Джон Бэррон - Операция «Соло»: Агент ФБР в Кремле Страница 41

Длинный черный «лимузин», отвозивший Морриса семнадцатого ноября 1968 года из аэропорта на его московскую квартиру, вынужден был остановиться, и Моррис, отодвинув занавеску, увидел проходящую мимо цепь танков, бронетранспортеров, грузовиков и артиллерии. Реактивные самолеты проносились прямо над головой, и Моррис подумал, что он в центре военных действий. В некоторых районах Москвы, через которые они проезжали, было больше войск, чем простых горожан, а военные машины виднелись повсюду. Похоже было, что русские с минуты на минуту ожидали осады города.

Несколько часов спустя в Международном отделе Моррис начал понимать, что происходит. Избрание Никсона президентом Соединенных Штатов ошеломило и напугало русских. Они считали его фанатичным антикоммунистом, который мог бы попытаться уничтожить или сокрушить Советский Союз неожиданной ядерной атакой. Из-за того что Советы имели склонность реагировать на все, во что верили, эта безумная вера была опасна для всех. Моррис никогда не собирался влиять на русских и высказывал свои суждения или мнения, только когда его спрашивали. Но, насколько позволяли вопросы, он тонко постарался вернуть новых московских царей к реальности, не говоря при этом прямо: «Вы сошли с ума».

Нет, результаты выборов его не удивили. Он вспомнил, как еще летом говорил всем в Международном отделе, что президентские выборы на носу и что на победу имеют шансы и Никсон, и Хьюберт Хэмфри. Действительно, Никсон был закоренелым антикоммунистом и мог оказаться трудным противником. Но он был также и проницательным политиком, достаточно сведущим, чтобы предугадать настроение американского общества. Общество, только что глубоко разделенное вьетнамской войной, вряд ли хотело бы начать третью мировую. В любом случае для Советов не было никакой непосредственной опасности (то есть не было нужды с грохотом гонять по всей Москве танки), потому что, прежде чем решиться на кардинальные изменения в международной политике, Никсону понадобилось бы время, чтобы сформировать и укрепить свою администрацию.

Бойл рассчитывал получить два дня отпуска, чтобы провести Рождество со своими детьми, и никто не мог упрекнуть его в этом; уже много лет он не использовал отпуска, на который имел право. Поэтому они с Моррисом работали до двадцать третьего декабря, озабоченные тем, что новую администрацию Никсона следовало немедленно проинформировать о панике в Кремле по поводу его избрания и исходящей от нее опасности. Нужно было гораздо большее, чем просто откровенное перечисление фактов.

Штаб-квартира поручила команде «Соло» сопроводить доклады собственным комментарием. При этом никто не уполномочивал их давать рекомендации и тем более участвовать в формировании политического курса. То есть их интерпретации должны были показать политикам, что нужно сделать и каковы будут последствия бездействия, но не следовало подсказывать, как действовать. В то же время ничто в анализах ситуации не должно было намекать на то, что их авторы из-за долгого пребывания в коммунистической атмосфере слишком хорошо понимают советский менталитет и что некоторые советские правители доверяют им свои сокровенные мысли.

По существу, в докладах, представленных Моррисом и Бойлом в декабре, говорилось: Советы исходят из нелогичных посылок, что по вступлении в должность президент Никсон может приказать начать на них ядерную атаку. Пока они не откажутся от этих неразумных предположений, существует возможность, что они решатся на безрассудные действия.

Моррис и Бойл надеялись, что администрация Никсона сделает следующие выводы: всеми возможными дипломатическими средствами нужно убедить Советы, что Соединенные Штаты не имеют намерений развязать войну.

Очевидно, так и сделали, поскольку, когда Моррис приехал в Москву в марте 1969 года, отношение русских к США поразительно изменилось, чего никогда бы не случилось без инициативы с американской стороны. Все разговоры о предстоящей войне прекратились, танки и грузовики, которые так бросались в глаза в минувшем ноябре, исчезли. Суслов и Пономарев говорили ему, что достижение взаимопонимания с Соединенными Штатами стало главной целью внешней политики Советского Союза. Они надеялись, что Никсон «увидит свет реальности» и согласится на ограничение вооружений, и запасались терпением для переговоров с американцами.

