Александр Моршин - Азбука последнего ритуала

Моршин Александр & Лобачёв Валерий

Азбука последнего ритуала

Моршин Александр, Лобачёв Валерий

Азбука последнего ритуала

Часть первая

Традиции

Комок глины

Самое первое воспоминание о себе (А.М.) связано у меня с похоронами. Причем воспоминание это вовсе не грустное, наоборот - светлое.

В том солнечном майском дне помнится дорога, глубокая серая пыль - в ней остаются отчетливые лунки от копыт лошади. Мы идем за телегой - очень медленно. Даже для меня, двухлетнего мальца, медлительность эта чрезмерна. Меня ведет за руку любимая моя тетка. А путь неблизкий - до кладбища, километра два с половиной.

И наверное, мне интересна была лошадь, и телега, и, конечно, то, что находилось в телеге. Это было - голубое, как небо над головой, и именно оно, "кусочек неба", привлекало мое внимание. Впрочем, возможно, из-за малого роста я видел его не целиком, а только часть. Что это гроб и что в том гробу, длинном ящике, обтянутом голубой материей, мой родственник, брат бабушки, скорее всего никто мне не объяснял, вполне разумно полагая, что ребенку в столь малом возрасте невозможно объяснить, что такое "смерть", и тем более - настроить его на нечто печальное и торжественное. В общем, мне, наверное, какое-то время было интересно и весело видеть все, что вокруг, а потом я, должно быть, устал от долгого монотонного пути и начал хныкать. И тогда меня посадили на телегу - то ли рядом, то ли позади "длинного голубого ящика".

И опять для меня началось что-то интересное: я сидел, свесив ноги, в задней части телеги, лицом к идущим за гробом и, вполне возможно, улыбался им и болтал ногами...

Но вот что запомнилось крепче всего: великолепная темно-бурая глина комками, горкой насыпанная возле длинной прямоугольной ямы. Солнечный свет в яму не проникал, оттого она казалась черной и вызывала во мне некий страх.

Я не помню, открывали ли тогда крышку гроба у могилы. Скорее всего нет: потому что священник, должно быть, в церкви ещё после отпевания "предал земле" тело усопшего, то есть крестообразно посыпал освященной землей покойника, полностью покрытого в конце чина белым саваном. И после этого обрядового действа там же, в церкви, гроб заколотили. Но я этого не видел. Церковь была в селе Акулово. Там тоже было кладбище, но на семейном совете решили: отпевать в Акулове, а хоронить здесь, в Одинцове, в земле "родительской".

В селе Одинцове церковь тоже была, и мы проезжали мимо неё по пути на кладбище. И у паперти той церкви Гребневской иконы Божией Матери некогда был похоронен почетный одинцовский гражданин, благотворитель и церковный староста Василий Михайлович Горячев, отец бабушки и того, кого мы хоронили в тот день. Но эту церковь закрыли и приспособили под склад. А на кладбище меня, двухлетнего участника похоронной процессии, более всего интересовала именно чудесная, чуть влажная, коричневая, податливая в руках глина, которую можно мять, прихлопывать по ней ладошками, прикладывать к щекам... И, что удивительно, мне разрешено было держать комочек этой глины. А сам я был на руках у тети Оли, и она следила только за тем, чтобы я не тянул глину в рот. Когда голубой гроб опустили на толстых веревках в темную могилу, она мне сказала, что этот комочек надо бросить туда же, на крышку гроба. Все бросали, и я бросил.

Более пятидесяти лет прошло. И много, много раз бывал я на похоронах. Не одна горсть земли брошена мною по обычаю на крышку опущенного в могилу гроба. И всегда вспоминались те, первые в моей жизни похороны и тот комочек кладбищенской земли...

Русское слово "могила" - особенное. Оно обозначает и то, что вырыли, и то, что насыпали. Ученые-языковеды голову ломали, пытаясь понять происхождение этого слова. Некоторые их предположения если и не верны, то весьма знаменательны. Мы приведем их. "Могила" одного корня со словом "могучий". Под великими курганами хоронили "могутников" - богатырей. С того, дескать, и пошло в народе - "могила". Или, может, "могучий" - сам холм, насыпь, ибо в неком праязыке, по-видимому, было слово "маги", означавшее расти, наращивать, ну и насыпать, понятно. Но, скажем, в дальнородственном русскому языку персидском (память давнишнего кружения народов по континенту) "мага" означает трещину в земле, пещеру. Где есть пещеры - хоронили в них. "Гроб Господень", вспомним, никакой не гроб в нашем понимании, а пещера-усыпальница.

