Геннадий Бачериков - Забытый вальс

Геннадий Бачериков

Забытый вальс

Все персонажи и события этой книги, за исключением некоторых исторических (к которым, несомненно, относится и г-н Мавроди), являются вымышленными, и автор не несет никакой ответственности перед лицами, нашедшими в этой книге то или иное случайное сходство с собой и событиями своей жизни.

«…Сказал я в сердце моем: „дай, испытаю я тебя веселием, и насладись добром“; но и это – суета!…»

Пролог

1994 год, март, Нью-Йорк

Кто-то, весь покрытый серой шерстью, с круглой шляпной болванкой вместо головы, тащил ее по узкому подземелью. Сзади их неумолимо настигала черная клубящаяся мгла, стремительно заполняющая проход, по которому они бежали. Впереди уже был виден выход с ярким пятном голубого неба, но стены подземелья начали сжиматься, и она боится не успеть, а серый вдруг остановился и крепко держит за руку, не дает ей бежать. Откуда-то в ее свободной руке вдруг возник крокетный молоток, она взмахнула им и ударила серого по шляпной болванке, которая неожиданно оказалась крокетным шаром. Шар покатился назад навстречу надвигающемуся черному мраку, и когда они соприкоснулись, там беспощадно и ярко вспыхнуло ревущее пламя. А в этом пламени горели они – мать, отец, брат, сестры и ее любимица, маленькая собачка Джемми. Они что-то кричали ей, Джемми лаяла, но все звуки поглощал стремительно приближающийся адский гул огня.

Асти проснулась посреди ночи, задыхающаяся и мокрая от пота. Всю жизнь, очень долгую жизнь, ее преследовал один и тот же кошмар, и всегда она просыпалась на одном том же месте, так ни разу и не решив для себя во сне, что же делать дальше, то ли вернуться и попытаться помочь, то ли бежать к выходу. Она тихонько окликнула сиделку, уютно пристроившуюся в старинном каминном кресле «с ушами». Та легко поднялась на ноги, как будто и не она только что тихонько посапывала во сне, и быстро подкатила к кровати столик со всеми необходимыми медицинскими причиндалами.

Да-да, именно причиндалами, – подумала Асти про себя, пока сиделка мерила ей давление, давала какие-то таблетки и поила водой из специальной кружечки с носиком для лежачих больных. Ей нравилось вспоминать старые русские слова, которые в России давно уже вышли из употребления. Она часто слушала радио из Москвы, а когда появилась такая возможность, то смотрела и телепередачи, каждый раз пытаясь уловить что-нибудь знакомое. Это удавалось редко, как правило, только если показывали Петербург. Мир вокруг стремительно менялся, она понимала это, но так и не привыкла ни к новым видам, ни к новым названиям «той» страны и «той» столицы – Советский Союз и Ленинград. Да оказалось, что и не надо было привыкать, уже несколько лет как, слава богу, вернулось все на свое место.

– Сколько же я там не была? – подумала она, попробовала про себя подсчитать и удивилась, получилось семьдесят три года, почти вся ее жизнь.

Она попыталась вспомнить, как покидала Россию. Ее, тогда совсем еще девочку, передавали друг другу незнакомые люди, имена и лица которых она уже позабыла. В памяти остались почему-то старая изба лесника, где при свете керосиновой лампы-трехлинейки, зажженной по случаю приезда гостей, было видно, как по потолку над печкой с сухим шорохом сновали десятки тараканов-прусаков, таща за собой длинные косые тени; рыбачий шалаш на берегу какого-то финского озера, где ее накормили замечательной ухой; патриархальная Швеция, которая после бурлящей России казалась заколдованным спящим царством. А потом цепочка оборвалась. В вечерних сумерках германская подводная лодка торпедировала корабль, на котором она с очередным провожатым плыла в Англию. Этот человек помог ей надеть пробковый спасательный жилет. Она провела в воде всю ночь, к утру разыгрались волны, и когда рассвело, поблизости никого и ничего уже не было видно. Ей повезло, этим же утром ее подобрал норвежский пароход, идущий в Соединенные Штаты. Самого плавания она не помнила, когда ее подняли из воды, она была без сознания, сказались пережитые потрясения и длительное пребывание в холодной воде. Она заболела, заболела жестоко, но и тут удача оказалась на ее стороне. На пароходе находился известный профессор-медик Гуннар Торвальдсен, который собирался открывать клинику в Нью-Йорке. Он сделал все, чтобы девочка выкарабкалась, но во время плавания она так и не пришла в сознание. Когда корабль прибыл в Нью-Йорк, Торвальдсен поместил ее в отдельную палату своей клиники. Столь горячее участие в ее судьбе в немалой степени было вызвано тем, что она очень походила на его дочку, утонувшую во время купания пять лет назад вместе с бросившейся спасать ее матерью. Когда эту девочку подняли на борт корабля, он чуть не потерял сознание от невыносимо реального ощущения, что море возвращает ему дочь.

