Питер Робинсон - Растерзанное сердце Страница 42

— И то и другое, приятель. Так охренительно тяжело. Вы так на нас насели, но вы, знаете, зарулили совсем не в ту сторону. Мы творим любовь, а не убийства.

Его ноющий голос начинал действовать Чедвику на нервы.

— Расскажите мне о Линде.

— Что вам о ней рассказать?

— Когда вы впервые встретились?

— Пару лет назад. Вскорости после того, как я сюда переселился. В шестьдесят седьмом. В мае, в июне, где-то так.

— Вы переехали сюда из Лондона?

— Да. Я там жил до начала шестьдесят седьмого. Повидал, какие там творятся дела, и решил сам попробовать тут устроить что-то в этом роде. Времена были самые вдохновляющие: великая музыка, поэтические чтения, световые шоу, всякие хеппенинги. В воздухе пахло революцией, приятель.

— Вернемся к Линде. Как вы познакомились?

— В городе, в магазине пластинок. Мы оба рылись в секции фолка и разговорились. Она была такая одинокая. Я хочу сказать, она менялась, но сама этого не осознавала, пыталась себя найти, но не знала, что со всем этим делать. Как гусеница, которая превращается в бабочку. Понимаете, о чем я?

— И вы помогли ей найти себя?

— Время от времени я приглашал ее в наши края. Давал ей книги — Лири, Гурджиева, Алана Уоттса.[18] Играл для нее. Мы много разговаривали.

— Вы с ней спали?

— Нет-нет. Она была на седьмом месяце.

— Употребляла наркотики?

— Ни в коем случае.

— Сколько она здесь пробыла?

— Не очень долго. После того как родила, она тут какое-то время пожила, месяц-другой, зимой шестьдесят седьмого, а потом, в начале шестьдесят восьмого, уехала в Лондон. Ну а после этого она тут зависала, когда приезжала в гости в наши края.

— Чем она занималась?

— В каком смысле?

— Профессия? Заработок? У нее была работа?

— А, вся эта чушь собачья… Ну, когда я ее в первый раз встретил, у нее ничего такого не было, конечно. Она тогда еще жила с родичами. А потом — ребенок… Кстати, она делала очень красивую бижутерию, но вряд ли много на этом выручала. Обычно просто дарила. И еще одежду. Она все могла починить, умела сшить рубашку из любых клочков. Она и модой увлекалась, делала кое-какие собственные модели.

— Чем же она зарабатывала?

— Работала в магазине «Байба». Довольно известный. Они потом переехали на Кенсингтон-Хай-стрит. Торговали всяким ностальгическим хламом а-ля тридцатые. Сами знаете: все эти шляпы с висячими полями, страусиные перья, длинные атласные платья, розовые и фиолетовые.

— Вы, случайно, не знаете, где она жила в Лондоне?

Ноукс продиктовал им ноттингхилльский адрес.

— Она жила одна или с кем-то?

— Одна. Но у нее была близкая подруга, жила в том же доме, через коридор. Раза два приезжала сюда с Линдой. Американка. Зовут ее Таня Хатчисон.

— Как она выглядит?

— Как картинка. В каком-то смысле она как негатив Линды, но по-своему красивая: длинные темные волосы, очень длинные, смугловатая — может, наполовину мексиканка или еще что-нибудь в этом роде. И белые-белые зубы. Но ведь у американцев у всех очень белые зубы, а?

Кажется, та самая девушка, которую описывал Робин Мёрчент. Интересно, какое отношение эта Таня Хатчисон имеет к убийству Линды Лофтхаус — если она вообще имеет к нему отношение?

Большего от Дэнниса Ноукса добиться, видимо, не удастся, решил Чедвик и подал Эндерби знак сворачиваться. Позже они пришлют сюда кого-нибудь, чтобы поговорить с остальными. Он не верил, чтобы Ноукс и его приятели были причастны к убийству Линды Лофтхаус. И, главное, теперь он знает, где она жила, а эта Таня, возможно, сумеет сообщить им еще что-нибудь о жизни Линды. И о ее смерти.

На следующий день, перед тем как отправиться допрашивать Вика Гривза, Бэнкс решил наведаться в Свейнсвью-лодж — из любопытства, чтобы впитать в себя атмосферу. Он получил ключи у дамы — агента по недвижимости, которая пояснила, что они держат этот дом на замке с тех пор, как местные фермеры стали сообщать о случаях незаконного проникновения. Дама считала, что это, вероятнее всего, просто хулиганят подростки, но в агентстве опасались, как бы дом не облюбовали бродяги или путешественники, потому и заперли его.

