Татьяна Степанова - Black & Red

Татьяна Степанова

Black & Red

Глава 1

Императорская охота

Смеркалось, вьюжило, секло ледяной крупой с февральского неба. Кружило, швыряло жгучими пригоршнями в лобовые стекла грузовиков, натужно ревущих на крутых подъемах в гору. По старой Смоленской дороге ползли те грузовики – мимо, мимо, все дальше, дальше. Мимо леса, заснеженного, дремучего, погруженного в оцепенелый сон, в который как в смертную летаргию впадают в зимнюю пору одни лишь заповедные, закрытые, заказанные для посещения боры, рощи, пущи.

Со Смоленской дороги уводила в глубь леса просека, и у тех, кто мчался по шоссе, появлялось при виде ее порой странное щемящее чувство – словно в НИКУДА вела эта лесная дорога. И где, в каких дебрях терялась она, не ведала даже ушлая прожженная шоферня, знавшая назубок все окрестные проселки, бетонки, грунтовки и большаки.

Оранжевое солнце цеплялось из последних сил за сосны, медля заканчивать день. На просеке и в лесу было не так ветрено, как на шоссе.

В снегу – свежая глубокая колея. Ели, сосны, сорока-воровка, стрекочущая, орущая прорва, дозорный заповедного леса от непрошеных вторжений.

И как будто из ничего – из снега, из вьюги возникший поперек просеки полосатый шлагбаум. А возле него два бронетранспортера болотного цвета. И тут же вдоль дороги солдаты с автоматами.

А еще дальше снова бронетранспортер. И снова солдаты. Несколько офицеров в форме, люди в штатском, одетые тепло по февральской погоде – в полушубки, валенки, шапки-ушанки. Зеленые «уазы» с пятнистым маскировочным верхом. А еще дальше – огни, огни, огни строений, скрытых в самой чаще заповедного леса, имеющего статус государственного охотничьего заказника.

И – вереница черных правительственных лимузинов, похожих на гигантские галоши, забытые в этих местах кем-то когда-то…

Дальние выстрелы – как хлопки петард: бах! Ба-бах! Запах дыма бивачных костров. И месящий гусеницами снег и грязь трактор, с треском и грохотом что-то тянущий за собой на длинных крепких веревках. Что-то темное, громоздкое, оставляющее на снегу кровавый след.

Запах дыма.

Запах пороха.

Запах крови.

– Здоровые черти! Ну а этот всем боровам боров. Центнера на три потянет. Этого надо было на поляну, пускай бы себе сало делили, тешились. Кто его приложил?

– Немец, у него карабин видали какой? Бельгийский.

– Он бельгийский принципиально в руки не возьмет, вы что? Тем паче когда сюда, к Самому в гости едет. Свой у него карабин – немецкий, ихний отечественный.

– В Восточном фатерлянде такие марки не делают.

– Много ты знаешь, Щеголенко.

– Я что, по-твоему, в стволах не разбираюсь? Десятый год при этом самом деле состою. При красной императорской охоте.

– Ты болтай, Щеголенко, да не заговаривайся. У товарища Хонеккера оружие отличного качества, причем их собственного производства. Завод под Берлином, я каталог смотрел – ребята из Германии привозили.

Возле заглохшего трактора на поляне, со всех сторон окруженной лесом, – егеря, лесники. Тут же в забрызганных кровью, мокрых от снега охотничьих куртках офицеры охраны, суетящаяся обслуга гостевого охотничьего дома. На снегу – туши мертвых кабанов, славные охотничьи трофеи. Бурые шкуры, вздутые животы, задние ноги обмотаны веревками, чтобы волочить трактором было удобно.

Егерь Щеголенко в накинутом на плечи полушубке, достав из-за голенища нож, склонился над тушей самого крупного кабана, раздвинул задние ноги, ловким движением рассек промежность и вырвал, вырезал что-то с треском. Брызги крови фонтаном. В морозном воздухе разлилось зловоние.

– Давай вира по малой, волоки, пусть порадуются, разделят! – крикнул он трактористу, и трактор, взревев мотором, пополз по просеке в глубь леса, откуда тянуло дымом костров.

– Как тут у вас? Все готово? – К егерям подлетел запыхавшийся офицер охраны Ермалюк. – Давайте живее. Ждут.

– Ну, как там настроение-то? – спросил старший егерь. – Довольные хоть?

– Сам доволен. Веселый, шутит. Немец и румын тоже ничего, хоть и замерзли как цуцики. А венгр этот, товарищ Кадар, смурной. Не пойми чего ему надо – уж это разве не охота была? Одних свиней завалили пятнадцать штук.

– Ежели бы я их три месяца солью не прикармливал, хрен бы они хоть одного поимели, стрелки, – пробормотал егерь Щеголенко.

– Что? Разговорчики. – Ермалюк приблизился к нему вплотную. – Что-то больно болтать стал. Я давно уже замечаю. Давно к тебе присматриваюсь.