Но погружали в землю или в пещеры не всегда и не обязательно. Была целая эпоха "домовин", когда строили городища мертвых: на сваях стояли домики, а в них урны с прахом. Но такие кладбища сохранялись, пока рядом были поселения живых. Ушли люди от родных могил, и город мертвых, как правило, разорялся. Заметим, что в домовинах кроме глиняных горшков с пеплом могли быть и личные вещи покойника. Весьма ценные притом...

Чтобы уберечь домовины, стали насыпать курганы. Где вокруг холмы побольше, там и курганы могли быть повыше. Где местность более ровная, там высота всего полметра, длина - до десяти. Иногда, конечно, делали заметные захоронения: богатый степной курган подобен пирамиде Хеопса. В том смысле, что, если никто не охраняет, сразу же находятся охотники грабить. Золото, бронза. Но вернемся к скромным курганам. Со временем они насыпались уже не на домовину, а на тело покойника; вспомнили люди, что десятки и десятки поколений назад хоронили в земле. Однако поначалу яму не рыли: зачем, если и так сверху земля. Потом появилась и яма. История возвращалась на круги своя.

Интересно, что память о домовинах тоже жила очень долго. Еще в ХХ веке на деревенских кладбищах от Дона до северного Поморья встречались христианские захоронения, где на могилах - двускатный "домик" с крестом или же резной столп с двускатной кровлей - образ дома, а на столпе вырезан крест. Но издавна называли домовиной и гроб - колоду, в которую под холмом или холмиком помещали тело.

Так что память у могил - потрясающая, вековая, тысячелетняя...

Под землей, как известно, темно. Так не все ли равно покойнику, в какую сторону лежать? Нет. В дохристианских могилах восточных славян чаще клали покойника головой к западу, видимо, надеясь, что будет у него и новая жизнь, воскресение, когда увидит он восход солнца, а потому лучше лицом быть обращенным к востоку. Но у некоторых племен, наоборот, погребенный обращен ногами на запад. Чтобы "встал" и "пошел" вместе с солнцем?..

На христианской могиле "перед лицом" у покойника крест. А православный крест абсолютно точно ориентирован по сторонам света. Косая его перекладина верхом указывает на север, низом на юг. Значит, если смотреть кресту "в лицо", то вы обращены к востоку. (Крест, известно, может и "лежать" на плите, но он все равно как бы предстоит перед вами.) Крест на храме, крест над входом в храм, а православные храмы обращены к востоку алтарем. Вход, соответственно, с запада. Собственно говоря, самое главное здесь ориентация на солнце (восток-запад). Западно-христианские церкви могли обращаться алтарем на запад и этим повторяли греческие святилища. А восточно-христианские, то есть изначально по большей части греческие, грекоязычные во всяком случае, - повторяли ближневосточные, палестинские, в том числе Иерусалимский храм, обращенный святилищем на восток. Апостольская проповедь шла с восточных берегов Средиземного моря на западные, традиция храмовая ориентировалась на ту, что ближе, и получилось, что до Константинополя дошла иерусалимская ориентация, а до Рима - античная греческая.

Главное, однако, что храм - одновременно образ мироздания и образ человека. Человек, упокоенный в могиле, подобен храму. И так же сориентирован по сторонам света. Он смотрит на восток - он готов войти в Храм Божий.

Берега и острова русских северных морей уставлены крестами, и это не всегда могилы. И всегда - не только могилы. Это и лоцманский знак-компас. Засечки и кресты до сих пор можно видеть и в северных лесах, на стволах древних деревьев - это указатели пути сквозь чащобы.

Кладбища и то, как хоронили и хоронят, - все это не случайно и многозначно.

На пути к неизбежному. Уход

"Ты не один!"

Большинство из нас могло бы свести свои размышления о смерти к русской пословице: "Умереть сегодня - страшно, а когда-нибудь - ничего". Но помимо предназначенной тебе смерти, которая кажется часто далекой и почти нереальной, существует смерть других. Она заставляет думать - и об уходящих, и о себе.

"Я вырос, состарился и оглянулся на свою жизнь..." - записывает Лев Толстой. Из этой фразы рождается знаменитая его "Исповедь". Толстому 54 года. Он ещё напишет "Воскресение", "Живой труп" (какие, однако, значащие заглавия!), многое ещё напишет за предстоящие ему почти три десятка лет. Но он пережил смерти очень близких ему людей: отца, братьев и самого любимого из них - Николеньки, родственников и столь близкой ему по духу "тетеньки" Ергольской. И своих двоих детей, проживших всего по году. И он говорит в "Исповеди": "Не нынче-завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся - раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить вот что удивительно!"