Дэвид Моррелл - Инспектор мертвых

Дэвид Моррелл

Инспектор мертвых

Гревелу Линдопу и Роберту Моррисону,

моим проводникам в мире Томаса Де Квинси,

а также историку Джудит Фландерс,

сопровождавшей меня в прогулках

по темным улицам Викторианской эпохи

Вступление

Мы воспринимаем как данность строгие законы, регламентирующие продажу наркотических средств. Тем удивительнее узнать, что на протяжении почти всего XIX века в Британской империи и Соединенных Штатах можно было абсолютно легальным путем приобрести опиум, из которого получают героин и морфий.

Его продавали аптекари, мясники, бакалейщики и даже разносчики газет. Спиртовой раствор (как правило, использовали бренди) опийного порошка назывался лауданум. Это снадобье можно было найти в каждом доме, как, например, таблетки аспирина в наши дни. Опиум был единственным (не считая алкоголя) доступным болеутоляющим средством и назначался при мигрени, менструальных болях, расстройстве желудка, сенной лихорадке, отитах, судорогах, коликах у детей, раке и любых других хворях.

Томас Де Квинси, один из самых блистательных и скандально известных литераторов XIX века, в первый раз попробовал этот препарат еще в юности, мучаясь зубной болью. Вот как описал он испытанную при этом эйфорию: «Бездна божественного наслаждения… панацея от всех человеческих невзгод… секрет счастья»[1]. В течение восьми лет он время от времени принимал лауданум, однако к двадцати восьми годам оказался в пожизненной зависимости от него. В те времена еще не знали о физиологическом и психологическом привыкании к наркотикам. Считалось, что любой человек, обладающий твердым характером и самодисциплиной, способен порвать с пагубным пристрастием. Общественное мнение осуждало не сумевшего остановиться Де Квинси за отсутствие силы воли, несмотря на то что отказ от опиума заставлял его «мучиться, корчиться, дрожать, трепетать и терзаться… походить на человека на дыбе»[2].

В 1821 году, в возрасте тридцати шести лет, Де Квинси опубликовал «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум», которая потрясла всю Англию. Своей искренностью эта первая в мире книга о наркотической зависимости создала автору дурную репутацию. Хотя многие страдали от той же напасти, они не решались признаться в этом, опасаясь всеобщего осуждения. Между тем препарат перестал оказывать на Де Квинси целительное действие, и тому приходилось бесконечно увеличивать дозу лишь для того, чтобы поддерживать свое существование. Столовая ложка лауданума способна убить непривычного к наркотику человека, Де Квинси же, находясь на пике зависимости, принимал по шестнадцать унций в день и только после этого чувствовал себя более или менее сносно. По словам одного из друзей, он «поглощал опийные пилюли из табакерки, как другой грыз бы орешки».

Препарат вызывал у Де Квинси кошмарные видения, которые повторялись еженощно и длились целую вечность. Все горести и утраты, понесенные в жизни, призраки умерших родных и возлюбленных продолжали преследовать Де Квинси в этих кошмарах, открывая для него безграничный и ужасный внутренний мир, «пропасти и темные бездны, глубины, что глубже всякой глубины»[3]. Де Квинси первым, за семьдесят лет до «Толкования сновидений» Фрейда, начал исследовать подсознание. Фактически именно он придумал термин «подсознание» и описал «некую пакостную чужеродную сущность»[4], скрытую в потайных уголках разума и неизвестную не только посторонним, но и самому человеку.

Де Квинси обладал и еще одним удивительным талантом. Он был настоящим экспертом во всем, что касалось убийств.

Глава 1

Место преступления

В душе убийцы (такого убийцы, к которому может снизойти поэт) должна бушевать настоящая буря страстей: ревность, честолюбие, вражда, мстительность образуют в ней кромешный ад, и в этот ад нам предстоит заглянуть.

Лондон, 1855 год

Если не считать посещения театров и клубов, добропорядочные обитатели самого большого города в мире старались не выходить из дома после заката, который в тот холодный субботний вечер, третьего февраля, наступил без шести минут пять.

