Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры Страница 41

– Говорят, что в нашем городе нет равных великому Цезарю в искусстве владения мечом, – вставила Семпрония, – многие даже уверяли меня, что ты один из лучших воинов нашего города.

– Они, как всегда, преувеличивают, – поморщился Цезарь, – владеть оружием в наши дни естественная необходимость римлян. Это скорее печальная необходимость в нашем городе, который давно пора избавить от насилия, – немного лицемерно вздохнул Цезарь.

Вошедшая рабыня позвала хозяйку, и Семпрония покинула конклав, взяв с Цезаря слово побывать у нее еще раз.

– И долго ты собираешься здесь лежать? – насмешливо спросил Цезарь, когда они остались вдвоем.

Вибий вздрогнул от неожиданности.

– Это ведь очень опасное соседство, – продолжал верховный жрец, – и ты сам прекрасно понимаешь, что так долго продолжаться не может.

Юноша сжал кулаки, не пытаясь возражать. От внимания Цезаря не ускользнул этот жест.

– Меня молила поговорить с тобой моя мать – Аврелия. От имени всей семьи Аврелиев она побывала у меня и просила передать тебе их просьбу покинуть этот дом. Я все знаю, – быстро сказал Цезарь, заметив резкое движение Вибия, – все. И твою любовь, и твое отношение к этой женщине. Только слепец мог не заметить твоей любви. Но ты должен подумать и о ней. Зная нрав Семпронии, в ее целомудрие не верит ни один римлянин. И это хуже всего. В городе и так ползут грязные слухи. Ты должен покинуть этот дом хотя бы ради своей любви. Очевидно, сама Семпрония также желает этого, – сознательно добавил Цезарь, увидев, как передернулось лицо разгневанного Вибия.

В конклаве наступила тишина.

– Я уже не говорю, – снова осторожно начал Цезарь, – что здесь в любой момент может появиться Цетег, а тебе нужно встретить его с мечом в руках, а не в постели. Второй раз он не упустит своего шанса.

– Ты прав, – немного грустно отозвался юноша, – но куда я могу идти, – спросил он безнадежным голосом, – от меня отвернулась вся семья.

Цезарь понял, что победил.

– Твой дядя, Луций Аврелий Котта, готов принять тебя в своем доме. Мои рабы отнесут тебя к нему. А после того как ты сможешь, наконец, встать с постели, ты можешь встречаться с Семиронией сколько угодно. Хотя я искренне советовал бы тебе забыть эту женщину. Она слишком неистова и взбалмошна, чтобы принадлежать одному человеку, даже самому выдающемуся.

Вибий упрямо молчал, и Цезарь понял, что в этом ему убедить юношу не удастся.

Выходя из дома, уже в атрии, Цезарь попрощался с хозяйкой дома.

– Я пришлю сюда своих рабов, и они избавят тебя от этого юноши, которого ты столь великодушно впустила к себе, – сказал верховный понтифик, – видно, боги хотели проверить твое великодушие.

Семпрония хищно улыбнулась:

– Жаль, что боги не захотели проверить мою благосклонность к тебе, Цезарь.

Он покачал головой, улыбнулся:

– Думаю, что я не скоро попаду к тебе, Семпрония. Во всяком случае, меча Цетега я могу не бояться.

Женщина презрительно фыркнула.

– Конечно, даже десять таких бойцов, как Цетег, не одолеют тебя одного. Но, Цезарь, наш город полон слухов. Говорят, что твоей благосклонности добиваются лучшие женщины города – Тертулла, Порция, Сервилия, Клодия. И ты не всегда искусно обороняешься.

– Это слухи, Семпрония, только слухи, – предостерегающе поднял руку Цезарь, – и благодарю тебя за Вибия. Боги будут благосклонны к тебе.

Выйдя на улицу, Цезарь впервые подумал, что его громкие скандальные связи с римскими матронами могут пагубно сказаться на его дальнейшей карьере. Ведь добродетель – один из видов товара, выставляемых кандидатами на выборах, и не следует им слишком пренебрегать.

На пустынной улице навстречу Цезарю, ходившему по городу без провожатых, быстро двигалась одинокая фигура. «Интересно, что еще придумает Катилина. Он должен наносить немедленный удар, иначе Цицерон опередит его», – вспомнил Цезарь и вздрогнул от неожиданности. Мимо него быстро прошел мрачный Веттий. Предатель спешил к Эвхаристу, торопясь выдать замыслы заговорщиков.

Цезарь обернулся и долго смотрел на удалявшуюся в ночи фигуру.

