Иоанна Хмелевская - Кровавая месть

Иоанна Хмелевская

Кровавая месть

Она даже не оглянулась. Услышав звук мотора, тут же кинулась бежать от края леса вглубь. А он впервые в жизни был рад, что ездит не на машине — старый мотоцикл легко маневрировал между деревьями. Да и лес был знакомый, изъезженный им вдоль и поперёк — в начале осени он здесь грибы собирал, даже не слезая с седла. А бежала она, глупее некуда, прямиком в старую рощу без всякого подлеска.

Догнать её труда не составило. Споткнувшись о лежавшую на подмёрзшей земле корягу, прикрытую примороженной заячьей капустой и мелкими ветками, она растянулась лицом вниз и так здорово стукнулась головой о пенёк, что, похоже, на пару минут потеряла сознание.

Этих минут ему оказалось вполне достаточно. Мог не торопиться и спокойно прислонить свой драндулет к ближайшему дереву. Плевать он хотел на всякие там следы преступления. Топор был привязан спереди к бензобаку — нечего попусту бросаться людям в глаза на багажнике. И хотя по всему лесу разносился шум моторов, стук: топоров и визг пил, но бережёного бог бережёт… Не хватало ещё, чтобы к нему первому заявился участковый.

Топор отвязал без особой спешки, несмотря на то, что сам аж дрожал от переполнявшего его бешенства. Это было настоящее неистовство, дикая ярость, от которой темнеет в глазах и хочется выть. Здесь, прямо перед ним, лежала сейчас его боль, его мука. Не станет её, не станет и боли!

Он нанёс шесть ударов. На седьмой сил уже не было — ещё не совсем оклемался после этого паршивого гриппа. Ярость улетучилась, а рука служить отказывалась. Он вообще не вставал бы с постели, если бы не проклятущие ёлки. Велено привезти две штуки, вторую тётка потребовала. Вся деревня как раз вышла на промысел. Одного могут и заловить, всех — никогда.

Впрочем, с неё и того хватило. Он любовался на дело своих рук без малейшего сожаления, даже с удовлетворением. Затем тщательно вытер топор о большой кленовый лист, украшавший спину её розового свитера. По этому листу он её издалека и узнал: другого такого ни у кого в деревне не было. Осмотрел свою одежду — никаких пятен: брызги летели во все стороны, а на него не попало. Повезло.

Завёл мотор, сделал здоровенный крюк и заехал в сосняк. Силы понемногу восстанавливались, срубил две сосёнки, обернул их тряпками, перевязал верёвкой, ловко приторочил к своей развалюхе и двинул домой.

Тут пошёл снег.

Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Вся деревня занималась тем же самым. Народная молва донесла, что коменданта местной полиции вызвали на какое-то совещание в Сейны, а его крайне немногочисленные подчинённые в жуткой спешке и, понятное дело, втихаря точно так же запасаются рождественской атрибутикой. Снегу все обрадовались.

За исключением коменданта.

Труп нашла собака лесника только под конец января, когда неожиданно наступила оттепель и тот отправился обозреть убытки, нанесённые лесу зимней природой при активном содействии местного населения. Метровые сугробы осели и, подтаяв, кое-что обнажили. Откопать остальное не составило особого труда.

Зато больших трудов стоило установить личность жертвы. Свитер с листом почти полностью утратил свою яркость, а пять недель ничком в лесной подстилке практически свели к нулю индивидуальные черты лица. В итоге загадку принялись решать методом исключения: или это была одна такая, приезжая, четыре с половиной дня жила здесь в деревне, у Дальбов, вместе с одним мужиком, что её привёз и увёз назад, носила похожий свитерок; или же это младшая Дальбова, Зеня, что пропала из дому аккурат за неделю до праздников. Как-то оно всё совпало: и гости уехали, и Зеня куда-то запропастилась.

Богатым Дальбам Зеня приходилась не дочкой — племяшкой. А из отцовского дома она уже не первый раз грозилась убежать, чему никто, собственно, не удивлялся. Папаша — алкаш и скандалист, мамаша — та ещё шалава, за деньги любого желающего готова обслужить, старший брат на нарах за незнамо сколько грабежей, а младший — дебил вроде как с разжижением мозгов, жуть какой недоразвитый, только есть и умеет. Что прикажете той Зене в эдакой семейке делать?

Дядька Зенин своего брата-алкаша и знать не желал, но племяннице гостить позволял. Правда, редко и без особой радости.

