Татьяна Полякова - Чумовая дамочка Страница 4

— Виталик! — разведя руки для горячих объятий, завопил он, узнав меня.

— Здорово. Палыч! — вновь гаркнула я, и мы обнялись.

Палыч отстранился и сказал удовлетворенно:

— Красавица. Вылитая мать. Королевна, право слово… А загорела как, точно с курорта.

— Я на юге отдыхала две недели.

— Хорошее дело, — одобрил он, переходя на шепот, — Нинка здесь с самого утра. Занавески вешает…

В этот момент сестра появилась в коридоре, неодобрительно посмотрела на Палыча и кивнула мне.

— Ты ж в телеграмме писала, что с утра приедешь? — вместо приветствия заметила она.

— Вышла задержка.

— Какая задержка? Да не вертись ты под ногами, черт старый! — заорала она на Палыча, тот нахмурился и пристроился за моей спиной.

Я незаметно сунула ему денег и шепнула:

— Закусь купи…

Палыч исчез, а мы с Нинкой вошли в комнату. Причина ее скверного настроения стала мне ясна, из всей мебели, которой так гордился мой пьяница-дед, остались только кресло с порванной обивкой да резная тумбочка для обуви.

— Видно, под конец жизни дедуля здорово разошелся, — присвистнув, заметила я. Нинка тяжело вздохнула:

— Это не дед, то есть…. вся эта рухлядь ничего не стоила. Так, если какой любитель…А у кого сейчас деньги? Я и выручила-то сущие копейки, честное слово. У меня где-то записано, если хочешь, верну тебе половину, постепенно… Сереже надо было на свадьбу, ты же знаешь, у нас никаких сбережений… Получили участок, тридцать километров от города, разве на автобусе наездишься? «Запорожец» купили, старенький, своя картошка, морковь… Конечно, денег у меня нет, чтоб с тобой расплатиться, буду отдавать помаленьку…

— Мне ничего не надо, — отмахнулась я, искренне сожалея о вещах, которые окружали меня с детства, а отнюдь не об их рыночной стоимости, хотя и знала, что стоимость велика, а Нинка все спустила по дешевке… «Запорожец», дура несчастная, да здесь одна горка тянула на новенькую «Волгу». Но сестрице об этом лучше не говорить, не то ее инфаркт хватит.

— Я занавески повесила, — неуверенно заметила она.

— Спасибо. Раскладушку тоже ты принесла? — Раскладушка стояла у окна, застеленная полосатым одеялом, выглядело оно так, что я сразу же затосковала.

— Я договорилась с Михайловыми, они тебе стол дадут, от кухонного гарнитура. Деньги я заплатила. Квартирантам пришлось сотню вернуть, договаривались, что о выселении предупрежу за месяц, а вышло за две недели. Табуретка есть, понадобится что — купишь, надеюсь, не все деньги на курортах прогуляла…

— Не все, — согласилась я. — Но на эти деньги мне жить, пока на работу не устроюсь.

— Как жить… Ты к экономии не приучена, а Сережа мой живет на триста рублей.

— Твой Сережа может жить на полтинник — мне по фигу. Денег не дам, на меня пусть не рассчитывает, — отрезала я.

Нинка отвернулась к окну и вроде бы собралась реветь, но, наверное, вспомнила, что сынок живет в квартире, которая официально принадлежит мне так же, как и эта комната, и решила со мной не связываться. Между прочим, правильно сделала.

— Пойдем в кухню, хоть чаю выпьем, — неуверенно предложила она.

Чашки, чтобы выпить чаю, пришлось позаимствовать у Палыча, а он, в свою очередь, позаимствовал их не иначе как на помойке: треснутые, без ручек и страшно грязные. Нинка ругалась и пока их отмывала, я уплетала принесенный ею рулет и поглядывала в окно. Сосед явился минут через десять, значит, винно-водочные изделия по прежнему по соседству: в доме напротив раньше был гастроном, как выяснилось, там и остался. К двум бутылкам водки Палыч прихватил колбасы, хлеба и банку помидоров, а также пакет картошки и три луковицы.

— Сейчас такую закусь сварганим, — весело сообщил он и кинулся к плите, — А ты пока рассказывай.

— Чего рассказывать? — усмехнулась я.

— Как чего? Пять лет не виделись. За пять лет много чего переменилось.

— Так это у вас, ты и рассказывай.

— Помолчал бы, пень старый, язык-то точно помело… — шикнула Нинка. Палыч покосился на меня и обиженно засопел, сосредоточившись на картошке. Нинка наконец-то отмыла чашки, и мы устроились за столом.

— Ну что ж. Виталик, — вздохнул Палыч, — давай за встречу, за то, значит, чтобы все в твоей жизни было хорошо и складно.

— Хорошо тут не будет, — влезла Нинка. — Уезжать ей надо куда глаза глядят.

Дослушивать я не стала и выпила водки. Нинка сбилась на середине фразы, опасливо принюхалась и тоже выпила.