Изысканно одетый джентльмен остановился под газовым фонарем и сверился с серебряными карманными часами, выставленными по хронометру Королевской Гринвичской обсерватории. Они показывали именно такое время. Сколь бы горькие уроки ни получал от жизни этот человек, какие бы мрачные мысли ни таились в его голове, он неизменно сохранял респектабельный вид. За последние пятнадцать лет не случилось ни единого дня, когда гнев не обуревал бы его. Однако джентльмен никому не позволял раньше времени догадаться, что творится у него в душе, предпочитая насладиться потрясением тех, на кого внезапно обрушивал свою ярость.

Сейчас он стоял на Конститьюшен-хилл, разглядывая мрачный фасад Букингемского дворца. За плотно занавешенными окнами тускло горели огни. Четыре дня назад в правительстве разразился кризис ввиду вопиющей халатности кабинета в ходе Крымской войны, и в эти минуты королева Виктория, несомненно, консультировалась со своим Тайным советом. Мелькнувшая в одном из окон тень принадлежала либо ей самой, либо, что вероятнее, ее мужу, принцу Альберту. Джентльмен затруднялся определить, кого из супругов он ненавидит в большей степени.

Звук приближающихся шагов заставил его обернуться. Из тумана появился констебль в высоком шлеме. Джентльмен продолжал сохранять хладнокровный вид, когда полицейский навел на него фонарь, по большей части сосредоточив внимание на одежде. Цилиндр, пальто и брюки – все выглядело безукоризненно. Еще несколько лет назад могла бы вызвать подозрение бородка джентльмена – на самом деле накладная, – но сейчас такие как раз приобрели популярность в приличном обществе. И даже черная трость с серебряной шарообразной рукояткой была изготовлена по последнему слову высокой моды.

– Добрый вечер, сэр. Если позволите, я бы не советовал вам здесь задерживаться, – предупредил полицейский. – Опасно гулять в темноте одному, даже в этом районе.

– Благодарю вас, констебль. Пожалуй, мне действительно лучше поспешить.

Притаившийся за оградой Грин-парка юноша в поношенной матросской блузе наконец-то услышал приближение потенциальной жертвы. Он уже почти примирился с мыслью, что никто так и не отважится прогуляться в одиночку по затянутой туманом улице, но в то же время понимал: только туман может укрыть его самого от глаз констебля, который проходит мимо каждые двадцать минут.

Убедившись, что это не тяжелые шаги патрульного, юноша приготовился к самому отчаянному поступку в своей жизни. Он трижды ходил на Восток на корабле Британской Ост-Индской компании, выдержав ужасные шторма и приступы тропической лихорадки, но прежние испытания были сущими пустяками в сравнении с нынешним рискованным мероприятием, которое грозило ему виселицей. Он лишь молился, чтобы желудок не заурчал от голода и не выдал его раньше времени.

Шаги звучали все громче, из тумана появилась шляпа-цилиндр. Стараясь справиться со слабостью, юноша вышел из-за дерева, ухватился за чугунную ограду парка и перепрыгнул через нее, оказавшись лицом к лицу с прохожим. В тусклом свете ближайшего фонаря он разглядел темную бородку джентльмена.

– Только без шума, приятель, – произнес юноша, показывая дубинку. – Гони кошелек, а то худо будет.

Джентльмен покосился на его изодранную и грязную одежду.

– Я сказал, гони кошелек, – поторопил прохожего паренек, прислушиваясь, не возвращается ли констебль. – И побыстрее. Я повторять не стану.

– Здесь довольно темно, но вы все-таки посмотрите внимательно мне в глаза.

– Ты скоро закроешь их навсегда, если не отдашь кошелек.

– Вы видите в них страх?

– Сейчас увижу. – Юноша замахнулся дубинкой.

С неожиданной стремительностью джентльмен развернулся и рубанул тростью по запястью грабителя, выбив дубинку. Тут же последовал удар по затылку, и юноша рухнул на землю.

– Лежите и не двигайтесь, если не хотите, чтобы я продолжил, – предупредил джентльмен.

Сдерживая стон, юноша обхватил пульсирующую от боли голову.

– Прежде чем нападать, обязательно посмотрите в глаза противнику и убедитесь, что ваша воля сильнее. Будьте добры, назовите ваш возраст.

– Восемнадцать, – ответил юноша, сбитый с толку вежливым обращением джентльмена.

– Как вас зовут?

Паренек молчал, дрожа от холода.

– Говорите же. Только имя. Оно вас никоим образом не выдаст.