Маурицио де Джованни - Кровавый приговор Страница 33

Он увидел полицейских в дальнем конце улицы. В это время он все еще стоял на балконе и думал о том, что ему надо сделать и как поступить. Он увидел, как эти двое приближаются. Уличные торговцы, женщины и дети гуляли по Санта-Лючии, стараясь первый раз в этом году глотнуть морского воздуха. В этой разноцветной толпе полицейские были похожи на двух серых насекомых.

Он сразу понял, почему они здесь. Эти двое пришли за ним. Он со своим простодушием, конечно, оставил следы, и полиция каким-то образом их обнаружила. Он улыбнулся, подумав об иронии судьбы. Он оказался неопытным. Самый знаменитый в Неаполе адвокат по уголовным делам, профессор самого престижного университета Италии в области юриспруденции, гроза всех прокуроров, получивший в суде прозвище Лиса. И попался. А из-за чего? Из-за любви.

О Руджеро Серре ди Арпаджо можно было говорить все что угодно, но нельзя было сказать, что он лгал себе самому. В том случае он не спасал свое имя или положение в обществе. Дело было в любви к жене. К той самой женщине, которая уже давно едва разговаривала с ним, не обращала внимания ни на него, ни на дом, ни на честь имени, которое носит, и бесстыдно выставляла напоказ свою любовную связь.

И все-таки он любил ее. Любил всем сердцем. Он мысленно увидел перед собой ее улыбающееся лицо, услышал ее серебристый смех и подумал, что стоило рискнуть собой, чтобы не отказаться от нее.

Два жандарма остановились перед входом в особняк и теперь разговаривали с привратником, у которого униформа была ярче, чем у них. Руджеро увидел, как они передали ему конверт и ушли. В чем дело? Он позвал свою служанку — девушку, у которой всегда был испуганный вид, и велел ей сейчас же принести ему этот документ.

Через минуту он уже вертел в руках вызов в управление полиции для синьоры Эммы Серры ди Арпаджо.

В первый раз за долгое время он с трудом улыбнулся. Может быть, еще не все потеряно.

Патрульные, которые ушли передать вызов хозяину пиццерии, опаздывали, и Ричарди сказал бригадиру Майоне, что решил пока сходить к невезучему Ридольфи. Этот человек жил недалеко от управления, в одном из тех особняков на улице Толедо, которые несколько лет назад были разделены на съемные квартиры, когда у владевшей ими старинной семьи возникли денежные затруднения.

Ричарди был невысокого мнения о неаполитанской аристократии, но ему становилось не по себе, когда он видел, что эти старинные здания так грубо выпотрошены. Это было неприятно: дом напоминал большого мертвого зверя, скелет которого почти цел, но во внутренностях кишат тысячи паразитов.

Во время короткого пути, идя рядом с Майоне, он старался очистить свое сознание от эмоций, вызванных тем, что он только что пережил, — встретился с Энрикой, говорил с ней, смотрел ей в глаза. Мечты, которые он лелеял в душе много месяцев, сбылись совсем не так, как он предполагал.

Привратник особняка встретил их с нескрываемой враждебностью. «Да, синьор преподаватель Ридольфи дома. Он повредил ногу. Да, вы можете подняться. Нет, здесь нет лифта. Последний этаж, квартира двадцать один».

Пока поднимались наверх, Майоне, тяжело дыша, рассказал комиссару то, что услышал от Нунции Петроне. Ридольфи — учитель латыни в гимназии. Он ходил к Кализе уже около года. Овдовел в результате несчастного случая: жена сгорела в доме, а пожар начался с того, что она нечаянно пролила растворитель. Ридольфи спрашивал гадалку, сможет ли он найти сверток с семейными вещами. Вещи стоили мало, но были очень дороги как память, а он не сумел их найти после несчастья. Ридольфи был убежден, и обе учредительницы предприятия «Кализе и Петроне» были этим очень довольны, что жена через карты старухи сама скажет ему, где лежит сверток.

Привратница рассказала, что Ридольфи во время каждого визита плакал. По ее мнению, он упал именно потому, что глаза были полны слез и он не видел ступеньки. Хороший человек, настоящий синьор. Она и Кализе сильно испугались в то утро: он прокатился по целому маршу лестницы.

Подойдя к двери, они постучались, попросили разрешения войти и оказались в крошечной гостиной, чистой и хорошо обставленной. Кресло, в котором сидел Ридольфи, было обито зеленым атласом. Левая нога учителя, зажатая в лубок и перевязанная, лежала на маленькой скамейке. В руках он держал книгу.

— Прошу вас, будьте как дома. Извините, что не могу встать. Чем обязан?

Он заметил полицейский мундир Майоне, но на лице не было видно следов тревоги.

