Джорджо Фалетти - Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда) Страница 17

Морин протянула ему ключи:

– Ну что ж, наслаждайтесь.

Дуилио исчез в темном провале. Ожидая услышать мерный шум своего «порше», поднимающегося вверх по наклонному пандусу, Морин думала о том, что в обычной ситуации ее вполне можно было бы назвать счастливицей. Ресторан «Мартини» принадлежал семье с незапамятных времен; ее отец Карло со временем сумел превратить его из простой траттории в эталон великой итальянской кухни. Когда он женился на матери, то протянул руку за океан, и теперь в Нью-Йорке работал знаменитый «Мартини», куда нередко заглядывали звезды кино и телевидения. Тем временем мать стала одним из лучших адвокатов города, и брак их мало-помалу распался от все более частых и долгих разлук. От расстояний во времени, пространстве, складе ума, характере.

Но главным образом от непреодолимого расстояния ушедшей любви.

Отношения Морин с матерью, пожалуй, и отношениями-то не назовешь. Ледяная практичность Мэри Энн Левалье не располагает к шутливой привязанности, какая установилась между Морин и отцом. Теперь они с матерью почти не видятся, потому что после развода родителей Морин осталась в Риме и, окончив юридический факультет, пошла работать в полицию.

Когда Морин сообщила матери о своем выборе, Мэри Энн приняла его в штыки. Мать и дочь сидели в открытом ресторане «Хилтона», где обычно останавливалась Мэри Энн, прилетая в Рим. Выглядела она, как всегда, отменно, поскольку с маниакальной страстью доводила до совершенства каждую деталь своего внешнего облика. Костюм от «Шанель» сидел на ней безукоризненно.

– В полицию? Что за бред? Я хочу, чтобы ты переехала в Нью-Йорк. К нам часто обращаются итальянцы, двуязычный адвокат вроде тебя будет в нашей конторе просто незаменим.

– Мам, тебе не кажется, что в данном случае имеет значение не то, чего хочешь ты, а то, чего хочу я?

– Нет, не кажется. Судя по твоему заявлению, ты сама не знаешь, чего хочешь.

– Знаю. И могу тебе объяснить. Я хочу ловить преступников и сажать их в тюрьму, независимо от того, сколько мне за это платят. Ты же, напротив, помогаешь преступникам выбраться из тюрьмы в зависимости от того, сколько они тебе заплатят.

Мать слегка опешила от такой прямоты.

– Ну ты и стервоза!

Морин позволила себе ангельски улыбнуться.

– Есть немного, по материнской линии.

Она поднялась и ушла, оставив Мэри Энн Левалье в раздумьях над салатом-коктейлем из креветок, который вдруг начал ее раздражать, поскольку не сочетался по цвету с ее блузкой.

Дуилио лихо выехал из подземного гаража на «порше» с поднятым верхом и остановил машину прямо перед ней. Он вышел, оставив дверцу открытой.

– Вот она, моя тайная мечта.

– Что за мечта?

– Прокатиться по Риму на такой машине, в такой день, с такой женщиной.

Морин села за руль и, пристегивая ремень, одарила механика улыбкой.

– Мечты надо осуществлять, Дуилио.

– Синьорина, в мои-то годы!.. В молодости я боялся, что мне откажут. А теперь боюсь, что не откажут.

Морин поневоле засмеялась, хотя в последнее время ей было совсем не до смеха.

– Всего вам доброго, Дуилио.

– Вам также, синьорина.

«Порше» ей подарил отец. Конечно, она была довольна таким подарком, но этот символ благополучия как бы сразу переводил ее в иную общественную категорию. А Морин не любила казаться тем, кем не была, и потому редко ездила на «порше», а уж в комиссариат – никогда. Ей не хотелось возбуждать пересуды и зависть коллег, не хотелось, чтобы ее считали богатой папенькиной дочкой, что пошла служить в полицию из одного лишь снобизма.

Она легко вписалась в поток движения и закоулками вывела машину на улицу Фори-Империали. Прячась под темными очками, она упорно не отвечала на порой лукавые, порой любопытные, а чаще завистливые взгляды, которыми награждали ее водители соседних автомобилей, стоя на светофорах.

Когда она спускалась к набережной Тибра, зазвонил мобильник, лежавший рядом на сиденье.

Протянув руку и вставив штекер наушника, она с удивлением услышала голос Коннора.

– Привет. На связи одинокий небожитель. Ты скоро?

– Я только что ушла.

– Представь себе, то же самое сказал Одиссей Пенелопе, когда вернулся на Итаку после двадцатилетнего отсутствия.

– Тогда нам не мешает сверить часы. Еще и двадцати минут не прошло.

– Ошибаешься. Прошла, по меньшей мере, двадцать одна.

Морин была благодарна ему за неуместно шутливый тон, невольно передавшийся ей. Коннор прекрасно знал, куда и в каком настроении она едет, и таким образом пытался ее подбодрить.

– Ты бы пошел пока погулять по Риму, закадрил какую-нибудь красотку, а через полтора часа можем встретиться у конторы моего адвоката.

– Только с условием, что поведешь меня ужинать к отцу.

– Тебе еще не надоела его кухня?

– Нет, пока меня кормят бесплатно.

Морин дала ему адрес адвокатской конторы и отключилась. В последней шутке не было доли шутки: что совершенно не заботило Коннора в жизни, так это деньги. Его диски уже начали приносить немалый доход, но Морин была уверена, что Коннор понятия не имеет, сколько у него на банковском счете. Когда она выходила из дому, он говорил по телефону с Боно из «Ш» о будущем проекте и глаза его горели, как у девчонок на концертах.

