Камило Села - Мазурка для двух покойников Страница 35

– Скоро опять будешь сильным и здоровым, не сомневайся, главное, что дожил до конца.

Когда наступает молчание, испанцы говорят «тихий ангел пролетел», а англичане, что дурак родился. Раймундо, что из Касандульфов, отвечает не сразу.

– Ты очень добра ко мне, Монча, думаешь, стану живым, как раньше, живым во всем?

– Да, Раймундо, во всем, живым во всем, увидишь, через несколько дней.

Робин Лебосан дарит Раймундо, что из Касандульфов, бутылку виски.

– Пожалуй, единственная во всей Галисии, только что ее мне привез старший Венсеас из Португалии, береги ее.

Было ошибкой поручить сведение счетов, суд и расправу юристам, лучше бы пехоте, было бы быстрее и милосердней, отдельные ошибки не имеют значения. В «Энеиде» прочтем, что и боги ошибаются, даже какой-нибудь перегиб не был бы важен, жестокость не в беспорядочном насилье доблестного рубаки и выпивохи, который живет с оглядкой и расчетом, а в трусливом администраторе, трусливом бюрократе, что умеет сохранять жизнь только осторожной скупостью, это тип отвратительный, слюнявый, зло – холодное, размеренное насилие посредственности, удушающей бумагами ростки жизни, это – не творцы справедливости, а маски карнавала немых; моль бюрократии хуже, чем горный зверь, мстительнее и разрушительнее, человек теряется, развинчивается и падает, не злится, не убегает, не кончает с собой – нет, только пугается, съеживается и размякает, становится угрюмым, неуклюжим, поддерживает глупость и порядок, обо всем узнает только из газет, и это несправедливо и трусливо; справедливость – еще несозревшая мечта, а мужество осталось в грустном цветке, истрепавшемся в букете: вчера в шесть утра во исполнение семидесяти трех смертных приговоров, вынесенных трибуналом в четверг, и так далее…

– Это, Монча, было как лихорадка, все словно в тумане, пожалуй, не скоро буду ясно видеть.

– Не думай об этом. Не открывай бутылку с виски, береги, выпьешь один; я сделаю тебе коктейль и тебе, Робин.

Раймундо, что из Касандульфов, нравится коктейль; красный вермут и можжевельник поровну, несколько капель горькой, листик мяты и перец.

– Чего нет, это льда.

– Не беспокойся, как-нибудь охладим.

Раймундо, что из Касандульфов, забыл с коктейлем свои черные думы.

– В Ля-Корунье, в кафе «Америка» и «Наутило» подавали коктейли, «Америка» находится на Королевской улице, по левую руку, хозяином был дон Оскар, я туда ходил с кузенами, иногда с Ампарито, какая хорошая девочка Ампарито! нужно вернуться в Ля-Корунью и увидеть ее, пожалуй, у нее уже есть жених, скорее всего есть.

Бенисья, дочка Адеги, не умеет ни читать, ни писать, ей это ни к чему, я не очень уверен, что грамота может для чего-нибудь пригодиться, у Бенисьи соски точно каштаны, и постепенно, мало-помалу улыбка возвращается на ее лицо.

– Бенисья.

– Слушаю, дон Раймундо.

– Сбегай в лавочку, принеси мне спичек и писчей бумаги.

– И марки?

– Да, и марки, три или четыре.

– Хотите с Изабеллой Католической или с каудильо? Раймундо, что из Касандульфов, улыбнулся.

– Какие есть, плутовка, какие есть.

В этом году немногие пошли паломниками к Корпиньонской Богоматери в Санта-Байа, за Лалином, это год неопознанных мертвецов и неожиданных арестов, в этом году меньше бесноватых и больше полицейских, ясно, обычаи изменяются, меньше также торговцев и музыкантов.

– Можно играть на гаите?

– Только днем.

Под развесистым дубом знахарка колотит четками парня-идиота, чтобы он изрыгнул демона.

– Свинья, что ж ты, хочешь остаться с чертом внутри? Вон отсюда! Сатана, подлый демон, изыди из тела этого человека!

Раймундо, что из Касандульфов, устал, все, что видит, немного странно и искусственно, ясное дело, он устал.

– Едем, Монча? По-моему, Галисия выродилась вплоть до колдовства, почему мы не родились на сто лет раньше или позже?

По дороге домой Раймундо, что из Касандульфов, почти все время угрюм и молчалив, едут они в старом «эссексе», купленном сеньоритой Рамоной у одного португальца, черный торжественный «паккард» и белую изящную «изотту-фраскини» реквизировали в начале войны, и их никогда больше не видели, кому-то послужат.

– О чем думаешь?

– Ни о чем, видишь ли, в голове вертится одна мысль, которая мне не нравится…

Льет учтиво, любовно, кротко на зеленое пустынное поле, на хлеб и кукурузу, пожалуй, льет без галантной учтивости, без покорной любви, без кроткого и радушного спокойствия, льет, пожалуй, порывами, внезапными ударами, потому что у дождя тоже отнята его стихия, Раймундо, что из Касандульфов, сидя рядом с сеньоритой Рамоной, снова говорит словно с неохотой:

– Испания – труп, Монча, не хочется верить в это, но очень боюсь, что труп. Неизвестно только, сколько будем тянуть с похоронами. Как бы хотелось ошибиться! Чтобы она не умерла, а только обмерла и могла очнуться! Как прекрасна Испания, и как ей не повезло, знаю, что этого нельзя говорить, но сама видишь – у испанцев почти не осталось энергии жить, мы должны чудовищно напрягаться и тратить все силы на то, чтобы нас не убили другие испанцы.