Жизнь безымянной пациентки несколько месяцев висела на волоске. Она то приходила в себя, то снова проваливалась в тяжелый мрак болезни, но даже в минуты просветления она не могла сказать ни одного слова, ни врачам, ни неотступно находившейся при ней сиделке. Приглашенный для консультации один из лучших невропатологов Нью-Йорка после тщательного обследования сделал заключение, что пациентка, видимо, перенесла воспаление мозга, и, возможно, ей придется во многом начинать жизнь сначала – учиться ходить, говорить, читать.

Окончательно она пришла в себя уже в январе. За окном в угасающем свете дня тихо падал снег. Она осмотрелась вокруг. Стены и потолок небольшой комнаты окрашены в салатовый цвет. Все предметы, находившиеся в комнате казались знакомы, но была в них какая-то неуловимая странность, отчего возникало пугающее ощущение одиночества, хотя рядом неотступно кто-нибудь да находился. Мысли в голове путались, перескакивали с одного на другое, и ей никак не удавалось подчинить их себе. Она твердо знала только, что ей надо вспомнить что-то очень важное, и тогда все встанет на свои места.

Находящиеся при ней сиделки и регулярно осматривавшие ее врачи пытались говорить с ней, но она не делала никаких попыток ответить кому-либо, или хотя бы жестом показать, что она понимает обращенные к ней слова. Для очередной консультации был приглашен сам доктор Фрейд, известнейший психиатр, посетивший в то время Нью-Йорк. Он провел с ней несколько часов, наблюдая и проводя различные тесты. В конце дня он встретился с профессором Торвальдсеном и, задумчиво постукивая пенсне в золотой оправе по бархатному подлокотнику кресла, сказал, что случай уникальный, и он мог бы классифицировать его как «приобретенный аутизм». Профессору Торвальдсену несомненно, известно, что при крайних случаях аутизма больной погружен в себя, и, практически, ни с кем не вступает в контакт. На осторожный вопрос профессора относительно прогноза доктор Фрейд так же осторожно отметил, что, прежде всего пациентку следует привести в надлежащее физическое состояние, а потом так же осторожно добавил, что, возможно, могло бы помочь сильное нервное потрясение, аналогичное тому, которое привело к болезни. Однако благоприятного исхода в этом случае может и не быть.

Через три месяца, благодаря усилиям врачей и массажиста девочка уже много гуляла по примыкающему к клинике саду в сопровождении сиделки, которая, следуя инструкциям профессора, не отступала от нее ни на шаг. Однако прогресса в ее психическом состоянии почти не наблюдалось. Торвальдсен перевез ее в свой загородный дом на Лонг-Айленде. Для себя он уже решил, что она будет его приемной дочерью, что бы ни случилось с ней впоследствии.

В один из жарких августовских дней восемнадцатого года во время прогулки сиделка вдруг почувствовала себя очень плохо. Она успела довести девочку до дома и прямо в вестибюле потеряла сознание. В наступившей суматохе никто из прислуги не заметил, что девочка отправилась бродить по дому. Нечаянно она попала в кабинет доктора Торвальдсена, где ее и нашли час спустя в полубессознательном лихорадочном состоянии лежащей на полу и сжимающей в руках скомканную газету, которую доктор имел обыкновение прочитывать, вернувшись из больницы. На первой странице газеты была помещена фотография одного из самых больших трансатлантических судов – «Королевы Элизабет», фотографии известных людей, плывших на ней, и кричащий заголовок, напечатанный огромными буквами, извещал о том, что судно два дня назад торпедировала германская подлодка, но большую часть пассажиров и экипажа удалось спасти. Сочли, что это сообщение и послужило причиной инцидента с подопечной профессора. Никто не обратил внимания, что ниже в одной из небольших заметок сообщалось, что в далекой России вместе с женой и всеми детьми, был расстрелян последний русский царь, Николай Второй.

Уже к вечеру девочка пришла в себя, и Торвальдсен, вернувшийся к тому времени домой, к неописуемой своей радости заметил, что она улыбается ему и пытается что-то сказать. Наклонившись к ней, он с трудом расслышал обращенный к нему вопрос на английском, – Кто я?