«Как странно, – подумал он, – судьбу истории иногда решает одна ночь и один доносчик. А рядом кто-то любит, мучается, страдает, может, и в этом есть скрытый смысл истории».

Цезарь взглянул на лунный диск, тускло светивший в ночи. «Неужели боги все-таки существуют, – тихо прошептал Цезарь, – и тогда каждому воздается по заслугам. Но никто не торопится на ту сторону Стикса.[113] Все хотят получить свое здесь, на этом берегу. И, наверное, в этом главный смысл нашей истории».

Глава XVI

Решаются на преступление еще и те, кому часто удавалось или скрыть свое преступление, или остаться безнаказанным, а также те, кто часто терпел неудачу.

Правитель, занимающий высший пост в стране, редко спит спокойно. Даже если в государстве царит относительное благополучие. А в периоды волнений и мятежей сон окончательно покидает его. Каждую ночь, ворочаясь до утра, он снова и снова переживает события последних дней, вопрошая себя: все ли я сделал правильно для наведения порядка в стране? И не подвела ли меня государственная мудрость в момент принятия решений? Ибо слишком часто от этого зависит и его собственная судьба, а удачный мятеж означает конец его правления. Даже самые демократичные правители часто путают собственное благополучие с благополучием своего народа. И получаемое ими право решать для народа они, наверное, толкуют как решение за народ. И в этом часто бывает противоречие между правителем, который должен служить народу, и народом, которым он собирается повелевать.

Цицерон принадлежал к такому типу правителей. Искренне полагая, что от его собственного благополучия зависит судьба Рима, он направлял основные усилия для укрепления своего авторитета и охраны своей, столь драгоценной для римлян, как он считал, жизни.

У его дома постоянно дежурили легионеры Антистия. Никто не мог попасть к нему без разрешения дежурного центуриона. При выходе в сенат его сопровождали легионеры, сенаторы, вольноотпущенники, друзья, и число их иногда достигало шести-семи десятков вооруженных людей.

Последние два дня он готовил большую речь против Катилины, намереваясь выступить с ней в сенате. Речь была длинная, и он заучивал ее наизусть, проходя по многочисленным помещениям своего дома. Каждый абзац речи мысленно прикреплялся к определенному участку дома. Прекрасно зная расположение внутренних помещений своего дома, Цицерон таким образом запоминал всю речь, фиксируя внимание на главных деталях предстоящего выступления.

Давно сдерживающий себя, он понял, что момент настал, когда два дня назад к нему в дом явились Марк Красс, Марк Марцелл и Сципион Метелл. Внушительный состав делегации вызывал невольное уважение. Сенаторы, выступив от имени всего сената, потребовали прекратить бесчинства в городе и навести порядок. Красс достал тогда несколько анонимных писем, посланных сенаторам неизвестными друзьями. В них Красса и его товарищей предупреждали о готовящемся восстании катилинариев и предлагали бежать из города.

Цицерон, хорошо осведомленный об участии Красса в заговоре Катилины, искренне обрадовался. Своим признанием наличия заговора, этими письмами Марк Красс окончательно порывал с катилинариями. Консул хорошо понимал, что приход к нему Красса одобрен Цезарем и популярами, отступившими от катилинариев. Это была очень большая победа.

Цицерон не сумел скрыть своей радости. Катилинарии зашли слишком далеко в своих безумных требованиях, слишком напугали популяров и простых римских граждан, чтобы те пошли за мятежниками. Теперь катилинарии оставались одни, а это уже было не столь страшно. Без денег Красса, без городского плебса Цезаря они не смогут привлечь на свою сторону римлян. И в конечном итоге это было для Цицерона самым важным.

Консул благодарил сенаторов, заверяя, что сможет положить конец бесчинствам Катилины и его друзей в считанные дни. Особенно сердечно он благодарил Красса за его верность республике. После их ухода, окрыленный радостными надеждами, Цицерон принялся готовить свою речь против Катилины.

В ночь за семь дней до ноябрьских ид судьбе суждено было еще раз проверить мужество и стойкость Цицерона. Далеко за полночь ему доложили, что его хочет видеть хозяин таверны грек Эвхарист. Консул приказал немедленно провести его, несмотря на поздний час.

Запыхавшийся Эвхарист быстро рассказал Цицерону о грозной опасности. В последний момент мятежники решили, что в дом к Цицерону войдут двое, Цетег и Марций, разорившийся патриций, известный всем буйным нравом и отчаянной смелостью.

Консул слушал внимательно, почти не перебивая грека. Во время разговора Эвхарист часто улыбался, показывая свои гнилые зубы и пробуждая в Цицероне какое-то нарастающее отвращение.