Элизабет Джордж - Картина без Иосифа Страница 32

Она стояла спиной к столику. Он остановился в дверях, раздумывая, что сказать. Сделать ли то, что требует от него закон. Оружие нелегальное, она им владеет, и он обязан конфисковать его, а ее обвинить в нарушении закона. Вместо этого он сказал:

— Зачем оно вам?

— В основном для тренировки в стрельбе. И еще для защиты.

— От кого?

— От любого, кого не отпугнет крик или залп из дробовика. Это такая форма личной безопасности.

— Вы не кажетесь беззащитной.

— Любой, у кого в доме есть ребенок, беззащитен в той или иной мере. Особенно одинокая женщина.

— Вы всегда держите его заряженным?

— Да.

— Глупо. У вас могут быть неприятности. В уголках ее губ мелькнула улыбка.

— Возможно. Только я никогда не стреляла из него при посторонних, до сегодняшнего дня. Меня видела с револьвером только Мэгги.

— Глупо, что вы показали его мне.

— Да. Глупо.

— Зачем вы это сделали?

— По той же причине, по которой приобрела его. Для самозащиты, констебль.

Он смотрел на нее, чувствуя, как учащенно бьется сердце.

Где-то в доме капала вода, из-за дверей доносилось пронзительное птичье чириканье. Он видел, как вздымается ее грудь, видел кожу, видневшуюся в распахнутом вороте рубашки, бедра, обтянутые джинсами. Она была жилистая и потная. Он не мог ее вот так оставить.

В голове у него все перепуталось, он сделал два больших шага, и она встретила его в середине комнаты. Он обнял ее, его пальцы погрузились в ее волосы, их губы встретились. Никогда еще он не хотел женщину так сильно. Если бы она хоть немного воспротивилась, он принудил бы ее силой, но она и не думала сопротивляться. Ее руки касались его волос, его горла, груди, а потом обняли его, когда он прижал ее еще крепче, мял ее ягодицы и терся, терся, терся о нее. Он слышал, как покатились пуговицы, отлетевшие от ее рубашки, когда он стаскивал ее, стремясь добраться до ее груди. А потом сам оказался без рубашки, и ее губы накрыли его рот, целуя и покусывая дорожку до его талии, после чего она встала на колени, повозилась с его ремнем и спустила вниз брюки.

Господи Иисусе, подумал он. Господи Господи Господи. Он боялся лишь, что взорвется в ее рот или что она отпустит его, прежде чем он это сделает.

Глава 9

Независимая и сильная Джульет была полной противоположностью нежной, податливой Энни. Возможно, именно это и привлекло Колина. Овладеть ею было просто, она сама этого жаждала, зато понять было совсем не просто. Во время первого часа их любовных упражнений в тот мартовский вечер она произнесла только два слова: Боже и сильней, второе повторила трижды. Когда же они достаточно получили друг от друга, уже после того, как перебрались из гостиной наверх, в ее спальню, где занимались любовью и на полу, и на кровати, она повернулась на бок, подложила одну руку под голову и спросила:

— Какое у вас христианское имя, мистер Шеферд, или мне и дальше вас так называть?

Он провел пальцем по тонкому, белому шраму на коже, который проходил по животу и был единственным признаком — помимо самого ребенка, — что она рожала. Он чувствовал, что жизни не хватит, чтобы достаточно хорошо познать каждый дюйм ее тела, и когда лежал рядом с ней, овладев ею уже четыре раза, ему мучительно захотелось ее опять. Он никогда не занимался этим с Энни чаще чем раз в сутки. Ему и в голову не приходило, что может быть иначе. И если жену он любил сладко и нежно, испытывая одновременно покой и смутное ощущение своего долга перед ней, любовные упражнения с Джульет воспламеняли его до такой степени, что он никак не мог насытиться. Проведя с ней вечер, ночь и день, он улавливал ее запах — на своих руках, одежде, когда причесывал волосы — и обнаруживал, что хочет ее, звонил ей, произнося только ее имя, и слышал в ответ ее низкий голос: «Да. Когда?»

Но сейчас, когда она спросила, как его называть, он просто ответил:. — Колин.

— Как тебя называла твоя жена?

— Кол. А твой муж?

— Меня зовут Джульет.

— А твой муж?

— Его имя?

— Как он называл тебя?

Она провела пальцами по его бровям, по изгибу его уха, по его губам.

— Ты ужасно молодой, — последовал ответ.

— Мне тридцать три. А тебе?

Она печально улыбнулась, едва шевельнув губами:

— Я старше. Достаточно старая, чтобы быть…

— Кем?

— Мудрей, чем я есть. Намного мудрей, чем я была сегодня после полудня.

Его эго ответило:

— Ты ведь хотела этого, правда?

— О да. Как только увидела тебя сидящего в «ровере». Да. Я хотела. Этого. Тебя. Как хочешь понимай.

