Брэм Стокер - Тайна золотой поросли

Маргарет Диландэр относилась к фермерскому сословию, их ферма уже обветшала и истощила свои возможности. Джеффри Брэнт напротив, был богат и красив, но являл пример упадка и деградации. Не всегда в жизни все складывается так, как планируешь. Поступок, совершенный Брэнтом, аристократическим никак не назовешь. Но после него сквозь трещины в камне упорно лезли на свет золотистые волосы Маргарет.

© ozor

Перевод Н.Куликова

Едва разнеслась весть о решении Маргарет Деландр поселиться в принадлежавшем роду Брентов поместье «Рок», как жители всех окрестных селений начали предвкушать новый скандал. Вообще-то говоря, в жизни как семьи Деландров, так и некогда обитавшей в «Роке» династии Брентов скандалы были отнюдь не редкостью, и если бы кому-то вздумалось написать исчерпывающую и правдивую историю нравов графства, обе фамилии заняли бы в ней достойное место. В сущности, статусы представителей обеих семей были так отличны друг от друга, что они вполне могли бы существовать на разных континентах — если вообще не в разных мирах, — а потому до поры до времени орбиты их бытия никоим образом не пересекались друг с другом.

Жители этого уголка графства были единодушны во мнении, что по складу личности Бренты всегда представляли собой людей явно доминирующего типа, а по своему социальному рангу превосходили класс фермеров средней руки, к которому принадлежала и Маргарет Деландр, как испанский идальго голубых кровей возвышается над своими крестьянами-арендаторами.

Впрочем, и Деландры принадлежали к весьма древнему роду и гордились им в неменьшей степени, чем чванились своим происхождением все отпрыски Брентов. И всё же их семья никогда не поднималась выше фермерского уровня, и, хотя в старые добрые времена заморских войн и протекционизма им удавалось довольно безбедно существовать, дуновение знойных ветров свободной торговли и маета мирной обстановки иссушили и обескровили их некогда солидное состояние. В общем, они, как любили выражаться старожилы этих мест, «прикипели» к земле всей душой и телом, пустив в неё свои корни.

С другой стороны, избрав для себя подобную «растительную» форму жизни, они и существовали во многом как растения — расцветали и плодоносили в хорошие сезоны, и чахли, когда погода портилась. Поместье их постепенно приходило в упадок и во многом напоминало населявших его людей. Те, в свою очередь, от поколения к поколению деградировали всё больше, выпуская временами в пустоту заряд накопившейся энергии: тот или иной представитель рода устраивался, например, на военную службу, добиваясь на ней, однако, лишь самого незначительною продвижения, после чего всю эту затею настигал крах — то ли по причине проявления их слишком уж безрассудной храбрости в бою, то ли из-за неумения подчиняться вышестоящему начальству, что в общем-то было свойственно многим молодым людям, которым не удалось получить должного образования и воспитания.

Таким образом, медленно и неуклонно род их опускался всё ниже: мужчины, чувствуя глубокое внутреннее разочарование и неудовлетворенность, спивались до смерти, а женщины обрекали себя на бесконечную работу по дому и выходили замуж за стоявших ниже их на социальной лестнице женихов, а то и вовсе за ни на что не годных. С течением времени все представители рода вымерли, оставив лишь двух Деландров — Вайкхэма и Маргарет. Похоже, и брат и сестра полностью унаследовали присущие их роду соответственно мужские и женские черты и, будучи очень похожими друг на друга в своей приверженности мрачноватой одержимости, сластолюбию и безрассудству, весьма неодинаково воплощали эти принципиальные пристрастия в жизнь.

История Брентов была во многом схожей, хотя упадок их рода, происходил скорее в аристократической, нежели плебейской форме. Они также посылали своих отпрысков на войну, однако их положение там было иным, и они нередко удостаивались чести, ибо знали, как проявлять свой героизм и мужество, но потомственное пристрастие к безудержной расточительности подточило и их знатное состояние.

