Николай Леонов - Выстрел в спину

Николай Леонов

Выстрел в спину

От автора

Выражаю свою искреннюю признательность всем сотрудникам МВД СССР, которые помогли мне в работе над этой повестью.

Вместо пролога

«При первичном осмотре на входной двери никаких повреждений не обнаружено.

Прихожая размером два на три метра, дверь в комнату из прихожей – налево, в кухню – прямо и направо.

При входе на правой стене вешалка, на которой висит мужской плащ 50-52-го размера, принадлежит хозяину квартиры. На полу прихожей следов, годных для идентификации, не обнаружено. Дверь в комнату замка не имеет, открыта. Комната размером четыре на пять метров, с одним окном напротив двери, выходящим на юго-запад.

Труп лежит почти в центре комнаты, головой к двери, на спине (фотографии прилагаются)».

«Температура тела и температура окружающей среды, а также наличие, величина и расположение трупных пятен и время восстановления их после надавливания свидетельствуют о том, что смерть наступила примерно восемь-девять часов назад».

«Форма и величина входного пулевого отверстия под левой лопаткой, наличие и ширина пояска обтирания, наличие и ширина пояска окопчения, а также распределение вокруг пулевого отверстия остатков продуктов сгорания пороха и несгоревших порошинок свидетельствуют о том, что выстрел произведен с расстояния менее метра».

Эти документы появились на столе инспектора МУРа капитана милиции Льва Гурова второго сентября, а первого сентября Лева шел по Страстному бульвару, в сторону Петровки, и напевал: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Сегодня Леве исполнилось тридцать, и он был склонен смотреть на мир снисходительно. Вместе с Левой по бульвару шагали школьники. Маленькие мальчики с оттягивающими плечи ранцами, словно крошечные солдатики, стыдливо сторонились своих гордых бабушек и мам. Девочки в белых передничках, прижимая к груди букеты, напоминали балерин, выходящих на поклон. Старшеклассники, люди уже умудренные и в меру разочарованные, шли неторопливо.

В Москву Лева переехал больше года назад. Сначала высоким начальством был решен вопрос о переводе в столицу отца Левы – генерал-лейтенанта Ивана Ивановича Гурова. Вдруг неожиданно перевели в Москву и начальника Левы – полковника Турилина, который добился перевода и для Левы. Отец же все сдавал дела.

Родители и воспитавшая Леву домашняя работница, хозяйственный руководитель семьи Клава, должны были приехать в октябре.

Первые полгода Лева жил в общежитии, затем Гурову-старшему дали большую квартиру в новом доме. Лева с двумя чемоданами переехал в пустые гулкие комнаты, купил раскладушку, долго таскал ее по квартире и наконец установил на кухне. Еще через несколько месяцев от родителей прибыло два контейнера с вещами. Сейчас ящики загромождали квартиру, создавая лабиринты. Лева закрыл дверь в комнаты, оставив себе переднюю, ванную, туалет и кухню. Этим он хотел подчеркнуть, что ко всей остальной территории не имеет отношения и тем более не несет за нее никакой ответственности.

Москва и Управление уголовного розыска встретили Леву прохладно. В группе вместе с Левой было четыре человека.

Старший инспектор подполковник Петр Николаевич Орлов работал в уголовном розыске уже четверть века, то есть почти столько, сколько Лева жил на свете. Был он человек решительный и властный, держался неприветливо, указал Леве стол и сейф, приказал ознакомиться с делами и приступить к работе, так как «пахать» за Леву никто не собирался. И пусть у Левы начальник отдела друг, а отец хоть маршал, но если Лева тянуть не будет, то он, Орлов, Леве не завидует.

Кабинет был на двоих, стол напротив Левы занимал Сеня Новиков, который год назад закончил университет, смотрел на жизнь сквозь очки восторженно и принял Леву с распростертыми объятиями.

Четвертый в группе – тридцатипятилетний майор Виктор Иванович Кирпичников – дело знал, служил исправно, почти все время проводил за столом и усердно писал. Леве было непонятно, как можно справляться с оперативной работой, не выходя из кабинета. Однако дела Кирпичникова всегда находились в порядке, и, как позже выяснилось, майор в отделе считался работником неплохим.

Группа курировала район Москвы, который по численности населения немногим уступал родному городу Левы.

Лева раздобыл карты Москвы и района, пришпилил их на стенку и стал изучать. Район начинался возле Кремля и кончался у окружной дороги. Москва, словно круглый пирог, была разрезана на дольки. Одна такая долька – клин чуть ли не с полумиллионным населением – требовала от группы заботы и внимания. В районе были свое управление внутренних дел и отделения милиции, но особо опасные преступления… в общем, понятно.

