Елена Логунова - В костюме голой королевы Страница 31

Огороженный забором треугольник широким клином тянулся от центрального проспекта до моря, мешая перемещению в центр города и обратно гостей и сотрудников пансионата «Солнечный Магадан», расположенного за «Норильскими зорями».

Строительные работы на объекте велись лишь время от времени, по мере появления у владельца свободных денег, и ухоженный парк некогда популярной здравницы превратился в дикие джунгли с роскошными, как в допотопные времена, папоротниками и колючками.

Граждане, знающие, что кратчайшее расстояние из пункта А в пункт Б — это прямая, за два года долгостроя протоптали через «Зори» удобную тропинку. Она брала начало у одной просторной дырки в заборе и заканчивалась у другой.

Охрана санатория не раз пыталась заделать эти функциональные отверстия, но все попытки были тщетны. Если дыры забивали деревянными щитами, то доски исчезали вместе с гвоздями. Частую шнуровку из колючей проволоки аккуратно истребляли кусачками. Заплатки из проволочной сетки раздирали в клочья. Дольше всего продержалось заграждение из обмазанных гадким солидолом железных труб, но и его как-то ночью вырезали вместе с солидолом и частью забора, отчего проход не просто открылся, но еще и расширился.

В настоящее время проходная дыра в заборе была заклеена большой афишей гей-парада, еще свеженькой, прилепленной совсем недавно. Саша-зам, как местный житель, этой скромной хитростью не обманулся и решительно полез сквозь нарисованного гея, разорвав его на две половинки. Это красиво символизировало трудности определения сексуальной ориентации.

Флажки бумажных клочьев весело зашелестели, и Саша не услышал приближающихся шагов.

В ночное время партизанская тропа, как правило, пустовала, потому что никакого освещения на территории не было, а риск сломать себе ногу на кочках и ямах, напротив, присутствовал. Но Саша был вооружен встроенным фонариком мобильного телефона, и ему даже в голову не приходило, что он может стать жертвой грабителей или уличных хулиганов, пока на крутом повороте перед ним не возникла пугающая фигура.

Персонаж в тренировочных брюках смутно белел в темноте незагорелым телом и отчетливо — молочного цвета носками, того же колера лампасами на штанах и подобием белоснежного капюшона на голове.

Этот наряд сочли бы странным даже на гей-карнавале.

В нем не было чистоты жанра, хотя угадывалась некая идея: в принципе, костюм мог символизировать трудное движение по пути цивилизации закрепощенных народов Востока.

— Добрый вечер, — вкрадчиво сказал слабовато цивилизованный товарищ с Востока, и у Саши возникло неприятное ощущение, что ничего хорошего этим вечером с ним уже не случится.

— Здрасьте, — неохотно ответил Саша, испытывая отчаянное желание немедленно попрощаться.

Персонаж в капюшоне ему решительно не понравился.

Саша попятился, неожиданно уперся спиной в препятствие, обернулся и увидел второго типа в трениках, носках и белой тряпке на морде.

Сквозь мануфактуру глухо прозвучал вопрос:

— Закурить не найдется?

Это была классическая реплика, анонсирующая небольшое развлекательное мероприятие «Гоп-стоп».

— Эй, вы кто? Чего вам надо?

Саша отодвинулся от второго типа. К сожалению, это приблизило его к первому.

— Ребята, я местный, меня лучше не трогать, вам же будет хуже!

— А мы чего? А мы ничего! — подступая к трепещущей жертве походкой вразвалочку, пожал плечами «курильщик». — Мы только поговорить. Разберемся по-хорошему — уйдешь на своих двоих.

— С чем разберемся? Кто вы? Я вас не знаю!

— И хорошо, что не знаешь, так и надо, ты, крыса, — голова в капюшоне качнулась, под ноги Саше полетел сочный плевок. — Где алмазы? Говори, если жить хочешь.

Жить Саша очень хотел и отдавать свою жизнь без боя не собирался.

— Какие алмазы? Откуда?

Он протянул ладони, показывая, что в них ничего нет, качнулся вперед и двумя руками столкнул молчаливого товарища «курильщика» с утоптанной тропы в допотопные заросли.

Поддельные «адидасы» и вискозные носки никак не могли защитить от колючек, которым в свое время с трудом противостояли шкуры мамонтов. Обрушенный в ботанический антиквариат молчальник вмиг обрел громкий голос и продемонстрировал обширный запас нецензурной лексики. Колючки, слышавшие еще рев мамонтов, невозмутимо держали его в объятиях.

