь. Однако я никак не предполагала, насколько быстро он ринется атаковать. Для некоторых людей, знаете ли, кровь врага подобна редкому марочному вину. Ее надо посмаковать, покатать на языке – ну, дурацкое квохтанье над вином и прочее. Но только не Джентри. Он тут же нацелился на горло.

– Что он сказал? – осведомился Трабшо.

– Первое, что он сказал… то есть инсинуировал… первое, что он инсинуировал, было будто я профессионально выхожу в тираж из-за… из-за…

Тут, как прежде священник, актриса внезапно точно лишилась дара речи, что для нее было отнюдь не типично. Вопреки всему ее вызывающему виду, самообладанию разглашать публично то, что даже для нее было несъедобной правдой, явно оказалось не так просто, как она ожидала.

– Ну хорошо, – наконец вздохнула она, – вообще-то ерунда. Он инсинуировал, что я выхожу в тираж из-за моей возрастающей и, так он дал понять, парализующей зависимости от… от некоторых субстанций.

– Наркотиков?

– Кокаин, если уж вам надо знать.

Исполненная ужасом тишина, которой было встречено последнее заявление, объяснялась не столько открытием, что Кора Резерфорд, оказывается, наркоманка – как уже намекнула Эвадна Маунт, такие слухи ходили много лет, – сколько вызывающей невозмутимостью, с какой она признала эту подробность своей жизни.

– Соответствовали его инсинуации фактам?

– На это, старший инспектор, я отвечу да, нети решительно нет.

– Объясните, милая дама.

– Да, я пользуюсь кокаином. Нет, парализующей зависимости у меня от него нет. И решительное «нет», будто профессионально я выхожу в тираж. Я только завершила десятинедельные гастроли в «Хеймаркте», играя Гиневру в «Шутке» Сэма Бенелли, драматурга, чьи пьесы, это разумеется само собой, будут ставиться до тех пор, пока будут существовать театры, чтобы их ставить. В настоящий момент я веду переговоры с Хичем… Хич. Альфред Хичкок. Знаменитый кинорежиссер. Нет? Вы правда никогда о нем не слышали?? Никто из вас??? Силы небесные! Ну, как бы то ни было, я веду переговоры с Хичем о том, чтобы сыграть Алексу Бэддели в фильме по роману Эвадны «Смерть в мертвом сезоне». Для меня, разумеется, роль характерная, бытовой юмор…

– Мисс Резерфорд, Реймонд Джентри реально угрожал разоблачить ваш… вашу…

– Мое пристрастие?

– Да, ваше пристрастие. Он грозил написать об этом в «Тромбоне»?

– Нет, не на словах. Так же, как и в самой статье, будь у него время и удобный случай ее написать, он обошелся бы без слов, если вы меня понимаете. Но было более чем очевидно, что он задумал. Перечеркнув историю про Мольнара, я выставила его ослом на глазах у Селины, и он вознамерился отомстить.

Нет, он не посмел бы употребить слово «кокаин» в печати – это было бы подсудно, так как доказать он ничего бы не смог, однако все его читатели знают зашифрованный язык «Тромбона» и отлично поняли бы, что он имеет в виду.

– Тем не менее, – сказал старший инспектор, – если слухи о вашей зависимости циркулировали уже много лет, как мы узнали от мисс Маунт, так, конечно же, опубликованные «Тромбоном» зашифрованные намеки, как вы их назвали, особой разницы не составили бы?

– Казалось бы, так, верно? Однако на деле все по-другому. Подумайте о том, как мы все говорим о наших ближайших друзьях у них за спиной, о беспощадности, с которой мы анатомируем их пошлые мелочные грешки, – точно так же, как они говорят о нас в нашем отсутствии, когда мы не можем себя защитить. Так вот: одно дело знать, что про нас сплетничают, и совсем другое, если нам эти сплетни передают. Ну и со слухами то же самое. До тех пор, пока они «циркулируют», как вы выразились, заметного вреда они причинить не могут – слишком уж много сплетен циркулирует, как правдивых, так и лживых. Но когда они попадают в печать, пусть и называются «слухами», когда превращаются в газетную новость, вот тогда они становятся опасными.

– Да, по-моему, я понял, что вы имеете в виду.