— Ты дала мне выпить какое-то снадобье? Она поднесла руку ко рту, положила между губ указательный палец, мягко пососала его. У него перехватило дыхание. Она вытащила палец изо рта и засмеялась:

— Вам и не требуется снадобье, мистер Шеферд.

— Сколько тебе лет?

— Я слишком стара для того, чтобы быть чем-то большим, чем одним вечером.

— Ты ведь говоришь не всерьез.

— Увы, я вынуждена.

Со временем он переборол ее замкнутость. Она назвала свой возраст, сорок три, и уступала их обоюдному желанию. Но когда он говорил о будущем, она превращалась в камень. Ее ответ был все время один и тот же:

— Тебе нужна семья. Дети Ты должен быть отцом Я не могу тебе это дать.

— Послушай. Женщины и старше тебя рожают.

— У меня уже есть ребенок, Колин.

В самом деле. Мэгги была тем уравнением, которое требовалось решить, если он хотел завоевать ее мать, и он это понимал. Однако она была неуловимой, этот ребенок-призрак, мрачно наблюдавший за ним с противоположной стороны двора, когда он выходил из коттеджа в тот первый день. Она сжимала в руках облезлого кота, ее глаза были серьезными Она знает, подумал он. Он кивнул ей и назвал по имени, но она исчезла за утлом здания. Правда, с тех пор она была более вежливой — настоящий образец хорошего воспитания, — но он читал на ее лице осуждение и мог бы предсказать способ, которым она отплатит матери, задолго до того, как Джульет поймет, с чего началось увлечение Мэгги этим юнцом Ником Уэром.

Он мог бы как-нибудь помочь. Ведь он знал Ника Уэра, был хорошо знаком с родителями мальчика. Он мог бы оказаться полезным, позволь ему Джульет.

Вместо этого она впустила викария в их жизнь. И Робину Сейджу удалось создать то, что не удавалось самому Колину: хрупкий союз с Мэгги. Он видел, как они разговаривали возле церкви, шли в деревню, тяжелая рука викария лежала на плече девочки. Он видел, как они сидели на стене кладбища, спиной к дороге, лицом к Коутс-Феллу и рука викария взмывала в воздух, описывая изгиб местности или что-то еще. Он отмечал визиты Мэгги к викарию. А потом заговорил о них с Джульет.

— Ничего страшного, — ответила Джульет. — Она ищет своего отца. Она знает, что ты им быть не можешь — она считает тебя слишком молодым, да ты никогда и не уезжал из Ланкашира — вот она и приспосабливает для этой роли мистера Сейджа. Она считает, что отец ищет ее повсюду. Почему бы ему не оказаться викарием?

Это дало ему повод спросить:

— Кто ее отец?

На ее лице появилось знакомое выражение замкнутости. Иногда он удивлялся, не является ли ее молчание уловкой, с помощью которой она поддерживает его уровень страсти к ней, оставаясь более интригующей, чем другие женщины, и таким образом провоцируя его доказывать совершенно несуществующее превосходство над ней при помощи их совместных упражнений в ее постели. Но ее, казалось, не удивляли и не волновали эти его предположения, она только говорила: «Ничто не длится вечно, Колин», — когда, отчаянно стремясь узнать правду, он делал вид, будто уходит от нее. Чего он на самом деле никогда не сделает, не сможет сделать, и он хорошо это знал.

— Кто же он, Джульет? Ведь он не умер, верно?

Лишь однажды она проговорилась. Случилось это июньской ночью; лунный свет омывал ее кожу, рисуя на ней пятнистый узор летней листвы за окном. Она сказала:

— Мэгги хочется так думать.

— Это правда?

Она прикрыла глаза. Он взял ее руку, поцеловал ладонь и приложил к своей груди.

— Джульет, это правда?

— Пожалуй, да.

— Пожалуй? Ты все еще состоишь с ним в браке?

— Колин. Пожалуйста.

— Ты была когда-нибудь замужем за ним?

Она снова закрыла глаза. Он увидел блеснувшие под ресницами слезы, но не понял причину ее боли и грусти. Потом сказал:

— О Господи. Джульет. Тебя изнасиловали? И Мэгги… Неужели кто-то…

— Не оскорбляй меня, — прошептала она.

— Ты никогда не была замужем, да?

— Пожалуйста, Колин.

Впрочем, этот факт не имел никакого значения. Она все равно не выйдет за него. Слишком стара для тебя — говорила Джульет не раз.

А вот для викария не слишком стара.

Стоя в своем доме, прижавшись лбом к холодной входной двери, еще долго после того, как затих шум отцовской машины, Колин Шеферд чувствовал, как скачет в его черепной коробке вопрос инспектора Линли: «Возможно ли, констебль, чтобы она могла сделать его любовником после такого короткого знакомства?»