Хеннинг Манкелль - Китаец

Хеннинг Манкелль

КИТАЕЦ

Часть I

Безмолвие (2006)

Я, Биргитта Руслин, клянусь честью и совестью, руководствуясь разумом и совестью, во всех приговорах обеспечивать справедливость как бедному, так и богатому и судить по шведским законам и установлениям, никогда не извращать законы, не идти на поводу у родства, свойства, дружбы, зависти, недоброжелательства или боязни, ни под каким видом не брать ни мзду, ни подарки, не делать виновным невиновного и невиновным виновного. Ни до вынесения приговора, ни после я не сообщу ни идущим под суд, ни другим о совещаниях суда, происходящих за закрытыми дверями. Все это я обязуюсь неукоснительно соблюдать как честный и нелицеприятный судья.

Эпитафия

1

Наст, стужа. Середина зимы.

В первых числах января 2006 года одинокий волк пересекает неразмеченную границу и по долине Вёулдал попадает из Норвегии в Швецию. Какой-то человек на снегоходе вроде бы замечает его неподалеку от Фьелльснеса, но волк исчезает в лесах к востоку, прежде чем удается выяснить, куда он направляется. В дальних норвежских долинах ему подвернулись остатки мерзлой лосиной туши, и он дочиста обгрыз кости. Однако с тех пор минуло уже два дня. Он опять изрядно проголодался и ищет пропитание.

Этот молодой самец отправился в странствие, чтобы отыскать для себя собственную территорию. И неуклонно продолжает путь на восток. Возле Невъерны, к северу от Линселля, волку попадается еще один мертвый лось. Целые сутки он отъедается, потом бежит дальше. Все время на восток. У Корбелё перебегает через замерзшую реку Юснан, а затем по извилистой тропе бежит вдоль берега к морю. Лунной ночью бесшумно пересекает мост у Ервсё и опять сворачивает в гущу лесов, простирающихся до самого моря.

Рано утром 13 января волк добирается до Хешёваллена, деревушки южнее Хансешё в Хельсингланде. Останавливается, принюхивается. Откуда-то тянет запахом крови. Волк глядит по сторонам. В домах живут люди. Но из труб не курится дым. И острый его слух не улавливает ни единого звука.

А пахнет в самом деле кровью, волк уверен. Стоя на опушке, пытается определить, с какой стороны идет запах. Потом медленно бежит по снегу. Запахом тянет от дома в конце деревни. Он настораживается — вблизи людей необходимы бдительность и терпение. Снова замирает. Запах идет из-за дома. Волк ждет. Но в конце концов двигается дальше. На задворках обнаруживает мертвое тело и тащит тяжелую добычу к опушке леса. Никто его по-прежнему не заметил, даже лая собак не слышно. Студеное утро тонет в полнейшем безмолвии.

На опушке волк приступает к трапезе. Мясо не мерзлое, кусать легко. А он очень голоден. Содрав кожаный сапог, принимается грызть лодыжку, прямо над стопой.

Ночью шел снег, потом перестал. А пока волк ест, на мерзлую землю опять начинают падать мелкие снежные хлопья.

2

Проснувшись, Карстен Хёглин вспомнил, что снилась ему фотография. Он неподвижно лежал в постели и чувствовал, как картинка возвращается, словно негатив из сна отправил копию в его сознание. Фото знакомое. Черно-белое, изображает мужчину, сидящего на старой железной кровати, на стене охотничье ружье, под ногами ночной горшок. Когда он впервые увидел этот снимок, его внимание привлекла печальная улыбка на губах старика, от которого веяло робостью и ожиданием. Много позже Карстену рассказали историю этой фотографии. Несколькими годами раньше во время охоты на морских птиц старик насмерть застрелил родного сына. С той поры ружье висело на стене, а старик превратился в полного нелюдима.

Карстен Хёглин подумал, что из великого множества виденных снимков и негативов именно этот ему не забыть никогда. Он был бы счастлив, если б сделал его сам.

Часы на ночном столике показывали половину восьмого. Обычно Карстен Хёглин просыпался ни свет ни заря. Но этой ночью спал плохо, кровать и матрас оказались очень неудобными. Расплачиваясь перед отъездом, он непременно попеняет администратору.

Настал девятый, и последний, день поездки, которую он предпринял благодаря гранту, обеспечившему возможность создать фотодокументацию о заброшенных деревнях и иных мелких поселках, что вот-вот опустеют. Сейчас он находился в Худиксвалле, и оставалось заснять еще одну деревеньку. О ней написал ему в письме кто-то из местных обитателей, прочитавший о его планах. Письмо произвело впечатление на Карстена Хёглина, и завершить поездку он решил именно там.