Нынешним главой семьи — если вообще можно было назвать семьей одного-единственного человека — стал Джеффри Брент. Он являл собой образчик основательно изношенной человеческой породы, способный в некоторых областях деятельности продемонстрировать поистине выдающиеся качества, зато в остальном олицетворять собой полнейшую деградацию. Пожалуй, его можно было в чем-то сравнить с древними итальянскими аристократами, авторы портретов которых донесли до нас их незаурядную отвагу и беспринципность, утонченную похотливость и жестокость — иными словами, явную тягу к сладострастию с бесовским подтекстом.

Он был красив той орлиной, властной красотой, в которой женщины с легкостью и почти мгновенно распознают стремление доминировать всегда и во всём. В общении с мужчинами он предпочитал держаться холодно и отчужденно, однако подобные манеры никогда не распространялись на женщин. Непостижимые законы полов устроили и организовали всё таким образом, что даже самая робкая особа в юбке почти никогда не испытывает страха перед свирепостью и надменностью мужчины. И получилось так, что не оставалось в пределах видимости из окон «Рока» ни одной дамы того или иного свойства или качества, которая не испытывала бы хотя бы тайного восхищения этим симпатичным мотом. А круг этих почитательниц был весьма широк, ибо дом его располагался на вершине высокого холма, так, что и за сто миль можно было разглядеть его старинные башни и крутые крыши, которые устремлялись ввысь и словно взрезали окружавшие их леса, селения и раскиданные по всей округе постройки.

До тех пор, покуда мотовство Брента ограничивалось пределами Лондона, Парижа и Вены, — одним словом, любого другого места, находившегося вне вдалеке от родного дома, — людская молва покорно помалкивала. В самом деле, легко, с бесстрастием воспринимать отголоски далеких слухов и пересудов, относиться к которым можно с недоверием, пренебрежением, презрением — одно, а когда скандал подступает к твоим собственным дверям — уже другое дело. В подобной ситуации стремление людей к независимости вкупе с тягой к единению, присущие любой неиспорченной общине, во весь голос заявили о себе и потребовали всеобщего осуждения для подобного поведения.

И всё же люди продолжали проявлять известную сдержанность и раскрывали рты не чаще, чем того требовала настоятельная необходимость. Маргарет Деландр вела себя столь бесстрашно и открыто, и с такой естественностью играла роль едва ли не официальной спутницы Джеффри Брента, что селяне стали задаваться вопросом, не состоят ли они в тайном браке, и потому предпочитали пока попридержать на тот случай, если всё так и окажется — ведь иначе они бы нажили себе в её лице лютого врага.

Единственный человек, который своим вмешательством мог бы рассеять все сомнения, волею обстоятельств оказался, увы, отстранённым от дел. Вайкхэм Деландр пребывал в ссоре со своей сестрой — точнее, она находилась в ссоре с ним, — так что оба поддерживали между собой отношения не просто вооруженного нейтралитета, но, скорее, открытой вражды.

Незадолго до переезда Маргарет в «Рок» их вражда обострилась настолько, что они едва не доходили до рукоприкладства; стороны обменивались бесконечными взаимными угрозами, и в итоге одержимый яростью Вайкхэм однажды указал сестрице на дверь. Та сразу же подчинилась и, не удосужившись даже упаковать свои вещи, покинула отчий дом. Уже у порога она на несколько секунд задержалась и с горечью в голосе пригрозила Вайкхэму, что он до конца дней своих будет испытывать стыд и раскаяние за этот поступок.

После этого прошло несколько недель, соседи стали поговаривать, что Маргарет перебралась в Лондон, но она неожиданно объявилась в обществе Джеффри Брента и всей округе едва ли не в одночасье стало известно, что Маргарет поселилась «Роке». В непредвиденном приезде Брента не было ничего удивительного, ибо подобное поведение было вообще в его правилах. Даже его личные слуги никогда не знали точной даты его приездов, поскольку он всегда пользовался собственной потайной дверью, отпираемой личным ключом, — через неё он и проникал в дом, хотя никто из прислуги даже не догадывался о присутствии хозяина. В общем, это была его обычная манера возвращаться после долгих странствий к родному очагу.