Ольга Володарская - Каждый день как последний

Они все были такими разными… Люди, которых сделал своими пленниками маньяк, скрывавший лицо. Путешественник, мать-одиночка, скульптор, мажор, мошенник, экономист и содержанка — что могло объединять их, кроме уготованной участи? Одного из пленников похититель убил на глазах у других, а у второго вырезал на теле таинственный символ. Остальных он тоже приговорил к смерти, но…

Им удалось бежать! Только спасет ли их это? Маньяк остался на свободе, и планы его не изменились. Спустя несколько дней он добрался до бывшего пленника и перерезал ему горло. Теперь их осталось пятеро…

1.0 — создание файла

Ольга Володарская

Каждый день как последний

Пролог

«В комнате с белым потолком с правом на надежду…»

Строки этой популярной песни «Наутилуса» безостановочно вертелись в голове. Хотя потолок комнаты, в которой он находился, был черным, а надежды выбраться из нее не имелось вовсе.

Он сидел на стуле, ножки которого были прибиты к деревянному полу огромными гвоздями. К ним, ножкам, в форме перевернутых букв «Т», привязаны его нижние конечности. Грубая веревка обвивала лодыжки, впиваясь в кожу. Запястья закинутых за спинку стула рук сцепляли наручники. В таком положении пленник провел очень много времени. Сколько конкретно, он не знал. В комнате с черным потолком не было ни часов, ни окон.

До этого он находился в другой, поменьше, но посветлее. В ней имелось оконце под самой крышей, в которое пробивался свет. Пленник не мог выглянуть на улицу, потому что его держала метровая цепь. Ее длина позволяла ему принимать более-менее удобное положение во время сна и добираться до горшка. Один широкий шаг или два коротких — вот и все, что он мог себе позволить. От окна его отделяло четыре метра.

В этой комнате он провел почти две недели, а если точнее, двенадцать дней. Тот, по чьей злой воле он оказался пленником, трижды заходил к нему. Вносил поднос с едой и водой и менял горшок. Ни лица, ни фигуры узнику рассмотреть не удалось. Человек всегда навещал его ночью, когда в комнате царила кромешная тьма. Визит его длился не более трех минут. Пленник пытался заговорить со своим тюремщиком, спрашивал, кто он, зачем его держит, чего хочет, но тот не удостаивал его ответом.

Пленник ничегошеньки не понимал. Зачем его похитили и держат на цепи, как собаку? Ладно бы он был богатым человеком и за него можно было бы потребовать выкуп. Но он самый обычный гражданин. Денег за его голову никто не заплатит. В качестве сексуального объекта его тоже никто не собирался использовать. Как и мучить, что делают маньяки в фильмах ужасов.

Но это не успокаивало.

Потому что неизвестность даже хуже смерти.

Когда он оказался в комнате с черным потолком, ему стало по-настоящему страшно. Говорят, не бывает так плохо, чтоб не могло стать еще хуже. Он только теперь понял, насколько точны эти слова. Находясь в помещении со слепым оконцем, матрасом вместо кровати, горшком взамен унитаза, он думал, что нет места ужаснее. Ан нет. Оно было. И он попал сюда…

Сидя на стуле, недвижимый, воняющий потом и испражнениями, он ждал…

Ждал своего конца, напевая про себя строчку известной песни «Наутилуса».

«В комнате с белым потолком с правом на надежду…»

Часть первая

Глава 1

Он родился в провинциальном городке, население которого составляло двадцать тысяч жителей. Половину из них Паша знал. Не лично, конечно, а в лицо. У него была потрясающая зрительная память. Ему стоило один раз взглянуть на человека, чтобы его внешность отпечаталась в мозгу навеки.

Паша рос пугливым ребенком. Он не ходил в детский сад, с ним сидела прабабушка. Поэтому со сверстниками мальчик общался редко. Только по субботам. Прабабушка (он ее называл баба) пекла в тот день пироги, Паша плохо ел, вот старушка и приглашала соседских мальчишек, чтоб ее внук, глядя на то, как они поглощают ее печево, тоже поел. А еще перестал дичиться других детей. Но Паша, сжевав пару пирогов, уходил к себе в комнату, а когда баба отправляла к нему ребят, забивался в угол с книжкой, делая вид, что читает. На самом же деле он просто не хотел общаться с пацанами, которые приходят к нему лишь потому, что хотят пожрать. Паша знал: они его не любят.