— Как дальше жить думаешь? На работу или как? — одновременно закусывая, спросил сосед.

— На работу, — ответила я. — Конечно, биография подкачала, но, может, возьмут куда…

— Иди к нам в институт, уборщицей, — предложила Нинка. — Сто пятьдесят рублей, и все-таки у меня на глазах.

— И чего я на эти сто пятьдесят делать буду? — хмыкнула я, а сестрица разозлилась.

— А что люди делают? Сережа мой… а… — Она рукой махнула и возвысила голос.:

— Получше тебя люди, а любой работе рады. Ты что ж, главбухом пойдешь за большими деньгами? Или директором на завод по соседству?

— Завод мне даром не нужен, — успокоила я ее. — Надеюсь, кто-нибудь из друзей поможет устроиться.

— Друзья-то помогут! — взвизгнула Нинка так, что мы с притихшим Палычем вздрогнули, — Они тебе помогли один раз… Славик твой в особенности… сволочь… Самая настоящая сволочь, чтоб ему глаз лишиться…

— Чего ты орешь? — поморщилась я.

— А чего, не так? Скажи. Палыч, права я или нет? Какая любовь была… Ромео и Джульетта, прости господи. И что? В тюрьму за него села. Чужой грех на себя взяла. Пять лет… да я бы… дура ты. Лийка, дура. Что с жизнью-то своей сотворила? Пять лет псу под хвост, а ему и горя мало. Бросил тебя твой Ромео…

— Заткнись, — попросила я, разливая водку, — Бросил и бросил, что ж теперь…

— Он хоть письма-то писал?

— Он неграмотный, — хмыкнула я. — И вообще, отвяжись.

— Как я могу отвязаться, ведь ты сестра мне. После смерти родителей я у тебя самая близкая родня… А ты людей слушаешь, а родная сестра что ни скажет, все только заткнись…

— Ты бы. Нинка, помолчала малость, — робко вклинился в разговор Палыч. — Сколько времени не виделись, так чего ж друг на дружку орать.

— Я не ору, я говорю как есть. Славка ее подлец и убийца. Мало того, что убил, так он еще все подстроил хитрым образом, чтоб Виталька в тюрьму села, а он сухим из воды вышел.

— Чепуха, — устало вздохнула я, — Ничего он не подстраивал и ни о чем меня не просил. Я сама во всем призналась…

— В чем? — опять заорала Нинка, глотка у нее дедова. Краснознаменный ансамбль песни и пляски запросто переорет.

— В убийстве, — хмыкнула я. — Призналась, покаялась и отсидела. Теперь обо всем этом забыть пора и жизнь начинать светлую и честную, где нет места криминалу, случайным связям и бранным словам.

— Точно, — порадовался Палыч, — На свободу с чистой совестью.

Мы с ним дружно захохотали, а Нинка разозлилась.

— Одно слово — придурки. Письма-то твой писал? — понизив голос, опять спросила она.

— Какая тебе разница?

— Сестра я тебе, и у меня, между прочим, душа болит. А от людей-то стыд… А этот за пять лет хоть бы раз зашел, узнал, как, мол, живете. У Сережи на свадьбу приличного костюма не было, у чужих людей деньги занимала, у хахаля твоего совести вовсе нет, знал, что бедствуем. Уж если тебя в тюрьму упек за свои-то грехи, так хоть семье бы помог материально.

— Ты языком-то дотреплешься, — ядовито сказала я, — Он тебе поможет, оторвет башку и тебе, и Сережке твоему, и не станет у вас никаких материальных проблем.

Палыч тихо фыркнул, пряча глаза, а Нинка пошла пятнами.

— Я правду говорю, — минут через пять придя в себя, подала она голос.

— А за правду всегда страдают, — добавил Палыч, а я, чтобы разрядить обстановку, налила еще водки. Нинка пьянеет быстро, изрядно захмелев, она принялась причитать, но тут, на счастье, взгляд ее упал на часы, и сестрица заторопилась домой. Я вызвала ей такси, и мы с Палычем проводили ее до машины.

— Зря ты приехала, — сказала она на прощание. — Может, думаешь, я из-за барахла? Из-за барахла, конечно, тоже. Уж такую меня бог создал, никуда не денешься, но тебе здесь жизни не будет…

— Не беспокойся, — целуя ее, попросила я. — Со мной порядок. Устроюсь на работу, буду вам с Сережкой помогать.

— Добрая ты девка, всегда такой была, — заревела Нинка. — Отчего тебе в жизни не везет?

Дослушивать я не стала, захлопнула дверь и помахала на прощание рукой.

— Оттого не везет, — забубнил Палыч, — что каждый норовит на хребтину влезть.

— Ты хоть не зуди, — подхватив его под руку, попросила я.

— А я что, я как скажешь…Хочешь споем?

— Давай.

Мы направились к подъезду, затянув негромко «Раскинулось море широко».

— Дед твой, царство ему небесное, очень эту песню уважал, — поднимаясь по лестнице, заметил сосед, — Бывало, как выпьет…