– Не связывайся ты с ними, – нервно шепнул Щеголенко старший егерь. – Сколько раз тебе говорил, они ж охрана, как псы, им везде все такое чудится, мерещится, чего и не было никогда ни у кого. Не дразни лихо, пока оно тихо. Чего тебе с ними делить? Сам тебя любит, отличает, возит вон всегда с собой, ты у него на охоте главный мастер, а им, конечно, завидно такое твое положение. А ты помалкивай себе.

– Да я и так молчу. Сказать уж совсем, что ли, ничего нельзя? – Егерь Щеголенко вспылил.

Гул трактора в чаще. Сорочий заполошный стрекот. Багровые полосы на снегу.

Егерь Щеголенко вытер окровавленную финку и спрятал ее снова за голенище. Когда выпрямился, краем глаза засек какое-то движение справа в ельнике, окружавшем поляну. Обернулся, всматриваясь, нет, померещилось. Тень среди снега и темных стволов… Нет, и правда померещилось.

– Закругляйтесь тут по-быстрому, – распорядился Ермалюк. – Леонид Ильич просил всех поблагодарить, всех без исключения. Молодцы, говорит, постарались. Так что молите бога…

– Что? – Егерь Щеголенко обернулся к нему.

– Моли бога, говорю, придурок.

– Что ты сказал, повтори.

– Эй, эй, эй, вы что, очумели? Сашка, замолчь, остынь, я сказал! – Старший егерь вклинился между ними. – Слушай, это, майор, ты тоже… того… Значит, поблагодарил Сам-то? Вот и хорошо, выходит, потрафили, угодили. Ну а это… А дальше-то что? Останутся они или как? У нас в гостевом доме будут или…

– Или. Уезжают. Там секретарь обкома уже часа полтора как дожидается по стойке «смирно». – Офицер охраны в чине майора, как было известно егерю Щеголенко, усмехнулся. – В доме приемов в Соргино будут ужинать, там все уже готово, так что вы тут можете отбой бить во все склянки. И давайте закругляйтесь здесь. И ты тоже давай закругляйся, – бросил он хмурому Щеголенко.

Снег. Запах хвои.

Запах дыма.

Запах крови.

– Айда девятый квадрат еще пройдем с тобой, глянем, – предложил старший егерь, явно стараясь увести ершистого Щеголенко с поляны. – Может, осталась там какая животина неучтенная. Пальба-то какая с вышек шла, точно канонада.

Они углубились в лес. Миновали одну из деревянных охотничьих вышек. Снег под ней был истоптан. Всюду валялись стреляные гильзы, окурки.

– Да, охота, – вздохнул старший егерь. – Любят они это дело. Вот и до смоленских лесов добрались. В прошлый-то раз в Беловежскую Пущу ездили. А осенью к чеху в Карпаты. А в Югославию Ильич тебя с собой брал?

Щеголенко кивнул. Он снова оглянулся. Ему опять почудилось там, сзади, среди снега и ельника, какое-то движение. Подозрительное движение, какое-то странное, рваное, неровное, лишенное пластики, присущей любому дикому животному.

– Ты чего, Саш?

– Ничего, так. Броз Тито тот еще стрелок, хотя и старик уже совсем.

– Там с флажками охота была, кажется, да? Ну, конечно, потешились всласть. Про флажки-то здорово этот хрипатый поет…

– Кто? – спросил Щеголенко.

– Ну этот, как его… Высоцкий, что ли. Тот, что на Колдунье женился. Тут на днях Вальке Купцовой, ну, что на пульте охраны у нас сидит, Жеребенко две катушки записей новых приволок.

– А что, Валька до сих пор еще того, работает? Ей же рожать вот-вот…

– Да, видно, еще терпимо пока. Интересно, кто ж ей это удружил? Молчит! Уж к ней и парторг подступал, я слышал, просил настоятельно имя отца ребенка назвать. Ведь это явно из наших кто-то ее в койку-то… А она молчит, не признается, ни гугу никому. А на работу выходит, сидит себе в своем закутке. У нее ж там техники навалом, пульт, прослушка, ну и магнитофон, конечно, импортный. Так вот записи с концерта этого хриплого. Мы прямо животы надорвали – там и про дурдом, и про Зинку, и про евреев – про все поет. И про охоту тоже. Про охоту на волков. Строка там прям в самую точку – мол, бьются до рвоты и волки, и егеря… И пятна красные флажков на снегу…

– Слушай, что это там, по-твоему, а? – тихо сказал егерь Щеголенко.

– Где?

– Вон, за сосной.

Старший егерь вгляделся. И… то ли снег был тому причиной, то ли блики закатного солнца, то ли тени февральские фиолетовые колдовские, но почудилось ему… Почудилось такое, что прошиб его пот.

Под старой сосной в снегу лежало тело. Старший егерь ясно увидел выброшенную вперед руку со скрюченными, сведенными судорогой пальцами.

«Подстрелили… Так и есть, мать моя женщина, прикончили кого-то… Вот те и случай на охоте… Вот тебе и благодарность… Мать моя, это ж дело подсудное – убийство».