Поединок. Выпуск 15 - Анатолий Алексеевич Азольский Страница 33

— Дело твое, парень, худое. Бежать тебе некуда и жаловаться некому — тайга кругом. Здесь свой закон, здесь медведь хозяин, — продолжал Косой, выворачивая Ленины карманы и вытряхивая вещи из рюкзака. Он отложил то, что ему понравилось, остальное отбросил в сторону. — К тому же наследил ты здорово, когда лодку крал. Дурной ты, оказывается, — лодка-то, между прочим, казенная, и сети в ней были колхозные, значит, совершил ты не просто кражу, а хищение соцсобственности. Да еще, как я слышал, права свои на моторку на берегу, где лодка стояла, обронил, растяпа.

— Прямо кино, — захлебнулся смехом Чиграш, пристегивая к поясу Ленин охотничий нож. — И в магазине ты, парень, наследил здорово, когда кассу и водку брал. Прямо бандит какой-то, а с виду — приличный. Алкаш.

— Так что, если хочешь жить и жить на свободе, — слушайся, чего тебе скажут, делай, чего прикажут. Вся любовь.

— Хватит валяться, — добавил Чиграш. — Станови палатку как следует, отдыхать будем. Песню нам потом споешь. Про. костер догорающий, про тропу там, про любовь. Мне сильно нравятся такие — в электричке слыхал.

Лежа на земле, готовый плакать от страха, унижения и бессилия, так невероятно вырванный из привычного места в жизни, Леня и не пытался собраться, взять себя в руки. Избалованный безопасностью, постоянной уверенностью в том, что и дальше все будет идти так же гладко, как и прежде, он не находил в себе даже капли мужества, чтобы воспротивиться той жестокой силе, которая вдруг стала на его пути, подчинила, без особого труда сделала из человека жалкого раба.

Леня приподнял тяжелую голову. Косой в это время разворачивал брезентовый сверток. В свете костра блеснул смазанный затвор карабина. «Вот почему они боялись лететь самолетом, — мелькнула у Лени мысль. — Да теперь уж все равно». Косой тем временем порылся в мешочке с махоркой, выгреб горсть патронов и, обдув их, вложил в магазин, приставил оружие к той самой ели, о которую он разбил Ленино ружье.

Леня вскочил, охнув от боли в груди, схватил карабин и, передернув затвор, дослал патрон в ствол.

Чиграш шарахнулся в сторону и присел. Косой даже не пошевельнулся.

— Ну? — сказал он спокойно. — Стреляй.

Леня вскинул карабин, направил его прямо в лицо Косому.

— Ну, стреляй, стреляй, — спокойно, словно давая дружеский совет, проговорил Косой. — Сопля ты. Ведь даже этого не сможешь. Скажи: «Руки вверх!» — и веди нас в милицию.

Леня бросил карабин на землю и разрыдался.

— А теперь, — так же спокойно продолжал Косой, — подними ружье, поставь его на место, стань на колени и извинись. И скажи громко: «Я сопля».

Леня, всхлипывая, поднял карабин, обтер его и повесил на сучок.

— И все?

Чиграш опять оказался сзади, подождал немного и, схватив Леню за шею, стал гнуть его к земле, пока он не коснулся ее коленями.

— И все?

— Я сопля, — честно сказал Леня.

Так началось его рабство, которое он принял безропотно, без борьбы. Впоследствии, долго и трудно размышляя, Леня признался себе, что фактически началось оно гораздо раньше. Но вместе с ним начался и его долгий и трудный путь к себе…

Разбудила его обильная струя, злорадно пущенная Чиграшом на брезент.

— Еще раз проспишь, ханурик, морду умою, — сказал тот, застегивая штаны.

Косой выбросил из палатки Ленины ботинки — он всегда забирал их на ночь, чтобы Леня не пытался бежать. А куда тут бежать? У него даже патрончик из-под валидола с аварийным запасом спичек отобрали.

Робинзон в душе, Леня растерялся, когда пришла пора выбора, оттягивал решающий момент, убеждал себя, что без самого необходимого он, даже при всем своем опыте, пропадет в тайге, а здесь его худо-бедно, но хотя бы кормят, и, может быть, когда-нибудь что-нибудь произойдет, представится какой-то счастливый случай и все само собой решится, само образуется. Воля его была подавлена, он не хотел признаваться в этом, скрывая от себя, что равно боится и одиночества, и возмездия в случае неудачного побега.

А в том, что возмездие последует немедленно и будет очень суровым, возможно, даже крайним, он не сомневался. Прислушиваясь к кратким, не всегда понятным разговорам, Леня узнал, что спутники его — дикие старатели, люди с уголовным прошлым. Чиграш освободился совсем недавно, а Косой, бывший геолог, практически спившийся, но с сильной еще волей человек, срок свой, полученный за пьяную поножовщину, много не досидел, находился в бегах, и его разыскивала милиция. Узнал Леня и то, что когда-то, еще в бытность рабочим геологической экспедиции, Косой нашел хороший самородок на притоке реки Лихой, но скрыл это и увел оттуда всю партию — поджег тайгу. А начальнику для полной гарантии посоветовал за кружкой спирта указать в отчете, что участок этот обследован полностью. Тот подумал и согласился, чтобы не провалить план и без того неудачного года. И сейчас в надежде «озолотиться» Косой и Чиграш шли к этому месту, а Леня был нужен им только как даровая рабочая сила — вьючная лошадь, кухарка, судомойка, лакей, мальчик для битья — словом, раб.

Все чаще со страхом Леня задумывался — а что же дальше? Что ждет его, когда золото будет найдено и намыто? Ведь знает он об их делах вполне достаточно, что-. бы Косой и Чиграш снова и очень надолго заняли свои места на лагерных нарах. Что и говорить, даже их действия по отношению к нему уголовно наказуемы, не считая уже краж в поезде и магазине, угона лодки. Была, правда, у Лени слабенькая надежда, что в конце концов они отпустят его, запугав тем, что он тоже достаточно замаран, что он не только свидетель, но и активный соучастник краж. Может быть, именно для этого они часто напоминали ему о якобы утерянных на причале документах. Может быть, именно поэтому Чиграш, включая украденный еще в поезде транзистор, дразнил Леню, говоря, что он мог бы выбрать «радио» и получше, побогаче да погромче. Может быть, поэтому они намекали на какие-то следы, будто бы оставленные им в магазине. Может быть… А если нет?

И Леня думал, ждал, понимая, что решать все-таки придется, и оттягивая это трудное решение. Все бессонные практически ночевки, все изнурительные дневные переходы, когда он тащил на себе тяжеленный рюкзак с припасами и оставшейся водкой, заботливо переложенной мхом («Разобьешь хоть одну — вся морда твоя такая же будет. И вся любовь», — предупредил его