Кэти Райх - Уже мертва

Кэти Райх

Уже мертва

Посвящается Карлу и Марии Райх, самым добрым и щедрым людям

1

Собирая по кусочкам череп человека, погибшего во время взрыва цистерны с пропаном, я старалась не углубляться в раздумья о его судьбе. Прямо передо мной лежали две части черепной коробки. Третья часть, склеенная из мелких фрагментов, сохла в наполненной песком чаше из нержавеющей стали. Для установления личности человека костей вполне достаточно. Коронеру ничего другого и не требовалось.

Происходило это ближе к вечеру, в четверг 2 июня 1994 года. Пока клей высыхал, я практически бездельничала. До события, которое перевернуло мою жизнь, а впоследствии коренным образом изменило мое представление о границах человеческой извращенности, оставалось минут десять. Я с наслаждением любовалась рекой Святого Лаврентия. Восхитительный вид из окна — единственное преимущество моего тесного углового офиса. Когда смотрю на воду, особенно на медленное течение, я ощущаю прилив сил.

Мысли плавно переключились на предстоящий уик-энд. Я планировала съездить в Квебек, хотя точно ничего еще не решила. За год работы судебным антропологом в Монреале я ни разу не побывала в столице провинции и потому с нетерпением ждала возможности посетить Квебек.

Я мечтала взглянуть на Авраамовы равнины, полакомиться мидиями и тонкими блинчиками, накупить безделушек у уличных торговцев. Одним словом, почувствовать себя настоящей туристкой и отдохнуть от дел. Мне просто необходимо было провести парочку дней вдали от скелетов, расчлененных тел или только что извлеченных из реки трупов.

Строить грандиозные планы мне всегда было легко, гораздо сложнее все эти планы осуществить. В большинстве случаев от своих задумок приходится отказываться. Они играют в моей жизни роль своеобразного аварийного люка, которым никогда не пользуешься: я с головой погружена в работу, на все остальное мне не хватает ни времени, ни решительности.

О его присутствии я узнала раньше, чем услышала стук в дверь. Для человека столь грузного двигался он очень тихо, но, почувствовав запах выдержанного трубочного табака, я сразу догадалась, кто пожаловал.

Пьер Ламанш возглавлял «Лаборатуар де медисин легаль» — судебно-медицинскую лабораторию — вот уже почти два десятка лет. Ко мне в офис всегда приходил исключительно по делу.

Меня охватило неприятное предчувствие.

Ламанш тихо стукнул в дверь костяшками пальцев:

— Темперанция?

Полная форма моего имени прекрасно рифмуется с Францией. Ламанш — единственный человек, который никогда не называл меня Темпе. Возможно, потому, что это слово казалось ему лишенным всякого смысла. Или потому, что он никогда не бывал в Аризоне. Не знаю.

— Что? — ответила я машинально.

Направляясь в Монреаль впервые, я полагала, что говорю на французском довольно бегло. О том, что придется общаться с квебекскими французами, я как-то не задумывалась.

— Мне только что позвонили.

Ламанш уставился на розовый листок бумаги, который держал в руке.

Создавалось впечатление, что на лице у этого человека все вертикальное — и длинный прямой нос, и параллельные носу и ушам глубокие складки. Глядя на него, я непременно вспоминала о бассет-хаундах. Наверное, уже в молодости Ламанш выглядел старым. Я не знала, сколько ему лет.

— Двое рабочих из «Гидро-Квебека» нашли сегодня какие-то кости. — Ламанш изучающе вгляделся в мое лицо — оно не выражало и намека на радость — и опять уставился в розовый листок. — Прошлым летом недалеко от этого места были обнаружены исторические захоронения, — продолжил он на правильном формальном французском.

Ни разговорных сокращений, ни сленга, ни полицейского жаргона я от него не слышала ни разу.

— Вы присутствовали на тех раскопках. Наверняка сегодняшняя находка тоже относится к разряду исторических. Я должен отправить кого-то на место ее обнаружения. Необходимо удостовериться, что она не имеет ничего общего со сферой деятельности коронера.

Ламанш поднял голову, вновь отрывая взгляд от своего розового листка, и из-за изменения угла падения предвечернего света складки и борозды на его лице словно бы стали глубже. Он попытался улыбнуться, и четыре складки на лице искривились.

— Полагаете, эта находка — археологическая? — спросила я, просто чтобы потянуть время.