Сеньорита Рамона и Раймундо, что из Касандульфов, прибыли в деревню перед заходом солнца.

– Я останусь у тебя, Монча, я устал и лягу без ужина.

– Как хочешь.

Жизнь продолжается рядом со смертью, известно, закон Бога, другие называют это инерцией, а третьи даже не видят, как проходят и жизнь, и смерть.

– Ты немного бледна, Нунчинья, плохой цвет лица.

– Да, три или четыре дня плохо сплю, не знаю, что со мной, возможно, непорядок с месячными.

Гауденсио играет на аккордеоне без энтузиазма, голоса чужаков не могут вдохновить сердца, Марта Португалка из заведения Паррочи, женщина почтенная и любезная, хорошо знает службу.

– Я делаю то, что знаю, и тружусь с охотой, мне платят за удовольствие, сама я денег не спрашиваю.

Гауденсио играет вальс Штрауса «Сказки Венского леса», очень романтичный и изящный, очень элегантный; сержанту Клементе Паломаресу, от интендантства, нравится терзать женщин, нравится избивать их, по правде, это всем нам нравится, лишь бы найти такую, которая позволит, и деньги, чтобы хорошо заплатить. Марта Португалка говорит ему:

– Мне платят за удовольствие, пока платишь, все идет, понял? Но если доведешь меня до крови, я прокляну мать, что тебя родила, а если заставишь плакать, убью, клянусь Богом!

– Я тебе подарю рубин и жемчужину, Марта, рубин, как капля крови, а жемчуг – слеза.

– Ладно.

Пура Парроча пахнет чесноком, не то что любит его, а по нужде, у Пуры Паррочи повышенное давление, чтобы сбить его, она завтракает с чесночным маслом, чеснок – хорошее средство от чумы, также годится от вампиров и от глистов, плохо, что запах остается в дыхании. Дон Анхель Алегрия, ортопед, протезист, коллекционирует эмблемы: Социальная защита, Мигель де Сервантес Сааведра, первый среди испанских гениев, Испанская пехота, стрелок XVIII века, Мальорка, сверкающая жемчужина смеющегося архипелага, дон Анхель страдает орхитисом и шар у него вздулся, как цветная капуста, девушки Паррочи бегут от него, как от чумного.

– Нет, нет, пусть спит со своей женой, а если не нравится, пусть терпит, все мы терпим в этой жизни, у дона Анхеля яйца сгнили, не хочу стать несчастной навсегда, я живу, чтобы быть здоровой.

Мамеде Педрейру приговорили к смерти, так как его поймали в горах с оружием, это очень серьезное преступление, его мать стала на углу, где должен был пройти Франко, и бросила ему бумагу с просьбой о помиловании, конвой подумал, что бомба, и ее застрелили, генерал Франко, прочтя бумагу, помиловал Мамеде Педрейру, заменив гарроту на 30 лет принудительных работ, Мамеде Педрейра убежал при пересылке и сейчас прячется в доме Хурхо Ламейро, никто не знает, но жена-то знает, жена его очень решительна и надежна, Мамеде Педрейра живет на дне сухого колодца, у него подушка и одеяло, пищу получает, когда тянет веревку блока, каждые 2–3 суток поднимается по ночам, выходит поразмять ноги и немного помыться.

– По мне, можешь быть здесь сколько хочешь, и Кармен тоже так думает, это не будет продолжаться всю жизнь.

– Не знаю, что сказать, может длиться дольше, чем все мы думаем.

В горах бродил, много лет назад, парень, Ласаро Кодесаль, волосы рыжие, как перец, взгляд чистый, как вода в источнике, Ласаро Кодесаля убили мавры, и уже никто о нем не помнит.

– Даже ни одна из девушек, которых он брюхатил?

– Ни одна.

Люди молчат, но все всегда меняется, теперь тем более, и никто никогда не спорит об одном и том же, некоторые кобельки из дома Паррочи уже не дышат, не наслаждаются, не ходят, потому что мертвы и похоронены, дон Теодосио, муж доньи Хеммы, умер от сердца, из шлюх дону Теодосио больше всего нравилась Виси, всегда такая ласковая и любезная, гиена с записной книжкой – дон Хесус Мансанедо умер смердя и разлагаясь, девки Паррочи избегали его, и этот, что обычно давал им на чай восемь или десять реалов, шакал Мисифу, тоже был дерьмо, его убили на крыльце двумя ударами, один в горло, другой – в грудь, а Ресуррексион Пенидо, которую звали Лодолой, потому что, казалось, она вот-вот полетит, задрожала, увидев труп, Лодола была первой, увидевшей труп Мисифу, никто в доме Паррочи не оплакал его смерть, он был враг рода человеческого, это было видно по лицу, Марта Португалка умеет читать по лицам мертвецов, Марта Португалка достаточно известна как добрая, распутная и ядреная; согласно осведомленным лицам, задница у нее хрустит, как арбуз, замечу, что не у нее единственной, говорят и о других; Гауденсио исполняет веселый пасодобль Тореро «Марсиаль, ты лучше всех»; Рикардо Васкес Вилариньо, жених моей тети Хесусы (так все говорят, хотя неправда) тоже иногда посещал Паррочу, но не часто, только из медицинских соображений, чтоб не бросало в жар, подчас даже ходить невозможно; Рикардо Васкес Вилариньо брал любую женщину, он был толстокож, просил только, чтоб его удовлетворили, Лусио Моуро, в тех редких случаях, когда бывал в Оренсе, ходил к Парроче, Лусио Моуро нравились грудастые женщины, сладкая анисовая и танго.