Александр Звягинцев - Прокурор идет ва-банк Страница 50

— Чего вы с ней валандаетесь? — возмутилась Каменкова.

— Значит, вы утверждаете, что денег у гражданки Каменковой никогда не брали?

— Я вообще не помню, когда последний раз ее видела.

— А что же вы тогда делали дома у Каменковой семнадцатого сентября? В ее квартире?

— Я? — опять театрально подняла брови Борзова.

— Ты, ты! — неожиданно закричала Каменкова.

— Кирилл Владимирович, — передернула плечами Борзова, — уверяю вас, эта женщина или больная, или что-то путает.

— Нет, вы поглядите на эту заразу! — вскочила со стула Каменкова. — Сулила отступного, чтобы я помалкивала, а теперь…

— Гражданка Каменкова! — резко оборвал ее Оболенцев. — Ведите себя пристойно! — Он снова повернулся к Борзовой: — Свидетели Заец и Бардашевич показали, что видели вас, когда вы выходили от Каменковой. Что вы на это скажете?

Борзова брезгливо отмахнулась от Каменковой.

— Скажу… только уберите отсюда эту…

Она прошептала что-то неразборчивое, Оболенцев не услышал, но Каменкова, очевидно, прочитала все по губам, потому что опять вскочила со стула и завопила:

— Ну, тварюга!

— Надежда Николаевна, — опять перебил Каменкову Оболенцев, — спасибо, сегодня вы свободны. Вот ваш пропуск! Жду вас завтра!

Оболенцев подписал пропуск Каменковой. Она взяла его и вышла из кабинета, бросив уничтожающий взгляд на Борзову и даже не попрощавшись с Оболенцевым.

Борзова, нервно ломая пальцы, возбужденно заговорила:

— Да, брала! Брала, потому что все берут, всем надоело нищенствовать!

— Ну, то, что вы брали… и много, нам хорошо известно. А куда деньги шли дальше?

Борзова подняла голову, внимательно посмотрела на Оболенцева и, прищурив глаза, почти шепотом сказала:

— Дальше? А вы что, сами не знаете? Или вы хотите, чтобы меня в камере задушили?

— Тамара Романовна! — поморщился Оболенцев. — Здесь вы за свою жизнь можете быть совершенно спокойны. Не изображайте из себя жертву системы… Вы были не винтиком, а мотором и, требуя мзду, сами толкали людей на преступления… Брали и давали…

— Не будьте идеалистом! — перебила его Борзова. — Они воровали, — она уличающим перстом указала на дверь, за которую только что вышла Каменкова, — воруют и будут воровать, как бы вы тут ни старались. А Бог велел делиться!..

С каждым днем дело все разрасталось и разрасталось, пухлые папки одна за другой вставали друг за другом, выплывали все новые и новые эпизоды.

Борзова отправили в Институт имени Сербского на обследование, где он благополучно провел вдали от допросов несколько месяцев.

Как только его вернули в следственный изолятор и Оболенцев получил заключение судебно-психиатрической экспертизы, он вызвал Борзова на допрос.

Два конвоира ввели его в кабинет и, закрыв за собой дверь, удалились.

Борзов сел на стул, закинул ногу на ногу, кривясь, нагло посмотрел на Оболенцева.

— Ваша тетушка внесла в кассу ремонтно-строительного управления четыре тысячи восемьсот шестьдесят три рубля восемьдесят семь копеек за строительство этого дома, — Оболенцев придвинул к Борзову фотоснимки, — в то время как, по заключению экспертов, стоимость фактически выполненных работ по госрасценкам превысила шестьдесят тысяч. Как вы это объясните?

— Домом я не занимался, спрашивайте у тетки.

— Почему же тогда командир стройбата ежедневно докладывал о количестве солдат на объекте вам, а не тетушке? И вы, а не тетушка, распорядились изготовить для дачи специальную мебель, облицовочные панели, особые дверные ручки, петли и решетки для ограждения территории, забыв заплатить за это. Так?

— Вы тут столько наговорили, что в голове все перемешалось, — пожаловался Борзов. — Что-то у меня с памятью…

— Память у вас в порядке. — Оболенцев раскрыл папку и зачитал выдержку из заключения судебно-психиатрической экспертизы. — Петр Григорьевич! Хватит валять дурака!

Борзов набычился.

— Вы по-прежнему утверждаете, что платили из собственного кармана за все подарки, коньяки и деликатесы, которые шли на «зарядку» холодильников прибывавшим на отдых сановникам? Были в стороне от всех дел с икрой, которыми занимался Штукатуров с таможней? — продолжал Оболенцев.