Возник закономерный вопрос: кто с этим мужиком уехал? Если Зеня — тогда в лесу обнаружили чужую, приезжую. А если приезжая как приехала, так и уехала, то в лесу, выходит, лежит Зеня? Определиться было непросто: обе блондинки, роста одинакового и фигуры схожи, даже по причёскам не различишь, поскольку Зеня, как только городскую увидала, тут же её куафюру скопировала. Правда, снег и трёхнедельный мороз поспособствовали сохранности останков, но итоговая оттепель сделала своё дело. А тут ещё этот свитерок. У Зени такого не было. А с мужиком уехала только одна особа. Как минимум пятнадцать свидетелей видели рядом с водителем всего одну блондинистую голову, второй точно не было, на заднем сиденье ехала ёлка. Спрашивается: чья та башка была, которой из двух?

Подключилась полиция воеводства.

— Сплошная каша, — мрачно заявил патологоанатом. — Шесть ударов топором и все в область таза, сзади. Позвоночник разрублен. Других существенных повреждений нет. На лбу имеется след сильного удара, но, судя по тому, как жертва лежала, она просто-напросто упала лицом прямиком на этот пенёк. Живая падала.

— Похоже на то, будто бы отец дочку порол, вот только орудие наказания выбрал неподходящее, — не менее мрачно высказался ассистент господина доктора, что заставило всех присутствующих тут же вспомнить про Зенина отца-алкаша, субъекта мерзкого, жестокого и агрессивного.

Так, значит, всё-таки Зеня?

Скоро обнаружилось, что ничуть не бывало, папаша отпал. Основательно набравшись, тот притащился домой в восемь утра, задал шороху домашним, по неизвестным причинам выломал старую оконную раму и отрубился. Трое клиентов мамаши под присягой подтвердили, что продрых её благоверный до семи вечера, в семь продрал глаза, поправил с мамашиной подачи здоровье и снова заснул мёртвым сном до следующего полудня.

Чёрт с ним, с папашей. А раз не Зеня — выходит, та, другая?

Немедленно выяснилось, что никто не в курсе, кто такие эти приезжие. Ну, ходили слухи, будто важная шишка с телевидения с секретаршей. По показаниям свидетелей следовало, что искал он натуру для нового кино — слонялся по окрестностям, значит, крутил башкой, а секретарша записывала, что шеф видит. Была у него и аппаратура, разные там камеры, фотоаппараты, понятное дело, компьютер, с людьми общался, а больше всё выпытывал, почём станет снять дом под съёмки. Прочих подробностей сельская общественность не запомнила, равно как и шишкиной фамилии. А уж о фамилии секретарши и говорить нечего. Называл её шеф Обезьянкой, что никак не могло быть именем, данным при крещении в христианской стране, а что с ней спал, так это было в христианской стране обычным делом Зеня с Обезьянкой отлично ладили и, можно сказать, подружились.

Даже вмешательство в дело Главного управления полиции — ведь как ни крути, этот режиссёр-продюсер-сценарист наверняка был из Варшавы — ничему не помогло. По однозначным показаниям всей деревни средство передвижения приезжих могло быть причислено к автомобильным маркам от польского «фиата», через всю японскую линейку, вплоть до «мерседеса». Цвет же машины колебался между ярко-красным, светло-синим, ядовито-зелёным и чёрным-пречёрным, а вот номера не запомнил никто. Только один десятилетний шкет упорно твердил, что спереди у авто были буквы WG, откуда и получалась Варшава. На варшавском телевидении секретарши не пропадали, и никто понятия не имел о каком-либо проекте нового фильма в северо-восточном регионе страны.

Одно только удалось установить совершенно точно — личность жертвы. По анализу ДНК — как трупа, так и многочисленных следов в домах обоих Дальбов — получалось со всей определённостью, что топором порубили всё-таки Зеню.

Что странно. Никому эта несчастная Зеня не мешала, никто на неё не обижался: никаких отвергнутых ухажёров, никаких ревнивых невест, никаких соперниц; вообще ни у кого никаких претензий. Ну кроме разве что у драгоценного папаши, который, бывало, гонялся за дочуркой с нескрываемым намерением наказать, а когда догонял, то и сурово наказывал. Но в данном конкретном случае родитель оказался не при делах по причине полнейшего алкогольного ступора, хотя вообще-то здорово на неё был зол, потому как непослушная и всё сбежать грозилась.

Преступника личность порубанных останков вогнала в не меньший ступор. Оглушённый такой новостью убийца не сделал ничего, даже не напился. Зеня ему была по барабану. Не от неё он зверел, не от неё темнело в глазах, а от той… той… что, как змея, выскальзывала из рук. Это та гадина его соблазнила, обольстила вертлявой задницей, раз одарила неземным блаженством и бросила. Вертела перед носом, а не давала. На другой день собиралась уехать. И что?