Ричарди легко дал ему характеристику. Пятьдесят лет. Одевается аккуратно, но без утонченности или причуд: сейчас у учителя на шее были черный галстук и жесткий воротничок, но халат на нем был поношенный. Черты лица правильные, глаза грустные, черные очки в неважном состоянии. Один из многих.

— Добрый день. Нам придется побеспокоить вас несколькими вопросами по поводу Кармелы Кализе.

— Да, я уже читал. Это ужасно. Я был у нее накануне и как раз там упал с лестницы. В больнице сказали, что это сильный вывих, и обещали снять повязку через месяц. Мне было бы очень неудобно, если бы не помогала жена привратника… хотя, разумеется, это означает дополнительные расходы. Но бывают такие несчастья, что, думая о них, я начинаю считать, что мне повезло. Разве не так, синьор…

Майоне вмешался в разговор — и сделал это вежливо, потому что этот человек ему нравился и казался хорошим.

— Комиссар Ричарди и бригадир Майоне из мобильной бригады к вашим услугам, синьор преподаватель. Как, на ваш взгляд, выглядела Кализе в тот день?

Ридольфи вздохнул, покачал головой:

— Старость — скверная вещь, бригадир. А одиночество еще хуже. С тех пор как скончалась моя жена, а это было год назад, я думаю только о ней. Детей у нас не было; только мы двое, а теперь я один. К сожалению, все памятные мелочи хранила она, и я больше не могу их найти. Это мелкие вещицы, для других они не имеют ценности, но мне было бы очень важно их иметь.

Пока учитель говорил, слезы наполнили его глаза и стали понемногу вытекать на лицо. Тон его тихого голоса оставался ровным — ни всхлипов, ни вздохов, только слезы.

— Ради этого я и пошел к Кармеле Кализе. В первый раз я это сделал просто так, шутя, чтобы не сидеть дома. А потом… потом она стала читать в своих картах то, что знали только я и моя Ольга. И я подумал, что, может быть, есть какой-то способ мне снова поговорить с Ольгой. И встретился с ней в этом мире до того, как соединюсь с ней в другом.

Ричарди смотрел на этого человека и чувствовал: тут что-то не так. Почему-то — он сам не смог бы сказать почему — он не слышал в словах учителя настоящую боль. Может быть, оттого, что Ридольфи говорил ровным голосом, не меняя тон, словно читал знакомую молитву. Может быть, оттого, что у него не дрожали руки. А может быть, из-за его обильных, но беззвучных слез. У комиссара вдруг пересохло в горле.

— Синьор преподаватель, нельзя ли мне выпить стакан воды?

— Разумеется, можно, комиссар. Но вам придется пойти за ней самому: больная нога мешает мне выполнять обязанности хозяина. Сходите на кухню, ее дверь вон там. Стаканы лежат в раковине.

Ричарди движением руки остановил Майоне, который уже вставал с места, чтобы принести ему воды, и направился на кухню сам.

Открывая кран, он заметил краем глаза какое-то движение. В углу кухни, на видном месте, в луче света, падавшего из окна, сидел призрак покойной жены Ридольфи.

Прошло больше года, а этот призрак еще был виден. И нисколько не потускнел: были видны даже несколько струек дыма, который шел от сгоревшей кожи. Каким же сильным должно быть чувство, которое испытывала в последний миг эта женщина! Тело превратилось в скелет, на котором висели клочья мяса, от одежды осталась одна полоска ткани, висевшая на плече. Череп ярко блестел и имел цвет жареного миндаля. Одна глазница была пустой: глаз вытек; второй глаз был цел до сих пор и яростно вращался. Сгоревшие губы больше не прикрывали ряд зубов, таких белых, что они почти сверкали на черном фоне. Один из боковых зубов, малый коренной, был золотым и слабо поблескивал под ярким полуденным солнцем.

Призрак повернул голову к Ричарди и посмотрел на него своим единственным глазом. Руки сложены на коленях, ноги, которые превратились в две кости, были похожи на палки, но прижаты одна к другой с каким-то странным, разрывающим душу изяществом. Они смотрели друг на друга — призрак и комиссар, который забыл убрать стакан из-под струи. Вода переливалась через край стакана и лилась по руке.

«Ты ходишь по шлюхам, — сказала женщина. — Мерзкий негодяй, ублюдок, потаскун! Ты плачешь, когда захочешь. Ты говоришь, что они — любовь, а я — домашний очаг. Так вот, когда ты сегодня вечером вернешься домой, будет тебе хороший очаг — целый костер! Ты хотел получить драгоценности моей матери — они на дне моря. Хотел драгоценности, а вместо них получишь хороший очаг. Вы его получите сегодня вечером — ты и твоя шлюха».