Он встал, раздвинул шторы. Ночью выпал снег. По-прежнему серый сумрак кругом, солнце еще не поднялось над горизонтом. Закутанная женщина проехала мимо на велосипеде. Карстен проводил ее взглядом, прикидывая, очень ли холодно на улице. Да нет, вряд ли — градусов пять мороза или семь, не больше.

Карстен Хёглин оделся и на весьма неторопливом лифте спустился в холл. Машину он вчера припарковал во дворе гостиницы, для надежности. Но кофры с фотопринадлежностями все ж таки забрал с собой в номер. Как всегда. Что может быть страшнее — подойти к автомобилю и обнаружить, что все фотокамеры украдены!

За стойкой портье сидела молоденькая девушка, не старше двадцати, небрежно накрашенная. Взглянув на нее, он решил жалоб не предъявлять. Все равно ведь не вернется в эту гостиницу.

В столовой, уткнувшись в газеты, завтракали несколько постояльцев. На миг Карстен почувствовал соблазн достать фотоаппарат и запечатлеть эту безмолвную сцену. Почему-то возникло ощущение, что вот это и есть Швеция. Молчаливые люди, склонившиеся над газетами и чашками с кофе, каждый со своими мыслями, со своей судьбой.

Отбросив размышления, он налил себе кофе, сделал два бутерброда, взял яйцо всмятку. А поскольку свободной газеты не нашлось, поел быстро. Он не любил сидеть за столом в одиночестве, без газеты или книжки.

На улице оказалось холоднее, чем Карстен рассчитывал. Став на цыпочки, он посмотрел на градусник за окном холла. Минус одиннадцать. К тому же мороз явно крепчает, подумал он. До сих пор зима была слишком теплая. А теперь вот пришли долгожданные холода. Разместив кофры на заднем сиденье, он врубил движок и принялся чистить лобовое стекло. На сиденье лежала карта. Еще вчера, закончив съемку деревни близ Хасселашё, он прикинул, как проехать к последнему объекту. Сперва по магистрали на юг, затем свернуть у Иггесунда в сторону Сёрфорсы. Дальше есть две возможности: можно либо с запада, либо с востока обогнуть озеро, которое называли то Стуршё, то Лонгшё, сиречь то Большое, то Длинное. На автозаправке у въезда в Худиксвалль говорили, что восточная дорога никуда не годится. Но все-таки он выбрал именно ее. Так быстрее. И освещение этим зимним утром на редкость красивое. Он прямо воочию видел отвесные столбы дыма из труб, поднимающиеся к небу.

Поездка заняла сорок минут. Он таки умудрился один раз заехать не туда: свернул на юг, в сторону Некшё.

Хешёваллен лежал в небольшой ложбине у озера, название которого Карстен не запомнил. Может, Хешё? Густые леса подступали к самой деревне, расположенной вдоль берегового откоса, по обе стороны дороги на Херьедален.

Карстен остановился у въезда в деревню и вышел из машины. Облака начали потихоньку расходиться. Похоже, со светом будет сложновато, вовсе не так выразительно. Он огляделся. Дома как дома, очень тихо кругом. Издали доносится слабый шум автомобилей на магистрали.

Охваченный безотчетной тревогой, он затаил дыхание, как обычно, когда толком не понимал, в чем дело.

Потом до него дошло. Печные трубы. Они холодные. Ни малейшего дымка, который бы так эффектно смотрелся на фотографиях, какие он надеялся отснять. Взгляд медленно скользнул по домам. Дорога расчищена, подумал он. Но ни печки, ни котлы никто не затопил. Ему вспомнилось письмо с рассказом о деревне. Тот человек писал о трубах, о том, как дома словно бы по-детски подавали один другому дымовые сигналы.

Карстен Хёглин вздохнул. Ох уж эти письма. Люди пишут не о том, что есть на самом деле, а о том, что, как им кажется, адресат хочет прочитать. Фотографируй теперь холодные трубы. Или, может, вообще плюнуть на всю затею? Никто ведь не заставляет его снимать Хешёваллен и его обитателей. У него и так достаточно фотографий увядающей Швеции, заброшенных усадеб, уединенных поселков, которые иной раз спасали немцы и датчане, устраивавшие там летние дачи, а не то они просто разрушались и исчезали с лица земли. Карстен решил уехать и опять сел в машину. Взялся за ключ зажигания, однако тотчас засомневался. Раз уж приехал в такую даль, то, наверно, стоит все-таки попытаться сделать несколько портретных фото местных жителей. Как-никак в первую очередь его интересовали лица. Много лет он занимался фотографией, и с каждым годом его все больше привлекали старики. Втайне Карстен Хёглин поставил себе задачу: прежде чем навсегда расстанется с камерой, он сделает альбом женских портретов. Его снимки поведают о той красоте, какую можно найти только в лицах по-настоящему старых женщин, где, подобно отложениям на камне, запечатлелись вся их жизнь и труд.