Клод Изнер - Всюду кровь Страница 31

– Ваше здоровье, – бросила леди Присцилла, поднимая рюмку. (Поднеся напиток к губам, она скривилась и отставила его в сторону.) – Все время забываю, что мне нельзя пить после того, как я приму лекарство. Но вы-то не стесняйтесь, пейте.

Лора из вежливости сделала глоток напитка – на ее вкус, слишком несладкого.

– Квартиру продадим, заплатим долги – и дальше пусть выкручивается, как хочет. Я буду ждать смерти в своем имении в Коллонж-ла-Руж. Но прежде мне хочется увековечить эту квартиру – снимки я передам в музей в Хольцкирхене, родном городе покойного Карла Пармантье-Шварцкопфа. Вам следует сфотографировать все комнаты под разными углами, чтобы посетители могли ощутить дух этого места, обрести связь с Карлом. Не хочу вас обидеть, но вы кажетесь совсем юной. У вас есть специальное образование?

– Я работала в антропометрической службе в префектуре полиции, от меня ничто не ускользнет.

– Все ясно. Тогда начнем с зимнего сада. Карл обожал оранжереи, а эта оранжерея совершенно особая. Ни одного окна, только лампы: вам не понадобятся вспышки, берите только фотоаппарат и штатив. Ни в коем случае не касайтесь моих мухоловок, они невероятно чувствительно реагируют на появление чужих людей. Да, и не гоняйте мух, это еда им на неделю.

Дверь открылась и тут же закрылась: в одно мгновение женщины очутились в гудящем тропическом лесу.

– Я вас оставлю, – сказала леди Присцилла. – Мне нужно смыть маску.

Когда дверь за ней закрылась, Лора вдруг вспомнила портрет Людвига Пармантье-Шварцкопфа на берегу Балтийского моря. Она поставила штатив на паркетный пол, который скрипнул – достаточно громко для того, чтобы она не услышала, как в замке повернулся ключ.

11

25 октября

В темной комнате на низком столике горела настольная лампа. Тишину нарушало лишь тиканье будильника. В момент, когда длинная стрелка добралась до 12, а короткая – до 4, раздался звон, который тут же прервала вытянувшаяся из темноты рука.

Свернувшись клубочком в углу кожаного дивана, девушка в наушниках рассматривала на потолке круглую тень от абажура. Она села и провела пальцем по бровям, не сводя глаз с разноцветной композиции на противоположной стене. На абстрактной картине слились синие, черные и красные пятна, и девушке в наушниках показалось вдруг, что вместе они образуют контур застывшего на бегу человеческого тела.

– Меа руйя, красная кровь, – прошептала она.

Она резко встала, прошла по коридору, толкнула дверь в комнату, где стояли вращающееся кресло и большой письменный стол с компьютером.

Девушка остановилась перед стеклянным шкафом, в котором небольшая статуя Будды соседствовала с двумя фигурками танцовщиц. Она наклонилась к нижней полке. Здесь, рядом с крупным темно-красным гранатом, стояла фотография в серебристой рамке, с которой улыбалась молодая женщина. Девушка в наушниках вздрогнула. Женщина с фотографии смотрела прямо на нее, а камень, сияющий темным красным светом, казалось, жил собственной жизнью. Девушка в наушниках отпрянула и наткнулась ногой на что-то твердое. На полу, прямо на узорчатом ковре, стояла пишущая машинка «Ундервуд», пережиток давно минувшей эпохи.

Девушка в наушниках подняла пишущую машинку и водрузила ее на место компьютерной клавиатуры. Она вставила в каретку чистый лист бумаги и нерешительно застучала по клавишам указательным пальцем.

МИРО,

Прошу тебя, помоги мне, мне страшно. Жду тебя на улице…

Закончив, она перечитала письмо и убрала его в сумку. Дойдя до входной двери в квартиру, она просунула билет на метро между замком и дверным косяком и аккуратно прикрыла дверь. Затем развернулась и направилась в кухню, дверь из которой вела на черную лестницу. Включив карманный фонарик, девушка в наушниках спустилась по лестнице вниз.

Оказавшись на первом этаже, она натянула на голову вязаную шапочку, затем резким движением сняла резиновые перчатки и сунула их в карман.

Было еще темно.

Она вышла на улицу, поежилась и быстро зашагала в поисках стоянки такси, прижимая сумку к груди.

Сидя на заднем сиденье машины, мчавшейся по пустым улицам, она ликовала. «Я это сделала, Мари-Джо, я сделала это. Остались только двое».

В районе Лионского вокзала она попросила таксиста остановить машину и заплатила по счетчику.

Миро резко проснулся, подскочил на постели. Он был полностью одет. Быстро взглянул на наручные часы: 8:10.

Лора не позвонила.