В школу идти он не хотел. В пять лет научившись читать, писать и считать, в семь он решил, что делать ему там нечего. Но пришлось пойти первый раз в первый класс! И поражать учительницу своей техникой чтения и знанием таблицы умножения. Паша мог перескочить через класс и сразу после первого пойти в третий. Вроде бы здорово! Скорее школу окончишь. Но как сосуществовать с ребятами, которые тебя старше? Он и с ровесниками-то ладил не очень. Пришлось ему целенаправленно занизить себе оценки. Писал диктанты и контрольные на тройки. В итоге — он остался в своем классе.

Баба умерла, когда Паша перешел в третий. Он отправился в школу, а когда вернулся домой, она лежала бездыханная на полу кухни. На плите догорала кастрюля с супом. Пашиным любимым, картофельным. Он не ел нормальные супы, типа борща, щей, солянки. Мясные бульоны тоже были Паше отвратительны. И бабушка варила для него картофельную похлебку с репчатым лучком, морковью и зеленью. Никто, кроме Паши, это варево есть не мог. Даже баба, росшая в войну. Она говорила, что наелась похлебок в детстве на всю оставшуюся жизнь. Но внуку варила ее в маленькой алюминиевой кастрюльке. Та уже начала пригорать, когда Паша пришел домой и обнаружил бабу мертвой…

После были похороны. Он стоял у гроба, смотрел на заострившееся лицо прабабушки и мысленно взывал к ней… Оживи, оживи! Потому что кроме нее… Хоть и родители есть, а все равно никого… Чужой он им. И только баба его любила, опекала. Отец Паши по командировкам мотался, мать в его отсутствие моталась с подружками по ресторанам (гулящей была, как говорила баба), вот сына на родительницу свекрови и сбагрила. Чтоб не мешал личной жизни.

И вот баба умерла.

Паша вернулся в родительский дом.

Он много плакал первое время. Особенно ночами, когда оставался один. Мать считала его уже достаточно взрослым и оставляла до утра без присмотра. А Паша боялся темноты. Баба знала об этом и включала настольную лампу, а сама ложилась на соседнюю кровать, чтобы мальчик видел, что она рядом. Мать же свет экономила, ругалась, если Паша его по ночам жег, и бросала его постоянно. Отец, когда бывал дома, много пил. Когда один, когда с друзьями, когда с женой. Нет, его родители не были алкоголиками, просто любили повеселиться. Оба никогда не прогуливали работу, не спускали все деньги на водку, прилично выглядели. Но Паша их немного стыдился. Особенно мамы, ярко размалеванной, излишне откровенно одетой, шумной, жеманной. Она отправлялась на родительские собрания в таком виде, в каком посещала кабаки. Потом Паша узнал, что она спуталась с физруком. До отца эта информация тоже дошла, и он подал на развод.

Вскоре мать съехалась со своим любовником, и у Паши появился новый «папа». Вообще-то она хотела сына опять сбагрить, да не нашлось желающих взять о нем заботу на себя. Отец в разъездах постоянных, свекровь-вдовица на инвалидности, а других бабушек и дедушек у Паши не было — мать давно осиротела. И ей ничего не оставалось, как оставить ребенка при себе.

Поскольку мальчиком он был неспортивным, общего языка с отчимом найти не удалось. Да Паша и не пытался. Он так привык к своему одиночеству, что стал получать от него удовольствие. Особенно он любил бродить по городку и ближайшему лесу. Став чуть постарше, отправляться дальше — в районный центр. Автобусом или электричкой зимой, на велосипеде летом. Паша мечтал о том, что, когда вырастет, купит машину и объедет на ней всю страну.

Однажды, возвращаясь из районного центра на велосипеде, он угодил под колеса грузовика. Очнулся в больнице. Обе ноги загипсованы, на голове повязка. Врачи говорили, что он легко отделался. Мог бы погибнуть. А что в больнице пришлось два месяца проваляться, а потом еще полгода ходить с костылями — ерунда. Главное, живой.

Паша долго после той аварии приходил в себя не только физически. Еще и морально. У него появился дикий страх перед любимыми видами транспорта. Он шарахался от автобусов, машин, мотоциклов. На велосипед больше не садился. Электричек избегал. И вообще боялся со двора выйти. Только до школы доходил и сразу обратно. С классом он никуда не ездил, ни на экскурсии, ни на туристические слеты. Когда мама отправляла Пашу на молочную кухню (она родила дочь), которая находилась на другом конце города, он чуть не рыдал от ужаса. Каждый поход за молоком был подобен подвигу. Паша преодолевал себя на протяжении всего пути, а придя домой, валился с ног от усталости, потому что не пользовался общественным транспортом, а передвигался пешком.