Морин неторопливо ехала по набережной, наслаждаясь солнечными бликами, пробивавшимися сквозь густую листву, чтобы поиграть на лобовом стекле. Теплый весенний ветер ерошил ей волосы и отогревал ее всю, разве что крохотную льдинку в сердце ему никак не удавалось растопить. По левую руку стелилась грязная лента реки, делившей надвое город, тоже не слишком чистый.

Ей, проведшей всю жизнь на перекладных между Италией и Штатами, была понятна влюбленность Коннора в Рим. Здесь на каждом шагу вдыхаешь то, что американцам не купить за все их деньги, – прошлое. Им не приходит в голову, что прошлое не выстроишь по своему усмотрению. Никакой нулевой цикл не даст тебе того ощущения, какое испытываешь, проходя мимо Колизея.

Развалины. Сплошные развалины.

Воспоминания о былой боли, что мало-помалу тускнеют, запечатленные миллионами открыток.

Бесполезно объяснять Коннору, что этот город лишь пускает пыль в глаза. Рим не более чем феллиниевская женщина с афиши фильма. Живописная толстуха, веселая сводня, раскрывающая объятия только для того, чтобы всучить тебе своих шлюх. Впрочем, римские шлюхи редко укладываются в это определение.

Морин миновала Морское министерство, пересекла площадь Искусств и свернула налево, на мост Рисорджименто. Проехав по улице Мадзини, она, к счастью, нашла место для парковки перед самой конторой адвоката по уголовным делам Франко Роберто.

Нажав кнопку домофона сбоку от обшитой дубовыми панелями двери, тут же услышала щелчок отпираемого замка. Она поднялась на второй этаж и очутилась перед кабинетом своего защитника. Хотя общение с адвокатами входит в повседневную службу полицейских, Морин еще недавно не подозревала, что ей самой адвокат понадобится так скоро.

Секретарша ввела ее в кабинет. Франко вышел из-за письменного стола ей навстречу. Это был высокий, худой, очень смуглый человек с волосами цвета воронова крыла. Красавцем его не назовешь, но в глазах светится живой и острый ум. Они дружат еще со студенческой скамьи, а теперь он преуспевающий адвокат с обширной клиентурой по всей Италии. В университете Морин догадывалась, что он был бы не прочь превратить их дружбу в нечто большее. Но она всегда держалась с ним ровно и по-приятельски, тем самым давая понять, что не стоит и пытаться.

Франко подошел и расцеловал ее в обе щеки.

– Привет, комиссар. Все хорошо?

– Все хорошо не бывает. И мне, честно говоря, жаль взваливать на тебя то, что не хорошо.

– Наша задача – превратить то, что не хорошо, в то, что хорошо.

Он снова отошел к столу и раскрыл лежавшую на нем папку. Наверняка он заранее основательно изучил ее содержимое. Морин села против него в шикарное кожаное кресло.

– Ситуация, конечно, не из приятных, но при твоей работе надо относиться к таким вещам с философским спокойствием.

– Ты оптимист, Франко, да и я не пессимистка, но твоя оценка ситуации, на мой взгляд, уж слишком оптимистична.

– Давай еще раз все обговорим.

Морин пожала плечами. Сомнений нет: то, что Франко так легкомысленно назвал неприятностями, еще даже и не начиналось. Ночь и утро с Коннором отодвинулись куда-то далеко, за пределы ее жизни, как будто она, взломав дверь, ненадолго проникла в чужую.

– Давай.

Франко подошел к открытому окну и встал к нему спиной, опершись на подоконник.

– Излагай факты.

– Албанец Авенир Галани явился неизвестно откуда и стал раскатывать по Риму на шикарных машинах, посещать аристократические салоны, вращаться в артистических кругах, представляясь музыкальным и киношным продюсером. Его поведение, его деньги сразу бросились всем в глаза. Сверху нам спустили приказ присмотреть за ним. Были подозрения, что он связан с албанской мафией и занимается транспортировкой наркотиков. Мы установили, что на родине за ним тянется длинный уголовный шлейф. Почти год мы следили за ним и в конце концов пришли к выводу, что этот Авенир Галани – попросту шалопай. Очень богатый, с непонятными источниками доходов, но тем не менее шалопай. А он оказался прожженным хитрецом. Всякой хитрости и ловкости рук, как тебе известно, есть предел: рано или поздно никакой хитрец не удержится, чтоб не похвастаться своей хитростью. Вот и Авенир попался в эту западню. Он завязал роман с восходящей телезвездой, из тех, что ради карьеры мать родную продадут. Влюбился в нее без памяти и всячески распускал перед ней хвост. Мы понаставили жучков в его квартире, и как-то ночью он похвастался своей старлетке, что собирается провернуть дельце на много миллионов евро. А потом якобы запустит в производство фильм, где она будет сниматься. Мы ужесточили наблюдение – круглые сутки глаз с него не спускали. И наконец нам стало известно, что в лесу Манциана должна состояться передача крупной партии наркотиков, которые Авенир потом сбудет по своим каналам. Операция проводилась совместно с полицией Витербо. Мы устроили засаду и накрыли их с поличным. Все были арестованы на месте, кроме Галани. Он засек нас раньше и умудрился проскочить через полицейские кордоны. Я и еще несколько человек пустились в погоню и в лесу набрели на незаметную поляну, где был запаркован «БМВ». Галани добежал до машины, открыл дверцу, нагнулся и взял оттуда что-то. А когда выпрямился, в руке у него был пистолет, и он выстрелил в меня.