Охватившее его разочарование оказалось гораздо более сильным, чем он ожидал. Сомнений нет: он для нее ничего не значит. «Ты делаешь поспешные выводы, наверняка у нее что-то пошло не так…» – возразил было внутренний голос, который, конечно, не сумел его переубедить. Миро неподвижно сидел на кровати, в голове звенела пустота. Он снял трубку. Прослушал сообщение на автоответчике. Он трижды набирал номер Лоры – лишь для того, чтобы услышать ее голос.

Лемюэль положил лапу ему на бедро. Он мягко оттолкнул пса и встал. В прихожей, на полу возле двери, что-то лежало. Миро с ужасом взял в руки голубой конверт. Развернул лежащий в нем лист бумаги.

МИРО,

Прошу тебя, помоги мне, мне страшно. Жду тебя на улице Висконти завтра, в понедельник, 25 октября, ровно в шесть вечера. Я хочу рассказать тебе кое-что важное насчет Ролана. Я надеюсь на тебя, потому что больше мне не на кого надеяться. Входная дверь будет открыта, просто толкни ее посильнее.

С любовью,

Конверт выпал у него из рук. Двадцать пятое – это сегодня. Он бросился к телефону.

– Вы позвонили в квартиру семьи Баннистер. Нас нет дома, оставьте свое сообщение…

Будто во сне он увидел, как мимо него, сжимая в зубах конверт, идет Лемюэль. Миро задержал дыхание, поймал взгляд пса, и тот тут же выронил свой трофей рядом с одним из разбросанных по прихожей ботинок, а затем вытянулся на полу, положив голову на лапы.

– О мой бог, Лемюэль! – прошептал Миро.

Если первый конверт был не от Нелли, то…

Он боялся думать дальше.

Лемюэль вывел его из ступора, принявшись тихо и жалобно повизгивать.

«В шесть вечера на улице Висконти. До этого я вполне успею прогуляться по Ла Рокетт».

Получив задачу, требующую немедленного осмысления, мозг Миро тут же заработал быстро и четко. Миро обулся, натянул куртку.

– Прости, Лемюэль, я не могу взять тебя с собой, но и одного тебя не хочу оставлять. Идем, старик, обещаю, это в последний раз.

Оказавшись на лестнице, Лемюэль обреченно поплелся к двери старого Блеза.

Длинная, извилистая улица Рокетт тянулась через весь квартал.

«Как все изменилось, – подумал Миро. – Стены домов как будто помолодели, запахи стали совсем другими».

Он не был в этих краях уже лет пять. Место кускуса заняли суши, на смену багетам с золотистой корочкой пришли мягкие панини – квартал пережил плановую операцию по подтяжке морщин. И все же кое-где, среди выросших как из-под земли мрачных новых зданий – «Резиденция Гаврош», «Башня Луи-Филипп», – еще оставалось несколько островков, населенных художниками, пенсионерами и иммигрантами.

Миро шел не торопясь, все подмечая и запоминая. Полуразвалившиеся дома с заколоченными окнами, ателье декоратора, табачная лавка, мясной магазин, прежде торговавший кониной, а сегодня превращенный в художественную галерею, закрытый галантерейный магазин. На одном из фасадов сохранилась вывеска – послание давно ушедшей эпохи: «ДЮБО ДЮБОН ДЮБОННЕ». Миро вдруг страстно захотелось вернуться в прошлое: память наполнили сладостные и в то же время горькие образы – работа у Ролана… встреча с Мари-Джо… В те времена он прятался от одиночества в темноте кинозалов, отождествляя себя с двухмерными героями фильмов. После слова «Конец» он покупал себе сэндвич и усаживался на террасе небольшого кафе на бульваре Сен-Мишель. В конце концов он обратил внимание на девушку, всегда сидевшую на той же террасе за одним и тем же столом. Однажды она насмешливо обратилась к нему: «Я думаю, что, если вы думаете о том, о чем, как я думаю, вы думаете, то мы наверняка сумеем понять друг друга!» Это не мои слова, их написал Анри Жансон, автор диалогов ко многим фильмам. Я часто вижу вас в «Шампо», вы очень любите кино? Кем вы работаете? Я собираюсь стать актрисой. Меня зовут Мари-Джо».

Она была свободна и привлекательна. Он уже давно ни с кем не встречался. Им было хорошо вместе. Но всякий раз, проведя с ней ночь, он чувствовал себя опустошенным, подавленным. Чем дольше длилась их связь, тем более раздражительным, недовольным собой он становился. Ему оказалось недостаточно плотских утех. Миро всегда был слишком честен: он не стал скрывать этого от Мари-Джо и поделился с ней своими переживаниями. Она взглянула на него так, словно своими словами он ее уничтожил. Правда, гримаса боли на ее лице тут же сменилась обычной легкой улыбкой. Она сказала, что нет ничего дурного в том, чтобы делать то, что хочется, но если ему не хочется, то так тому и быть. Реакция Мари-Джо успокоила его. Зачем терзаться угрызениями совести, если для нее их казавшиеся идеальными отношения были лишь очередным романчиком? И все же ему было досадно, что она так легко согласилась с ним расстаться.