Татьяна Степанова - Валькирия в черном Страница 41

НАЛОЖЕНИЕ КАДРОВ – 2: ДО ТОГО, КАК ПОГИБНУТЬ ОТ ЯДА

Гауптштурмфюрер Гюнтер Дроссельмайер и его младший брат Вилли, до того как погибнуть от яда, провели приятнейший вечер в варьете.

И произошло это недели за полторы до…

Тут, на Восточном фронте, хоть и в глубоком тылу, далеко от передовой, по дороге в театр в машине Дроссельмайер опять говорил на свою любимую тему: что война – это совсем не то, чем кажется, мой мальчик. Не то, что видишь, когда смотришь кинохронику в офицерском клубе.

Все намного грубее, грязнее, и все это воняет загноившимися ранами и мертвечиной, гарью, мочой, бензином, копотью. И все это прозаично и скучно. До тех пор, пока не убьют.

Вилли слушал, полузакрыв глаза. Единственный из офицеров, он участвовал в представлении как актер.

А потом на сцене бывшего областного театра драмы и комедии, где еще в 1938 году Советы ставили революционную пьесу «Бронепоезд», а в мае 1941-го давали «Маскарад», открыло занавес передвижное варьете.

Чины из СС приехали с инспекцией, для них, в общем-то, и старались. Кордебалет целиком привезли из Польши, то есть из генерал-губернаторства. Оркестрик нашли местный, причем перед тем, как выпустить его перед офицерами Рейха, вели долгое дознание – не затесались ли среди музыкантов евреи.

В первой части представления кордебалет – все как на подбор жилистые, ногастые, крашенные перекисью «фройляйн-пани», тощие и бледные от хронического недоедания, маршировали под барабаны, вскидывая руку в приветствии, танцевали большой канкан, высоко задирая ноги в синяках, и сооружали на плечах друг друга акробатические пирамиды.

А после антракта, когда в тесном зале уже клубился сизый сигаретный дым, как в пивной, все позабавились, оторвались.

Оркестрик начал «Лили Марлен» – куда же без нее на войне. Но потом быстро перешел на аргентинское танго, уступив соло скрипке и аккордеону. И появилась она со своим коронным номером «Das ist Luboff».

О ya, ya das ist…

Это есть Любовь… она самая…

Гауптштурмфюрер Дроссельмайер помнил не только ее имя, но и фамилию. Как же не помнить, сколько документов пришлось лично ему на нее оформить, сколько жестких проверок провести, прежде чем позволить ей вот такой близкий контакт с офицерами СС и вермахта. Прежде чем разрешить ей вот так подавать себя им со сцены – порочно, властно, соблазнительно и щедро. Чтобы вот так возбуждать, провоцировать, чтобы у всех собравшихся в прокуренном душном зале дружно шевелилось и каменело там, в недрах форменных армейских галифе, требуя любви.

Под звуки аккордеона и скрипки она являла себя сначала закутанная с ног до головы в черный форменный прорезиненный плащ. В сапогах и фуражке с высокой тульей – брутальная, как смерть. А затем фуражка летела в зал и волна льняных кудрей волной рассыпалась по плечам. И они видели ее глаза, высокие скулы и ярко накрашенный рот, пухлый, как бутон.

Плащ скользил вниз, являлось боа из перьев, широкие офицерские подтяжки и голые груди.

Когда она начинала отбивать чечетку, голые груди волновались, упруго вздымаясь вверх, раня сердца зрителей совершенством формы и рубиновыми сосками.

Аккордеон умолкал, слышались лишь скрипка и барабан. Боа из перьев так и хотелось сорвать прочь. И тут на сцене появлялся Вилли – такой юный, одетый и загримированный под женщину с подведенными глазами, накрашенными губами, нарумяненный и в парике, но в солдатских сапогах. Он совсем не умел танцевать, но это от него и не требовалось.

В номере «Это Любофф» разыгрывалась пантомима.

Все мелькало, когда две женщины, настоящая и ряженая, сплетались, соединяя рты, руки и ноги. Все мелькало – обнаженная грудь, жадные губы и тяжелый подкованный солдатский сапог, когда Вилли наносил в эту самую нежную упругую грудь удар.

Гауптштурмфюреру Дроссельмайеру хотелось крикнуть из зала: Вилли, а ты по правде бьешь ее?

Что же ты делаешь, мой мальчик…

Ей же больно, а она должна петь и танцевать для нас…

Но нет, все это бутафория, и вон снова эти две шлюхи любятся на сцене на потеху возбужденного зала.

В конце концов, Вилли впал в такой раж, что его приятели еле оторвали его от нее, стащив со сцены долой. И она осталась одна.

Боа из перьев падает. Последнее, что еще скрывает ее от жадных глаз, – кружевные трусы.

Она всегда снимала их быстро, не томя. А потом поворачивалась к залу задом и наклонялась так низко, что льняные кудри мели сцену.

Они орали от восторга, и вот тут-то и начиналась главная потеха: они бросались из зала всем, что имелось под руками – смятыми пачками сигарет, стреляными гильзами, моноклями на шнурках, спичечными коробками, губными гармошками.

