К. Харрис - Когда умирают боги Страница 27

Улыбка исчезла. Она любила его с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, в то время она была неизвестной актрисой из массовок, а он — молодым повесой, только что окончившим Оксфорд. Тогда он тоже делал ей предложение. И она по молодости и движимая отчаянным желанием сохранить его в своей жизни навсегда ответила согласием. Только позже, после того как его отец и ее собственная совесть заставили Кэт осознать, чем подобный брак явится для него, она отказала Девлину. То, что она увидела в его глазах в ту ночь — страдание от неприятия предательства, — разрывало ей сердце пополам и терзало душу.

Она помнила, как бродила по туманным улицам Сити, заливаясь горючими слезами от нестерпимого горя, и искала смерти. Но смерть не пришла, а те, кто уверял ее, что время ослабляет боль, частично были правы. Действительно, со временем она обрела причину жить дальше и дело, за которое стоило сражаться. Из-за этого-то теперь у нее и возникла проблема. Правда, небольшая.

Она убеждала себя, что выбор, сделанный несколько лет тому назад, не имеет большого значения и у нее все равно хватит сил сопротивляться предательской слабости сердца. Ее удивляло, что Девлин, так много видевший и испытавший за последние семь лет, по крайней мере в одном не изменился. Он все еще верил, что жизнь потеряна, если в ней нет любви. Она так не считала.

Она знала, каково ему будет оказаться отрезанным от собственного класса, стать объектом презрения и неуважения, жалости и насмешек. Брак с ней станет нарушением всех приличий, за которое его никогда не простят ни отец, ни сестра Аманда. Она не думала, что Девлин будет чересчур сильно страдать из-за разрыва со своей единственной сестрой. Но зато узы, связывавшие графа с его наследником, были сильны.

Она это знала. И все же в ее душу иногда закрадывалось сомнение.

Тогда она напоминала себе, что нельзя построить семью на лжи и что хотя Девлин знал горькую правду о ее детстве, проведенном на улице, ему до сих пор не было известно о других годах, проведенных без него. Когда она его прогнала, то занималась тем, что соблазняла важных господ и передавала секреты, которые они ей выбалтывали, французам.

В минуты слабости предательский голосок нашептывал ей, что ему совсем не нужно знать о тех годах. Она не имела к французам отношения с тех пор, как Пьерпонт исчез из Лондона четыре месяца назад. И хотя ей было сказано, что с ней свяжется новый агент, послание, которого она опасалась — двухцветный букет с вложенной запиской, где только цитата из Библии, — до сих пор не пришло. Кроме того, она никогда не была лояльна к Франции, а только к Ирландии, стране трагической судьбы, где прошло ее детство, где погибла ее мать.

Однако в глубине души Кэт понимала, что все это самообман. Если бы Девлин узнал правду, если бы он услышал, что она помогала врагу, с которым он сражался шесть долгих лет, он бы с отвращением отвернулся от нее… или приговорил к позорной смерти как шпионку.

Тут Кэт увидела, что глаза его открыты и он ее разглядывает. У него были совершенно необыкновенные глаза цвета янтаря, обладавшие почти нечеловеческой способностью видеть не только на огромные расстояния, но и в темноте. Слух у него тоже был чрезвычайно острым. Ейнравилось дразнить Себастьяна, называть волком, хотя она знала, что эти сверхъестественные способности выводили его из себя, ибо ни в материнском роду, ни в отцовском никто из его предков не обладал подобным даром.

— Дорогая, — тихо произнес он, потянувшись к ней.

Она нырнула в его объятия и не удержалась от улыбки, когда склонила голову для поцелуя. Кэт любила, когда он называл ее дорогой.

Он крепко прижал ее к себе, потерся щекой о ее волосы. Кэт отбросила все страхи, сомнения, невозможные мечты и полностью отдалась своему мужчине.

Сколько себя помнил Себастьян, граф Гендон начинал каждый день в Лондоне с ранней верховой прогулки в Гайд-парке.

То утро понедельника выдалось холодным и сырым, густой туман проплывал сквозь кроны деревьев и не собирался рассеиваться. Но Себастьян знал отца: в семь часов граф будет трусить рысцой по аллее на своем большом сером мерине. Поэтому Себастьян оседлал изящную черную арабскую кобылку, которую держал в Лондоне, и направил ее в сторону парка.

— Обычно ты из дома не вылезаешь раньше трех, — буркнул Гендон, когда Себастьян поравнялся на своей кобыле Лейле с графским серым мерином. — Или ты вообще еще не ложился?