— Откуда вам, буквоеду, знать о русском гостеприимстве? Не говоря уж про партийные обычаи! А я двадцать четыре года отдал выборной работе, всю жизнь исповедовал Коммунистический манифест! — распаляясь, прокричал Борзов. — Даже тогда, когда не знал о его существовании!

— И пытался переправить в камеру жены записку, чтобы скорректировать ее поведение на следствии, — насмешливо добавил Оболенцев. — Что же, расскажите про обычаи, интересно послушать.

— У комиссии директивных органов есть мое объяснение, а вам я больше ничего не скажу! — Борзов энергично замахал в воздухе указательным пальцем. — Вы — да-да, лично вы! — оказываете на меня психологическое воздействие в духе тридцать седьмого года!

Оболенцев перевел взгляд на стол, где под стеклом лежала фотография погибшего Ярыгина, и на его скулах заходили желваки.

Когда Борзова увели, Оболенцев, спрятав в сейф дело, пошел на обед.

Выйдя из дверей следственной части и поднявшись вверх по Благовещенскому переулку к улице Горького, Оболенцев заметил стоящую у тротуара рядом с магазином «Эфир» черную «Волгу» с антенной на крыше. Передняя дверца машины распахнулась, и он узнал сидящего рядом с водителем парня с короткой стрижкой, который уже приезжал за ним. Тот улыбнулся и жестом руки пригласил сесть в машину.

Оболенцев сел на заднее сиденье «Волги», и она плавно вписалась в общий поток автомобилей.

Человек в роговых очках ждал его в березовой роще. Неровные тени от деревьев ложились на землю, укрытую ковром из выгоревшей за лето травы.

Человек в роговых очках смотрел на поблескивающую ленту Москвы-реки.

Когда Оболенцев подошел к нему, он вместо приветствия сразу сказал:

— Дело Борзова надо заканчивать!

— Но там вырисовывается интересная перспектива! Есть хорошие выходы!

— Да знаем, все мы знаем! Я в курсе! — несколько раздраженно сказал человек в роговых очках. — Но что тратить силы и время на Борзова? Сколько тысяч он взял, значения не имеет… Надеинов считал, и я в этом убедился, что вы способны правильно оценивать ситуацию…

— Кто же хлопочет о Борзове? — усмехнулся Оболенцев. — Липатов?

— Дело не в этом! Для нас сейчас это контрпродуктивно. — Человек в роговых очках внимательно посмотрел на Оболенцева. — Стоило Андропову заболеть, как все они подняли головы… И Липатов, если хотите, тоже. Ими движет одна из самых могущественных сил — инстинкт самосохранения. Придет время, и воздастся каждому. А сейчас нужно учитывать существующие реалии. Главное, что проведенное вами расследование многим раскроет глаза. А со временем и до «интересной перспективы» докопаемся… Следы к многим преступлениям ведут в будущее…

— Но зло не уничтоженное, а загнанное в угол, становится не только опаснее, но и еще более изощренным…

— Давайте не будем пудрить друг другу мозги. В этом драмокипящем мире никто власть просто так не отдает. Вы все-таки следователь по особо важным делам. Можно сказать, фигура политическая!

Поправив пальцем левой руки очки на переносице, он не спеша направился к берегу Москвы-реки.

— А как же закон… неотвратимость ответственности перед ним за совершенное преступление?..

— Закон… Смотрите глубже в историю. Вы, по-моему, ее неплохо знаете… Вспомните Горация: «Какую пользу могут принести законы в обществе, в котором нет нравственности?..» Так вроде бы свидетельствовал он? А многие из тех, кто опередил свое время, вынуждены были ждать его не в самых удобных местах!

— Значит, уступить должен я! — констатировал Оболенцев, больше думая уже о перспективах расследования по делу, чем о политической стороне разговора.

Человек в роговых очках поднял воротник плаща, поежился и, глядя на сверкающую поверхность Москвы-реки, совсем уже другим тоном заметил:

— Жизнь — это выбор! Надо определиться и ждать! Надо определиться!.. Осень!.. Сыростью тянет…

Оболенцев повернул голову и тоже посмотрел вдаль, туда же, куда и его визави, — на поблескивающую в холодных лучах осеннего солнца ленту реки. «Натянута, как струна, — подумал он, — и спокойна, как смерть».

Нью-Йорк. Еще теплый, но уже осенний ветер гнал по улице обрывки бумаги, пластиковые стаканчики, пустые алюминиевые банки, ворошил страницы валяющихся на асфальте газет.

Темно-вишневый «форд», за рулем которого сидел Майер, медленно двигался вдоль края дороги, заставленной автомашинами, в поисках места для парковки. И так же медленно двигался за ним голубой «бьюик». За его затемненными окнами угадывались два человеческих силуэта.