Звездная карта царя Саула - Артур Гедеон Страница 26

Крымов, но коньяк достал, открыл, налил по два глотка. – Ладно, за историю, – махнул коньячку. – Ну ты, Егор Кузьмич, даешь: мне теперь твоя Любава Надоумова сниться станет. Вот и буду думать, что ж такое сделать надо, чтобы мурза Ашут войска свои из-под крепости увел… А может, ты все выдумал? – Крымов снисходительно прищурил глаза. – Может, соврал, а? Ну, признайся, Кузьмич?

Но лицо Егора Кузьмича Добродумова оставалось бесстрастно. С таким вот лицом он налил себе еще полстакана коньяку и душевно махнул его.

– Я что Баян легендарный, Андрей, врать не умею, – усмехнулся Егор Кузьмич. – Были те три дня и три ночи у Любавы в шатре мурзы Ашута. И увел мурза свою волчью стаю из-под Бобылева. А ты вот что, бедолага, будет время, в музей бобылевский загляни, художественный, там и погляди, какова она, история. Там и портрет моей прародительницы Любавы Надоумовой имеется, написанный под впечатлением этой истории очень одаренным местным художником Сарафимом Панкратовичем Жлобко-Сытиным. Сходи и погляди!

На перроне Бобылева было людно – полдень, самое время уезжать или возвращаться. Когда поезд уже едва полз, готовый остановиться, Добродумов кивнул за окошко:

– Погляди на эту физиономию.

Застегивая сумку, выглянул в окошко и Крымов. Вровень с их поездом, опираясь на зонт-трость, шагал высокий старик в длинном плаще и кепи. Его лицо и приковывало к себе внимание, и отталкивало одновременно. Глубокие морщины беспощадно изуродовали его то ли глубоким возрастом, то ли непонятной болезнью. Старик шел вровень с их окном и тоже смотрел на двух путешественников. Неожиданно он приставил два пальца в кожаной перчатке к головному убору, точно отдал честь, чуть заметно поклонился и, улыбнувшись, стал еще более омерзительным и даже страшным.

– Ты его знаешь? – спросил Крымов.

– Ну тебя! – отвернулся Егор Кузьмич. – Откуда?

– Улыбается.

– Может, он тебе улыбается? – Добродумов замотал головой. – Не хотел бы я пересечься с этой мумией. Смертью так и веет от него!

– Да, неприятный тип, – согласился Андрей Петрович. – И странный.

В этот момент они почувствовали легкий толчок – это остановился поезд. Когда выбрались на платформу, оба машинально завертели головами, ища гадкого старика, но того и след простыл.

Они прошли здание вокзала и оказались на небольшой площади. Там стояли экскурсионные автобусы, неторопливо бродили одни граждане и торопились другие.

– Я у бабки частенько в Бобылеве гостил, – сообщил Добродумов. – А какой тут кумыс был прежде! Вокруг же степи! Вот ногайцы да казаки по ним и гуляли, друг за другом носились с сабельками – кто кого. А потом перемешались все: русичи беглые, девки ногайские, казачки залетные. Оглянись, Андрей, посмотри на жителей. Красивый же народ! Гордый…

– Егор Кузьмич, это пока еще в большинстве приезжие, – поправил его Крымов. – Вот по улицам поедем – поглядим на твоих каторжан яснооких. – Они шагали через площадь. – Кстати, а что было дальше с Давыдом Васильевичем? Раздоровым-Сорвиголовой. Погиб в битвах, сам умер – от старости? Говори.

– Вот коньяку в автобусе выпьем, и я расскажу, – деловито пообещал Добродумов.

– Да ты просто Шахерезада, по-другому не скажешь!

– Шахерезада была бабенкой подневольной, ей соловьем петь обстоятельства велели. Не так споешь – секир-башка. А я пою по воле сердца и души. На благо Отечественного образования в целом и нашего уникального волжского края в частности. – Они топали через площадь к автобусам. – Не будь таких, как я, Андрей, народ давно хвостом обзавелся бы и по деревьям запрыгал.

– Ты себя не переоцениваешь, Егор Кузьмич? Свой вклад в культуру?

– Ни в коем случае, – замотал головой Добродумов. – Кто не знает свою историю, тот что сорная трава под ногами его величества времени. Думать надо, Андрей!

Через полчаса они ехали на туристическом автобусе к поселку Воздвиженск, в музей-усадьбу графов Бестужевых, в их родовое поместье Поддубное. Неожиданно открылась Волга и стал виден бобылевский порт, откуда отчаливал теплоход «Михаил Ломоносов». На постаменте, прямо над рекой, спиной к проезжающим стоял воин в шлеме, держась за эфес меча.

– Вон он, Давыд Васильевич, – толкнул в бок зевающего Крымова краевед Добродумов. – Глядит на Волгу-то. На края свои, на землю обетованную, каторжанскую!

Крымов вытянул шею:

– Это когда ж его поставили-то? Еще при царе-батюшке?

– Сейчас! При царе-батюшке тут сам царь-батюшка и стоял. Потом его паразит Ганин сменил, чекист, ну я тебе говорил – Самуил Самуилович Гершензон. – Крымов кивнул. – А в девяностых мы в колокола забили: возродить память о Давыде Васильевиче!

– Что значит – мы? Ты ж не из Бобылева?

– И что ж с того? Я из группы поддержки. И корни мои отсюда! А коллег здесь сколько, а? Мы, волжане, все друг за друга. Хранители Поволжья! – потряс он пальцем. – Я под петицией самым первым подписался. Митинговать приезжал. Так что и моя заслуга в этом предприятии имеется.

Давыд Васильевич остался позади – теперь открывался берег Волги и частная застройка. Крымов опять зевнул. Добродумов многозначительно кивнул на сумку.

– А как ты его пить собираешься? – спросил Крымов.

Оба завертели головами – люди сонно глядели в окна, кто-то уже дремал.

– Неужто ты думаешь, что мы кому-то нужны? – искренне удивился Егор Кузьмич. – Какой-то ты инфантильный для детектива, Андрей.

– Только крепче стакан держи, – посоветовал Крымов и полез в сумку.

Вытащив пузырь, плеснул спутнику коньяку. Добродумов выпил, закусил бутербродом.

– А сам будешь?

– Днем выпью, – ответил Крымов. – В музее-усадьбе. Кстати, за коньяк рассказ положен. Как свои дни Сорвиголова закончил?

– Не в своей постели умер Давыд Васильевич, – утерев губы ладонью, ответил Егор Кузьмич. – Его, как опытного воеводу, из Бобылева дальше послали: сначала на Яик, потом на юг, за ногайцами, а после и на Кавказ. Границы раздвигать. Там, в Дагестане, в Стране гор, он голову и сложил в одной из неравных битв. Немного их было – казаков да стрельцов. А ворогов – тьма. Покрошили русичей. Ни косточек не осталось от Давыда Васильевича, ни могилы. Никто не выбрался… Правда, поговаривали, что расплевались они в конце концов с русским царем. Опять чего-то натворил Сорвиголова, не тем головы посшибал. Мурзы якобы на него жаловались один за другим. Мол, они с Москвой торговать и дружить хотят, а Давыд Васильевич цоп их за яйца. Грабил подчистую, не без этого. За иго-то многовековое, за мучения многих поколений русичей! А времена-то сменились: пора было поостыть. И вот в Москву Давыда Васильевича вроде как вызвали царской грамотой, а он: мол, скоро буду, еще парочку битв учиню на границах-то, во славу русскую. Почуял беду! Уточняю, Андрей, это альтернативная история нашего князя, – выставил вперед палец Добродумов. – Ну так