Дмитрий Вересов - Опер печального образа

Дмитрий Вересов

Рыцарь печального образа

Не понимаю, что за удовольствие ожидать зверя, который коли пырнет клыком, так из вас душа вон.

Часть первая

Испанская свадьба, Японские каникулы, российские будни

Глава 1

На мне подвенечное платье, в зале ждут меня коварный Фернандо, корыстолюбивый отец мой и свидетели, которые, однако, скорее окажутся свидетелями смерти моей, нежели обручения.

Дождь ходил вокруг свадьбы, точно неприглашенный родственник. Он то мстительно принимался окружать лужами крыльцо в расчете на модельную обувь гостей и длинный шлейф невесты, то громко барабанил в высокие ресторанные окна. Вообще, он вел себя не по-мужски, напоминал, скорее, богиню Эриду, которую забыли пригласить на самую громкую свадьбу в греческой мифологии. А кто, собственно, дал дождю мужской пол? Может, эта самая Эрида и бродила вокруг пиршества богов и героев в образе дождя? Хлестала струями по листьям и ветвям, пока не уронила на свадебный стол яблоко с надписью «Прекраснейшей», открыв тем самым длинную предысторию Троянской войны? Да и предки-славяне считали когда-то, что в дождь не заоблачные хлопцы, а поднебесные девы льют на землю небесное молоко. И действительно, разве может мужчина выполнять такую однообразную, монотонную работу?

Некрасивая, остроносая девушка с огромной, неуправляемой копной курчавых волос сидела за свадебным столом спиной к окну, через одного человека от жениха и невесты.

В первые минуты застолья она все время поворачивалась боком, будто бы любуясь молодоженами, на самом же деле отворачиваясь от посторонних взглядов, отгораживалась от них «химией». Потом в стекло застучали дождевые капли, и она стала оглядываться назад, словно ожидала появления кого-то со спины. А после ей пришлось отодвигаться от быстро пьяневшего соседа слева, который становился с каждой рюмкой все разговорчивее и разговорчивее.

— Ты… эта самая… свидетельница? — в который уже раз спрашивал мужчина. — У меня вот тоже первая жена — свидетельница Иеговы. А когда со мной жила, была музыкальным педагогом… Принесла мне тут брошюру и джемпер сэконд-хэнд от Иеговы. А Танька, это моя нынешняя половина… Видишь ее? Вон зеленое платье… ламбаду пляшет… все ее подарки — в мусоропровод. А та ей: «Сестра, сестра…»

А Танька: «Волк тамбовский тебе сестра!» Танька у меня у-у-у… Вон она… зеленая… ламбада…

А ты — свидетельница?.. Но я с ней не потому развелся, не из-за Ие… Ие… Иеговы. Это просто такая судьба. Понимаешь… Судьба…

Он пытался заглянуть в глаза собеседницы, но курчавая обесцвеченная шевелюра закрывала от него даже кончик ее носа. Мужчина протянул было руку, чтобы сдвинуть кудряшки в сторону, но вовремя спохватился. Отдал себе бесшумную команду, с усилием возвратил руку и долго с удивлением смотрел на свою появившуюся непонятно откуда ладонь, будто изучая на ней линии судьбы. Потом он пробормотал извинения неизвестно кому и опять попытался заглянуть в глаза собеседницы, на этот раз без рук, то есть наклоняя голову над столом и бодая при этом на три четверти опустевшую бутылку «Дипломата».

— Свидетельница? Ты со стороны невесты или… как его?.. с противоположной?..

— Капитан Харитонов, ты даже на свадьбе продолжаешь работу со свидетелем? — послышался притворно строгий голос жениха. — Костя, расслабься, ты же на свадьбе! Поухаживай за ней, жена простит. А девушку зовут Людочка… Людочка Синявина…

«Когда этот „мусор“ уронит, наконец, свою ментовскую пьяную рожу в салат и заткнется?» — подумала Люда Синявина, сама удивляясь, откуда в ее богатом внутреннем мире, щедро начиненном образами, символами и метафорами, как салат «Оливье» консервированным горошком, вдруг взялась такая конкретно-вульгарная фраза.

Как бы извиняясь за свою мысль, она гуманно отодвинула подальше от капитана Харитонова какую-то испанскую закуску с торчащими во все стороны острыми палочками, подставив под его нетвердую голову родной безопасный салат с французским названием. При этом Людочка нечаянно коснулась соседа рукавом-воланом. Тот мгновенно отреагировал, качнулся в направлении девушки и, стараясь «визуально стабилизировать ускользающий объект наблюдения», опять заговорил бессвязно:

— Людок… Это просто такая судьба. Понимаешь? Судьба…

Девушка на этот раз с ним согласилась. Она даже не стала возражать, когда Харитонов наполнил ее рюмку. В этот момент в голове Людочки Синявиной родилась интересная, на ее взгляд, мысль о русской интеллигенции. Глядя в наполненную чем-то красновато-бурым рюмку, девушка думала, что соглашательство интеллигенции с окружающей действительно-стью основано на понимании ею всеобщей связи, всеединства мирозданья. Оно присутствует, например, в способности культурно развитого человека связывать далеко отстоящие друг от друга понятия. Где обыденное сознание не видит смысла и отзывается на это помрачением рассудка, приступами жестокости и тому подобным, она, Людмила Синявина, ясно видит эту связь, если хотите, всеобщую гармонию.