Тем не менее в первое время русские явно выражали опасения, что Соединенные Штаты и Китай могут объединиться против Советского Союза. Моррис не мог с точностью сказать, опирается ли их беспокойство на точные сведения, полученные в Вашингтоне или в Пекине, или оно основано исключительно на анализе тенденций мирового развития. Как бы там ни было, политические перспективы, которые Советы всего несколько месяцев назад объявили ужасными, в данном случае были великолепны.

Что касается китайцев, русские, казалось, могли в любой момент потерять терпение. Никогда раньше во всех многочисленных разговорах с Моррисом о Китае, которые велись последние десять лет, русские не упоминали о возможности войны. Сейчас они только это и делали, объявляя, что готовы к использованию против Китая военной силы и, если окажется, что это единственный выход, пустят ее в ход. Русские не хотели войны и планировали еще одно обращение к китайцам, но были готовы к бою.[17]

Офицер КГБ Борис Давыдов, второй секретарь советского посольства, пригласил американского специалиста по китайско-советским отношениям на ланч и задал ему неприятный вопрос, который Советы в то время не могли задать официально.

Касаясь вооруженных столкновений на советско-китайской границе, Давыдов сказал:

— Ситуация очень серьезная. Настолько серьезная, что наше правительство может быть вынуждено начать более решительные действия.

— Какой вид действий вы имеете в виду? — спросил американец. — Упреждающий удар?

Давыдов осторожно ответил:

— Да, рассматривается возможность внезапного удара и не исключено использование ядерного оружия.

Потом он задал вопрос, который Политбюро велело выяснить через КГБ:

— Какова будет позиция правительства Соединенных Штатов, если мы нанесем такой удар?

Русские знали, что американец сообщит о разговоре в Белый Дом, и через несколько часов он так и сделал. Сведения «Соло» исчерпывающе информировали президента Никсона о состоянии советско-китайских отношений, и Никсон сознавал, что любой ответ может быть расценен китайцами как свидетельство участия Соединенных Штатов в заговоре против них. Поэтому он приказал ни под каким предлогом не отвечать на вопрос Давыдова и другие подобные вопросы.

Русские разрабатывали эти положения, пока Моррис присутствовал на заседаниях международной партийной конференции в Москве в мае и июне. Они все еще боялись, что Никсон вернется к мысли о политике «холодной войны и сдерживания»; они все больше беспокоились о соглашении между китайцами и американцами. Но они хотели улучшить отношения с Соединенными Штатами и прийти к некоторым соглашениям по поводу вооружений. Их пугало развитие событий в Китае. Пономарев сказал Моррису, что маоисты убили прежнего президента Китая, Лю Шаоци, и его жену и фактически уничтожили коммунистическую партию.

Гораздо больше информации Моррис получил от Брежнева в сентябре. Ему пришлось лететь в Москву, чтобы устроить Холлу поездку на похороны Хо Ши Мина в Ханое, а когда Холл вернулся в Москву, Брежнев кратко информировал его и Морриса о секретном совещании между Косыгиным и Чжоу Эньлаем, приехавшим несколько дней назад, тринадцатого сентября 1969 года. Русские считали, что в данное время бесполезно пытаться уладить с Китаем идеологические разногласия. Поэтому Косыгин предложил несколько относительно небольших практических шагов, чтобы восстановить мирные отношения: расширение торговли, обмен информацией о событиях в мире, корреспондентами газет, обсуждение пограничных споров и возобновление контактов между обществами дружбы. Чжоу угрюмо слушал, но ни на что не согласился, и Брежнев предсказал, что китайцы будут продолжать прежнюю линию.

В декабре 1969 года, во время ежегодной ревизии бюджета американской компартии, Пономарев подтвердил, что переговоры в Пекине ни к чему не привели. Китайцы возобновили свою грязную клевету и воинственную пропаганду против Советов, и Пономарев сокрушался: «Китай стал самой сложной нашей международной проблемой».

Зато по поводу отношений с Соединенными Штатами он был настроен более оптимистично и полон надежд. Советские и американские дипломаты встретились на переговорах по ограничению стратегических наступательных вооружений (ОСНВ) и никто не раскрывал своих карт, но возможность соглашения существовала, и Советы были готовы пойти на уступки, если американцы сделают то же самое.