– И дело не только в наркотиках. Кроме того…

И тут она вновь замолчала.

Трабшо выждал несколько секунд, прежде чем подтолкнуть ее. Затем:

– Кроме того – что еще?

– Я… ну, собственно, не мне касаться… другого.

– Простите, мисс Резерфорд, насколько я понимаю, до сих пор вы играли честно. Я настаиваю, чтобы вы сообщили мне все, что может касаться ситуации, в которой вы все оказались.

Актриса продолжала молчать.

– Не имеет ли ваше нежелание продолжать, – спросил он тогда, – какое-то отношение к… – Он снова вынул листок с пометками Джентри и прочел вслух, как он подозревал, значимую строчку: – «KP плюс ЭМ равно КОКА плюс ЛЕС»?

– Д-да, да, возможно, – ответила Кора Резерфорд, несколько секунд поколебавшись. – Проблема в том, Трабшо, тут замешана личная жизнь другого лица, и я чувствую…

– Ах, Кора, просто ответь ему, – резко перебила Эвадна Маунт. – Все равно это же откроется. Не сейчас, так после.

– Ты серьезно, Эви? – сказала актриса. – В конце-то концов, как мы можем быть уверены, что он подразумевал… ты знаешь что?

– Ну конечно же, мерзкий гаденыш. Чем еще это могло быть? Но если у нас будет слово Трабшо, что ничего не выйдет за пределы этих четырех стен, то я готова быть такой же откровенной, как ты.

– Это слово я вам уже дал.

Теперь настал момент, чтобы историю продолжила писательница.

– Ну, видите ли, старший инспектор, Кора и я, мы были задушевными подругами с энного года. Когда нам было по двадцать с чем-то, она была молодой начинающей актрисой, а я – пробивающей себе путь молодой писательницей. Года два мы вдвоем снимали квартиру в Блумсбери. Чуточную квартирку, какую только можно вообразить.

– Чуточную! – сказала актриса. – Куда там чуточную! В ней не хватило бы места и кошку за хвост раскрутить.

– Кошку? – сказала писательница. – Там и мышь за хвост раскрутить не удалось бы.

Внезапно атакованные воспоминаниями о смутном непознаваемом прошлом, доступном только им одним, обе они захихикали, будто две долговязые разбитные девчонки, какими, вероятно, когда-то и были. В этом чудилось что-то вроде пронзительной ностальгии.

– Как бы то ни было, – продолжала Эвадна Маунт, утирая с глаза последнюю ностальгическую слезинку, – я писала свой самый первый роман и…

– Нет! – почти прикрикнул на нее инспектор. – Я настаиваю! Сейчас не время для еще одного из ваших сверххитроумных сюжетов!

– Да успокойтесь! Сюжет вот этого романа я ни за что не посмею изложить в подробностях. Во всяком случае, не в присутствии викария.

– А? Что вы сказали? – перебил полицейский, невольно заинтригованный. – Так что… э… объясните мне точно, что это был за роман.

– В том-то и дело. Он не принадлежал к «Ищи убийцу!». В те дни моим честолюбивым желанием было стать литературным гением. Образчиком для той книги послужил «Колодец одиночества» – ну, Рэдклиффа Холла, как вам известно. Заглавие, краснею сказать теперь, но заглавие я выбрала «Уринал никчемности», и речь шла о девственно наивной молодой женщине, только что окончившей женский колледж в Оксфорде, с ее мучительным примирением с собственной, – тут голос писательницы перешел на шепот, – со своей гомосексуальностью. – Затем, проговорив по буквам непристойное слово, она вновь обрела естественную звучность голоса, будто повернула ручку громкости радиоприемника. – Ну и о ее интимных отношениях с… с… Ну, скажем, роман был автобиографическим.

Да, Клем, вы верно расслышали. Он был автобиографическим. И да, я знаю, как вы впечатлительны и принципиальны, но у вас нет права выглядеть таким шокированным. Я не одна здесь, с кем жизнь сыграла исподтишка подлую штуку. Как-никак вы страдаете плоскостопием.

– Эви, прошу вас! – сказал священник с подобающим упреком. – Я не могу принять подобное утверждение, будто плоскостопие и то, чем страдали вы – и, уповаю, я не ошибаюсь, говоря «страдали», – хоть в какой-то степени сравнимы.