Дождь и судьба… Что общего? А на самом деле все очевидно, все связало давным-давно мифологическое сознание, открывая это чудо всем желающим. Среди присутствующих об этом знает только Люда Синявина. Может, еще помнит невеста — однокурсница Аня Лонгина, с нынешнего дня уже Корнилова. Если, конечно, не забыла университетские лекции по фольклору. Люде захотелось рассказать кому-нибудь о своем маленьком открытии, поговорить об этом. Но с кем?.. А почему нет? Он же достает ее своей семейной хроникой, «зеленой ламбадой»…

— Капитан Харитонов, послушайте, — обратилась девушка к соседу, испытывая незнакомое удовольствие от произнесения вслух офицерского звания, — в народных представлениях облачные девы не только хранили небесную воду и щедро поливали ею землю. Считалось, что они приносят в жизнь младенческие, новорожденные души, а уносят с земли души усопших. Вообще, они устраивают человеческие судьбы. Понимаете? Все связано. Дождь, судьба, небесные девы…

— Я так тебя понял, — сосед боднул бы Люду интимно головой, если бы ее «химия» не спружинила удар, — что ты еще дева?

— Капитан Харитонов! — вскрикнула Синявина, на этот раз не испытывая никакого удовольствия, чувствуя себя какой-то Наташей Ростовой, но не из «Войны и мира», а из анекдота про поручика Ржевского. — Что вы себе позволяете?

— Брось, проехали, — махнул рукой сосед, замечая, что и свадебный стол и гости действительно куда-то поехали. — Давай лучше выпьем. За тебя! Чтобы ты нашла себе хорошего…

— Нет! Давайте лучше выпьем за философа Владимира Соловьева, — перебила его Синявина.

— Это что, твой мужик?

— Мой, — согласилась Люда.

Философ Соловьев действительно был ее мужиком, точнее, ее любимым мужчиной. Сначала Людочка выбрала его для своего дипломного сочинения в пику всем остальным заочникам, чтобы отличаться от всех этих трусоватых «желтых» репортерчиков, болтливых радио-диджейчиков, материально обеспеченных домохозяек… Зачем только им понадобился университетский диплом? С каким-то раздражением, какое бывает у пассажира общественного транспорта в «час пик», Людочка добралась до полки его сочинений. Читала быстро, наугад, мало что понимая, пока вдруг с ней не произошло это. Она вдруг ощутила этого человека почти физически, поняв его не разумом, а совсем другим чувством. Позднее Синявина сформулировала это так: «Соловьев разбудил во мне женщину». Поэтому тема ее диплома прозвучала на факультете журналистики неожиданно: «Эротический пафос в философии Соловьева».

Традиционно настроенные преподаватели пытались на нее жестко давить — «Какое отношение имеет эротический пафос к факультету журналистики?», мягко убеждать — «Давайте изменим всего одно слово: „философию“ на „публицистику“». Синявина не поддалась. В награду Людочке в одну из ночей между экзаменами приснился философ Соловьев, худощавый, с бородой и безумным взглядом. Сначала они туманно беседовали где-то в египетской пустыне, а потом занимались каким-то инопланетным сексом, как «Чужой» с «Хищником». К концу последнего курса Людочка родила от Соловьева самое объемное дипломное сочинение в истории факультета журналистики. Оппонент на защите даже вякнуть не посмел, только пугливо таращился на кроваво-красный Людочкин маникюр.

Но вот на праздничном банкете по случаю окончания университета Люда Синявина опять почувствовала себя в пустыне, только на этот раз без философа Соловьева. Душа предательски захотела праздника, глупое сердце радостно застучало, как чертик копытцами, а ладони вспотели, словно на экзамене. Она надела свое лучшее платье с рукавами-воланами, взбила белесую пену волос, неумело мазнула губы и щеки розовым, а брови и ресницы черным. Люда готова была болтать о Филиппе Киркорове и Алсу с репортеришками и ди-джейчиками, пить, обнимаясь с домохозяйками. Но однокурсники демонстративно сторонились ее, как злые школьники. Вообще-то, они вели себя с Людой Синявиной так же, как все прошедшие шесть лет учебы. Только задело это ее за живое впервые. Всеединства Людочке захотелось, что ли?