Саша без промедления стартовал с места, удачно вписался в крутой поворот тропинки, еще ускорился и уже мнил себя спасенным, когда его настигла метко брошенная бутылка из-под французского коньяка «Лера Юджин» шестилетней выдержки.

— Она точно очнется? — с беспокойством спросил Лелик, сдернув с натянутой между деревьями веревки задубевшее одеяло.

Оно висело там не меньше месяца — с тех пор, как тайно проживавших на законсервированной стройке нелегальных мигрантов из Средней Азии отправили на родину. На память о них в укромном уголке под деревьями остался малобюджетный шедевр современного деревянного зодчества — картонно-дощатая хибара, сооруженная из коробок и ящиков.

Окон в ней не было, а дверной проем закрывал лоскут мутного полиэтилена. Вся конструкция выглядела крайне ненадежной и не привлекла даже местных бомжей, благодаря чему внутри сохранилось подобие мебели — стол и табуретки из тех же ящиков и дюжина продавленных панцирных сеток от кроватей, списанных с баланса реконструируемого санатория еще в прошлом веке. Металлические спинки кроватей пошли на заборчик, отделявший захиревший огородик при доме от глубокого оврага со строительным мусором. В высокой сорной траве коварно змеились засохшие плети бахчевых.

Местечко идеально подошло бы для съемок фильма про Робинзона.

— Очнется, не волнуйся, — ответил Лелику Борис, поднимаясь и отряхивая колени.

С высоты своего роста он полюбовался проделанной работой и остался доволен. Руки и ноги девушки были надежно прикручены к железной раме кроватной сетки обрезками электропровода.

— А ей не давит? — продолжал волноваться блондин. — Мы должны вернуть ее в целости и сохранности. Это же девушка на миллион!

— Ничего ей не давит, провод в мягкой обмотке, и закрутил я его совсем не туго.

В отдалении послышался громкий голос. Кто-то виртуозно ругался, с большим чувством поминая чью-то мать.

— Город высокой культуры! — закатил глаза Лелик. — Каждый второй отдыхающий — с судимостью, и все без исключения — с дурными манерами!

— Не надо судимостей, — хмуро попросил Борис.

Лелик заботливо накрыл «девушку на миллион» сиротским одеялом:

— Чтобы не простудилась.

— Да иди ты! — повысил голос Борис. — Твое дело — деньги получить, а за девушку я отвечаю, гарантирую: ничего с ней не случится!

— Ладно, я пошел.

Лелик заботливо подоткнул спящей девушке одеяло, перебросил через плечо собственную сырую майку и зашагал в темноту.

Летние туфли его при каждом шаге мокро чавкали. Это был противный звук, и Борис порадовался, когда он затих, но тут же подумал, что это очень странно. Ночь была тихой, даже шорохи разносились далеко.

Может быть, Лелик не ушел, а только спрятался в отдалении, не доверяя напарнику и собираясь лично наблюдать за драгоценной пленницей?

Борис рассердился.

— Я кому сказал — иди за баксами!

Он оглянулся на пленницу — она лежала тихо, как дохлая мышка, — и направился в лес.

Зрение у нее ощутимо ухудшилось. Правильно мама говорила, нельзя так много читать.

Оля поморгала, разгоняя серую муть перед глазами, но желанной зоркости не обрела.

«При чем тут зрение? Здесь просто темно», — на диво рассудительно подсказал ей внутренний голос.

Оля повернула голову. Это простое движение отчего-то далось ей с трудом и с жутким скрипом. С этаким звуком мог повернуться проржавевший робот с планеты Шелезяка.

«Жизни нет, полезных ископаемых нет», — машинально процитировал Олин внутренний голос.

Он уже понял, куда она попала.

Не на планету Шелезяка, нет, но совершенно точно в беду.

Оля попыталась поднять руку, чтобы протереть глаза, но не смогла. Запястье ее было крепко зафиксировано — и не одно, как вскоре выяснилось, а оба.

Оля брыкнула ногами и обнаружила, что они тоже привязаны.

Она задергалась, отчаянно стремясь освободиться, и едва не оглохла от металлических скрипов и визгов, которые сама же произвела.

«Панцирная сетка кровати», — проинформировал ее внутренний голос относительно того, на чем ее закрепили.

В ответ она хотела выругаться, но это было невозможно сделать из-за кляпа во рту.

«Вот и хорошо, не надо шуметь, — одобрил ее вынужденную немоту рассудительный внутренний голос. — Подожди, пока глаза привыкнут к сумраку, и осмотрись».

Оля перестала дергаться и, пока лежала тихо, вспомнила: она пришла на пирс, и ее столкнули в воду, а потом затащили в лодку и — все, дальше темнота.