Некоторые вскакивали с места и ныряли вбок за кулисы, где спешно дрочили в кулак или в носовые платки, а потом скомканные швыряли в нее.

Лиловый от натуги оберст инженерных войск стащил с пальца золотое обручальное кольцо и бросил. Далеко, с силой – метнул, как…

Попал в самую цель. Она там, на сцене, пронзительно вскрикнула, ощутив боль и холодок металла.

Зал ревел и стонал. Она выпрямилась и обернулась. Бледная, несмотря на то, что вот так долго стояла «раком», согнувшись – ни кровинки румянца на щеках.

Она послала господам офицерам воздушный поцелуй.

В кулисах, прячась от всех, плакал кордебалет. Но эти девки, лишенные страны и воли, лишь всхлипывали и шипели про себя польские проклятия, как беззубые змеи.

Неприятный инцидент случился с оркестром. Пожилой виолончелист внезапно напал на офицера СС, пытаясь удавить его струной, сорванной со своей дешевой виолончели.

По возрасту он уже не подходил для концлагеря, а возиться оформлять его в гестапо, допрашивая и заводя кучу бумаг, после такого вечера в варьете было лень. Все торопились выпить.

Вилли, успевший уже переодеться в форму, но еще не смывший с лица грим, с подведенными глазами и румянами на щеках, достал пистолет и исполнил свой солдатский долг, на заднем дворе театра у поленницы дров.

Обычно меткий в стрельбе, он несколько раз промазал. Видимо, был все еще слишком взвинчен.

Что поделаешь, das ist Luboff…

Она медленно и неспешно переодевалась в театральной гримерке. Офицеры ждали ее. Все жаждали продолжения.

Гауптштурмфюрер Дроссельмайер чувствовал лишь одно, как мучительно и сладко, как сильно ноет его член, твердый как камень. Но он держался стойко – и на войне порой хочется ощущать себя…

Ладно, пусть не кем-то там… из фильмов про войну…

Не героем. Не сверхчеловеком.

Просто субъектом воли, а не животной скотиной.

Глава 39

КОНФИДЕНЦИАЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Во второй половине дня точно по мановению волшебной палочки распахнулся агентурный «сезам».

Обеденный перерыв Катя провела в местной кофейне, пытаясь осмыслить все, что услышала в больнице. Тупой иррациональный страх перед местной едой, как она ни уговаривала себя, не проходил.

Она сидела перед тарелкой с пиццей «маргаритой» и буквально заставляла себя: негде готовить самой, да и некогда. Тот домашний бзик – только бзик, поди нервы полечи, дорогуша. Но аппетит отсутствовал напрочь. Кате казалось, что вместо румяного хрустящего теста жует картон, а вместо расплавленного сыра и помидоров – клей.

Если бы обедала вместе с Гущиным или с кем-то из оперативников, экспертов, глядя на то, как они наяривают – жуют, может, оно бы и ничего, отпустило.

Но опергруппа плотно работала в этот день сразу по двум направлениям – фармацевтической фабрике и вела переговоры с местными «информаторами». Так что в кофейне и в «Макдоналдсе» заседать было некому.

Гущин кратко явил себя в Электрогорском УВД, затем сел в машину и снова куда-то отчалил.

А ближе к вечеру словно плотину прорвало, хлынул поток информации от местных.

В Электрогорске конфиденты предпочитали не встречаться лично с кураторами из розыска – оно и понятно, городок с пятачок. А звонили по мобильным.

Звонки и все переговоры записывались на пленку, а затем тщательно анализировались.

Катя сидела в уголке в кабинете местного розыска и слушала записи и комментарий сыщиков. Несмотря на то, что конфидентам четко поставили задачу о том, какого содержания сведения нужны, но, как обычно в таких случаях, всплывала масса посторонних сплетен. Все, что угодно, – от веских догадок о том, кто из «братвы» приложил руку к ограблению склада садовой техники, до сведений, где именно в настоящую минуту находится угнанная со стоянки бетономешалка.

Из всего этого мутного потока усталая Катя выделила лишь пару сообщений.

– Зря на фабрике такой шмон навели… Ни к чему это, по бумагам там все чисто, вся отчетность – комар носа не подточит, мне ли не знать, – мужской голос звучал этакой скороговоркой с пришепетыванием. – Гидрохлорид эторфина в списке, но заказов на поставку препарата у нас в последнее время мало. Еще прошлогодняя партия на складе пылится, заявку сняли в последний момент. Отчетность о наличии можете проверять, а можете и не проверять, там вся сойдется тютелька в тютельку, мне ли не знать. Мимо меня на подпись носят каждую неделю. Только это ничего не значит. Нейролептики, в том числе и М 99, с фабрики как раньше уходили налево, так и сейчас уходят. Это ж рынок. Что нельзя продать легально, продают по-иному. Нет, нет, уверяю вас, концов не найдете – все идет только через Интернет, через подставных лиц. Думаете всю цепочку вытянуть – очень сомневаюсь. Отсюда, с фабрики, не выйдет, надо с покупателей начинать. Хорошо, если что узнаю дополнительно, позвоню. Насчет двух других препаратов… Их тоже можно приобрести через Интернет. Если, конечно, такой целью задаться.