Как-то Орлов застал Леву за изучением карты района и сухо сказал:

– Через Москву ежедневно проезжает более миллиона человек. Из них чуть ли не треть проходит через наши владения. И если из этих трехсот тысяч оказывается хотя бы один подонок, то сам понимаешь…

Разговор этот состоялся больше года назад, а сегодня, первого сентября, Лева шагал по Страстному бульвару, весело насвистывал и не подозревал, что завтра он начнет розыск убийцы.

Глава первая

Кафе занимало первый этаж высотного дома, расположенного на проспекте Калинина. Окна во всю стену чуть прикрыты полупрозрачными занавесками. Столы и стулья легкие и шаткие, на алюминиевых ножках; самообслуживание: салаты, сосиски, яичница, довольно скверный кофе – самый крепкий напиток.

Вечером первого сентября Евгений Шутин и Павел Ветров сидели за угловым столиком, пили кофе.

Когда Жене Шутину исполнилось десять, он виртуозно исполнял Большую сонату Чайковского. В призвании мальчика и ожидавшем его блестящем будущем никто не сомневался. Сам Женя об этом не думал, ему нравилось играть на рояле, и он играл. Родители Жени были учителями, отец преподавал историю, мама – литературу. Они любили Женю, но воспитывали строго. Мальчик мыл руки перед едой, в меру озорничал, учился прилично, с вещами обращался аккуратно, со взрослыми вежливо. Он много читал, увлекался спортом, как все подростки, влюблялся и разочаровывался. Когда Женя закончил музыкальную школу, уже никто, даже мама, не говорил о гастролях по Европе. Поступить в консерваторию тоже не удалось, и юноша поступил на иняз – способности у Жени к языкам были незаурядные.

На третьем курсе Женя полюбил. Она вытеснила все – бесчисленные вечеринки, модный каток на Петровке ушли на второй план.

Пашка Ветров был другом Жени Шутина. Они часами простаивали у консерватории или во дворе ее дома, где, чтобы не замерзнуть, раскатали ледяную дорожку. Любовь, казалось, была настоящая, дружба Жени с Павлом крепкая.

Пашка с седьмого класса увлекался горными лыжами, вместо уроков (если не играл в пристенок или в чеканку) пропадал на Воробьевке. Весной, перед решающей схваткой за аттестат, Павел выполнил первый разряд, вошел в юношескую сборную страны по горным лыжам. К его успехам в спорте окружающие относились с недоверием: врет, наверное. Действительно, соврать Пашка умел, делал это с умыслом и просто так, но всегда с вдохновением. К двадцати годам Пашка прочитал Лондона, О'Генри и Ильфа с Петровым, научился помалкивать в интеллигентном обществе, куда иногда попадал с Женькой Шутиным, не слишком громко орудовать ножом и вилкой и внимательно слушать.

Он любил и понимал горы, умел быстро спускаться, дважды ломался крепко и трижды по пустякам, лез наверх снова. Но эта часть его жизни была для окружающих далекой и непонятной. Павел всегда был шпаной, спорт тоже хулиганский выбрал. Никто не обращал внимания, что Пашка в своем лыжном деле первый, что он ни разу в жизни не отступил. Двоечник, драчун, теперь с гор кувыркается! Чему здесь удивляться, чем гордиться?

Осенью он сломал ногу. Сезон пропал, Пашка не унывал, работал тренером в «Спартаке», таскал Женькины записочки, раскатывал под окнами Леночки Веселовой – так звали будущую Женькину жену – ледяную дорожку.

Папа Шутин построил сыну кооперативную квартиру. Пашка помог втащить в нее холодильник и другую мебель, но на свадьбу к другу не попал: Леночка любила Шутина-младшего и делить его ни с кем не собиралась.

Друзья расстались и вновь встретились лишь через семь лет. Павел стал мастером спорта, отслужил армию, работал тренером и учился на заочном отделении факультета журналистики МГУ. Почему журналистики? Как объяснял сам Пашка, он журналистику вычислил путем исключения других специальностей.

Диплом нужен, иначе пропадешь. Какой диплом? Точные науки отпадают сразу, так как математика и физика болтовни не любят, здесь никого не обманешь, знать надо. Педагогическая деятельность не годится, потому что такие, как я, есть в каждом поколении, а на роль Иисуса не претендую… Иностранный язык, конечно, вещь, но ведь его целыми днями учить. Можно в инфизкульт, но к тому времени на склонах так накувыркаюсь, что меня туда калачом не заманишь. Вот и получилось, быть мне журналистом, спорт меня и по стране повозил, и за рубежом помотал. Кое-что я в жизни видел, людей встречал разных, писать же научусь, не боги горшки обжигают.