Вступив в холодный и продуваемый сквозняком коридор, Бэнкс словно попал в один из жутких особняков из старых фильмов Роджера Кормена по рассказам Эдгара По — «Дом Эшеров» или что-нибудь в этом роде. Стены длинного прохода были обшиты панелями, по каждой стороне шли двери, и на стенах были заметны прямоугольники, где когда-то явно висели картины. Бэнкс попробовал открыть несколько дверей и обнаружил, что все они ведут в пустые комнаты, находящиеся в разной степени запустения. Во многих местах отвалились куски потолка, все было подернуто слоем пыли от осыпающейся штукатурки, и Бэнкс, проходя, поднимал целые тучи, кашлял, во рту у него пересохло.

В конце коридора пыльная, изъеденная молью портьера прикрывала створчатые стеклянные двери. Бэнкс повертел ключом и отпер их. Он вышел на широкий пустой балкон и прислонился к прохладному камню балюстрады, чтобы насладиться видом. Внизу располагался облицованный гранитом и мрамором бассейн, его темное дно заросло травой и мхом и было засыпано мусором. На склоне долины, внизу, по берегам реки Свейн стояли красные, бурые и желтые деревья. На глазах у Бэнкса несколько листьев сорвались и закружились на ветру. На противоположной стороне долины паслись овцы — белые точки на зеленом поле среди возвышающихся там и сям каменных стен, сложенных всухую. Тучи были такие низкие, что, казалось, задевали выступы известняка, тянущиеся вдоль гребня холма, окутывали туманом вересковые пустоши, начинавшиеся выше.

Обхватив себя руками, чтобы согреться в этой осенней промозглости, Бэнкс вернулся в здание и спустился по лестнице на нижний этаж. Он попал в комнату, похожую на пещеру, и решил, что здесь, видимо, когда-то располагалась звукозаписывающая студия. Значит, вот где «Мэд Хэттерс» сделали свой второй альбом, ставший настоящим прорывом после беспрерывных разочарований зимы шестьдесят девятого-семидесятого, и потом, в последующие годы, — еще несколько альбомов. Разумеется, никакого оборудования здесь не осталось, однако еще валялись обрывки проводов, сломанная барабанная палочка и что-то похожее на гитарную струну. Как Бэнкс ни старался, он не смог уловить отголоски звуков и музыкальных фраз далекого прошлого.

Он отпер двери и вышел к краю бассейна. Задний двор был засыпан битым стеклом, а на дне бассейна, там, где оно шло под уклон, скопились бутылки и банки из-под напитков. Бэнкс понял, что имела в виду агент по недвижимости: очевидно, местные ребята не раз перелезали через стену и здесь оттягивались. Возможно, они приходили сюда почтить память Робина Мёрчента — точно так же, как молодежь собирается у могилы Джима Моррисона на парижском кладбище Пер-Лашез. Впрочем, это вряд ли, усомнился Бэнкс. Ему показалось, что за спиной, в заброшенной студии, раздался какой-то звук — он обернулся и успел заметить мышь, шныряющую в пыли.

Бэнкс попытался представить себе ту ночную сцену, тридцать пять лет назад. Наверное, играла музыка, и вокруг бассейна все было залито светом. Благовония. Разумеется — наркотики. И спиртное. В начале семидесятых выпивка опять стала входить в моду среди молодого поколения. Вероятно, здесь были и девушки, полуодетые или почти раздетые; все смеялись, танцевали, занимались сексом. А когда все угомонились, Робин Мёрчент… Да, что же произошло? Бэнкс пока этого не знал. Кев Темплтон все еще сидел в подвале полицейского управления, листая архивы.

Порыв ветра с шумом ударил в раскрытую дверь, и Бэнкс вернулся в дом. Здесь не было ничего, кроме призраков, и ему никто не мог помочь. Лорд Джессоп умер от СПИДа, бедняга, а Робин Мёрчент утонул в этом вот бассейне. Однако кое-кто из «Мэд Хэттерс» был очень даже жив, и где-то поблизости обитал Вик Гривз. Если бы только он заговорил. Если бы только он смог заговорить. Бэнкс точно не знал официального диагноза; все утверждали, что он принял слишком много кислоты и улетел за край. Что ж, скоро он это выяснит, для этого нужно лишь немного умения и чуть-чуть везения.

Чедвик давно не ходил по Портобелло-роуд. Собственно говоря, с войны, когда он был здесь в увольнении между боевыми заданиями. Он был уверен, что тогда эта улица была более узкой. Возле домов стояли мешки с песком, на окнах — черные шторы затемнения. Пустые витрины магазинов, кучи мусора на месте падения бомб, запах пепла, разбитый газопровод и разорванные канализационные трубы. Теперь же самый серьезный беспорядок создавало строительство новой трассы над эстакадой Вествэй; сейчас стройку почти завершили, и пахло тут в основном экзотическими пряностями, навеявшими Чедвику воспоминания о службе в Индии и Бирме.