Отправляться на осмотр места обнаружения человеческих останков в конце недели отнюдь не входило в мои планы. Перед поездкой, намеченной на уик-энд, я должна была успеть забрать из химчистки одежду, выстирать скопившееся грязное белье, докупить лекарства, заправить машину и объяснить Уинстону — работнику, следившему за нашим домом, — как ухаживать за моим котом.

Ламанш кивнул.

— Хорошо, — пробормотала я, хотя совсем не считала, что все настолько уж хорошо.

Он протянул мне листок:

— Распорядиться, чтобы вас отвезли туда на служебной машине?

— Нет, спасибо. Доеду на своей. — Я посмотрела ему в глаза, старательно скрывая злость.

Прочла написанный на бумаге адрес. Недалеко от моего дома.

Ламанш удалился так же тихо, как и пришел. Он неизменно носил обувь на каучуковой подошве, его карманы всегда были пусты, так что ни шелест бумажек, ни бренчание ключей или монет не выдавали его присутствия. Он приближался, подобно речному крокодилу, совершенно бесшумно. На некоторых из моих сотрудников это нагоняло страх.

Я уложила в рюкзак комплект спецодежды и резиновые сапоги, надеясь, что ни то ни другое не понадобится, взяла ноутбук, портфель и вышитую сумку, похожую на буфетную скатерть, — в том сезоне это было модно. Очень хотелось верить, что я не появлюсь в офисе до понедельника, но в мысли настойчиво вклинивался голос интуиции. Он твердил, что мои надежды абсолютно напрасны.

Лето в Монреале похоже на танцовщицу румбы — всю в кружевах, ярких одеждах, с мелькающими перед взглядами зрителей обнаженными бедрами, с поблескивающей от пота кожей. Неуемное, пышное празднество, которое начинается в июне, а заканчивается в сентябре.

Этого времени года ждут с нетерпением, а встретив, смакуют каждую минутку. Летом жизнь здесь перемещается на улицы. После долгой холодной зимы вновь открываются летние кафе, велосипедные дорожки заполняются велосипедистами и роллерами, сменяют друг друга разные фестивали, тротуары от изобилия народа превращаются в людской водоворот.

Лето на реке Святого Лаврентия совсем не такое, как в Северной Каролине — штате, где я родилась и выросла. На моей родине отличить зиму от осени, весны или лета без календаря очень сложно.

Весеннее возрождение севера впечатлило меня куда больше, чем суровые морозы. Оно помогло излечиться от тоски по дому, которой я страдала в течение долгих мрачных и холодных зимних месяцев.

Все эти мысли крутились в моей голове, когда я проезжала под мостом Жака Картье, сворачивала на запад, ехала мимо растянувшегося вдоль берега реки пивоваренного завода Молсона, мимо круглой башни комплекса «Радио Канада».

Я размышляла о судьбах людей, заключенных в тиски городской суеты, — об обитателях индустриального пчельника, наверняка, так же как и я, мечтающих о свободе: вот они взирают сквозь темные прямоугольники очков на яркое солнце, погруженные в мечты о лодках, велосипедах и теннисных туфлях; смотрят на часы, завороженные июнем.

Я опустила оконное стекло и включила радио.

Жерри Буле пел «Les Yeux du Coer». Я перевела: «Глаза сердца». И невольно представила крепкого темноглазого человека с рассыпавшимися в художественном беспорядке кудрями. Человека, влюбленного в музыку. Буле умер в сорок четыре года.

Исторические раскопки. Каждый судебный антрополог сталкивается в своей практике с подобной работой. Приходится иметь дело со старыми костями, не вырытыми из земли собаками, строителями, могильщиками, не вымытыми весенними разливами рек. Коронер — смотритель смерти в провинции Квебек. Если ты умираешь не так, как подобает, — не под наблюдением врача, не в кровати, — коронер желает знать, отчего ты умер. Если твоя гибель грозит унести за собой жизни других людей, ему об этом непременно должно быть известно.

Коронер ищет объяснение любой насильственной, внезапной или преждевременной смерти, но участь тех, кто отдал богу душу давным-давно, его не интересует. Быть может, когда-то этих людей убили или их уход из жизни извещал окружающих о начале какой-нибудь эпидемии, но с тех пор прошло слишком много времени. Когда древность останков умерших определена наверняка, они передаются археологам.

Я ехала и молилась, чтобы нынешняя находка оказалась именно такой.

Ловко пробравшись сквозь толпу машин в центре города, я уже через пятнадцать минут подъехала к месту, о котором говорил Ламанш. Гран-Семинер. Остаток от огромных владений, принадлежавших когда-то католической церкви. Приличный участок земли в самом сердце Монреаля. В центре. Я живу в двух шагах.