Себастьян спрятал улыбку, ибо правда заключалась в том, что хоть Гендон и ворчал, на самом деле он втайне гордился сумасбродством сына, как он выражался, точно так же, как гордился, что его сын превосходный наездник и мастерски владеет оружием. Если сын какого-нибудь джентльмена пил, бегал за женщинами и даже увлекался азартными играми, это считалось нормальным — в юности все простительно — лишь бы не впадал в крайности. Но вот с чем Гендон не мог смириться и чего не мог понять, так это любовь Себастьяна к литературе и музыке, его интерес к радикальной философии французов и немцев.

— Я бы хотел выслушать твое мнение по одному вопросу, — сказал Себастьян. Несколько секунд он ехал рядом с отцом молча, а потом без всяких обиняков спросил: — Как, по-твоему, в этой стране много найдется сторонников восстановления Стюартов?

Гендон так долго не отвечал, что Себастьян начал сомневаться, расслышал ли отец его вопрос. Но Гендон, как и Кэт, имел привычку погружаться в молчаливое раздумье, прежде чем заговорить.

— Еще год назад я ответил бы, что ни одного. — Прищурившись, он посмотрел вдаль, где в небо, не видное из-за тумана, взмывала стая уток, оглашая утро жалобными криками. — Стюарты всегда обладали определенной ностальгической привлекательностью для шотландских консерваторов и последователей Вальтера Скотта. Но это все романтические бредни, а за ними скрывается реальность: чрезвычайно глупый король, потерявший трон из-за того, что упрямо пытался сломать волю нации.

— Ну а теперь?

Гендон покосился на сына.

— А теперь у нас безумец король, задавленный долгами развратный регент, который больше времени проводит с портными, чем со своими министрами, и безмозглая пятнадцатилетняя принцесса, чей отец называет ее мать шлюхой. На днях я слышал от кого-то… кажется, от самого Брума… то, что происходило при Стюартах, не идет ни в какое сравнение с тем, что происходит сейчас.

— Но Стюарты не оставили наследника. У Якова Второго было двое внуков, Красавец принц Чарли и его брат, Генрих. Принц Чарли не оставил законных детей, а Генрих, ставший католическим священником, умер… когда? Четыре года назад?

Гендон кивнул.

— Он называл себя Генрихом Девятым. Право Стюартов теперь перешло к потомкам дочери Карла Первого, Генриетте. Строго говоря, трон должен был им достаться после смерти дочери Якова Второго, Анны, в тысяча семьсот четырнадцатом году, а вовсе не Ганноверу, Георгу Первому. Но они были католиками.

— Так кто теперешний претендент?

— Виктор Эммануил Савойский.

— Король без королевства, — задумчиво произнес Себастьян.

Бывшие короли Сардинии и Пьемонта, представители Савойской династии, были вынуждены отречься от всех своих владений в Италии под давлением армии во времена Французской революции.

Гендон натянуто улыбнулся.

— Совершенно верно.

— Но Савой — католик, а ведь именно это доставило Якову Второму неприятности более ста лет тому назад. Англия не позволит католику заседать в парламенте, не говоря уже о том, чтобы занимать трон.

— Ты прав. Но Савой будет не первым, кто пожелал изменить своей религии ради трона.

— А он готов на это?

— Не знаю. В последнее время до меня доходят очень тревожные слухи. К примеру, вся эта ерунда насчет проклятия: народ утверждает, что династия Ганноверов проклята и что Англия тоже будет проклята, пока ее трон занимает узурпатор. Как ты думаешь, откуда это идет?

— Ты полагаешь, тут не обошлось без якобитов?[12] — Кто знает, как начинаются подобные вещи? Но похоже, зерна упали на благодатную почву. Если и существует заговор с целью сместить Ганноверов, то теперь самое время заговорщикам сделать ход.

Какое-то время Гендон ехал молча, уставившись на дорогу. Тишину нарушало лишь поскрипывание седла и ритмичный топот копыт по утоптанной земле.

— Я родился через год после злополучного сорок пятого, — сказал он напряженно. — Я вырос на легендах о том, какие это были времена. И я не желаю, чтобы какой-то глупец вновь навлек на нас тот ужас.

Себастьян вгляделся в непроницаемое лицо отца. Он имел в виду легенды о шотландском восстании 1745 года в поддержку Красавца принца Чарльза. Себастьян тоже слышал эти истории от своей бабушки, матери Гендона, которая принадлежала к клану Грантов из Гленмористона. Она рассказывала, как безоружных людей вытаскивали из их домов и убивали на глазах плачущих ребятишек. Как женщин и детей сжигали заживо или прогоняли из деревень, и те замерзали в снегу. То, что сотворили с шотландцами после Куллоденского сражения, навсегда останется темным пятном на совести англичан. Все, начиная с волынок и пледов вплоть до гэльского языка, было под запретом, уничтожалась вся культура.