Маурицио де Джованни - Кровавый приговор Страница 38

Она убрала со стола посуду и еду, разделась и легла в постель: было бы унижением оставить следы своего ожидания. Прошло еще несколько минут — примерно четверть часа, — и она услышала, как в замке поворачивается ключ. Лючия притворилась, что спит, но внимательно прислушивалась к неуклюжим движениям мужа в темноте. Он не пошел на кухню, как делал обычно, если из-за работы возвращался домой поздно и голодный. Он молча разделся и лег в кровать, стараясь как можно меньше шевелить матрас. Через минуту он уже блаженно похрапывал.

Лючия придвинулась к нему и принюхалась. Она почувствовала запах еды: муж поужинал. Но где? И был еще один запах, в котором ощущалось что-то смутно похожее на запах леса. Может быть, это запах женщины?

Лючия снова повернулась лицом к стене и заплакала в душе. Если бы она почувствовала только запах женщины, то, возможно, поняла бы мужа. У мужчин есть телесные потребности, а она много лет была, в сущности, далеко от него.

Но есть в доме другой женщины — это уже предательство.

Руджеро Серра ди Арпаджо открыл окно своего кабинета, чтобы впустить в комнату воскресенье. В первый раз за несколько дней он смог поспать несколько часов, и теперь чувствовал себя лучше.

Вызов в полицию, который прислали Эмме, стал для него приятной неожиданностью. Он был уверен, что те два полицейских пришли схватить его и бросить в пропасть разорения и бесчестья, из которой он не поднимется никогда, чем бы все эти события ни закончились. Но он здесь и может защищаться.

Воздух, наполнивший комнату, пришел с моря и, как обычно, принес с собой запах гниения. Руджеро вспомнил Кармелу Кализе и тяжелый запах ее дома. Он ходил к ней два раза: в первый — чтобы договориться о цене, а во второй — чтобы заплатить. Но он встречался с ней еще один раз — в то утро, когда она нашла его в университете и потребовала еще больше денег. Он вспомнил каркающий голос этой женщины, ее тяжелое старческое дыхание. Но ум у нее был ясный, да еще какой ясный! Руджеро предложил ей много денег, она потребовала еще больше. Он согласился, среди прочих причин и для того, чтобы выбраться из этого ужасного места. Жадная и грубая женщина.

Он пришел, зная, что этот раз будет последним. А потом — кровь, столько крови, и повсюду. Когда Руджеро вспоминал об этом, ему казалось, что он видел кошмарный сон. Только страшный сон. Он не чувствовал никакой жалости к этой ведьме.

С моря долетел крик чайки. На улице было тихо, только несколько женщин с покрытыми головами шли в церковь к обедне.

Чтобы испить чашу до дна — окончательно убедиться в верности своих догадок и закончить свой спуск в ад, — Руджеро сходил и к тому мужчине. Он хотел увидеть этого человека, посмотреть на его лицо, взглянуть в глаза. Он обнаружил то, что и ожидал, — пустоту в красивой оболочке, и окончательно убедился в том, в чем уже был уверен.

Он печально улыбнулся и закрыл окно.

Аттилио вошел в Национальный парк со стороны Торретты, через вход в конце проспекта Королевы Елены. Он хорошо знал, что большинство гуляющих идут в противоположном направлении, от площади Виктории, но предпочитал двигаться против течения. Ему нравилось идти навстречу людскому потоку, лицом к супружеским парам и семьям, бросать беглые взгляды на синьор и синьорин, посылать им полуулыбки и наслаждаться их смущением.

Он уже давно так шутил — развлекался тем, что заставлял розоветь щеки женщин, даже совершенно не привлекательных, и каждый раз огорчал этим мужчину, который шел рядом с женщиной. Каждый из этих мужчин чувствовал, как мало в нем очарования по сравнению с атлетически сложенным молодым человеком, смуглым и красиво одетым, и каждый жалел, что он не солнце и не может ответить равноценной улыбкой на сияющую улыбку этого красавца. Аттилио чувствовал себя хорошо. Он наслаждался этим воскресеньем в парке, прогулкой по большой дороге, залитой солнцем, ароматом цветов на клумбах и запахом моря.

А еще он наслаждался уверенностью, что в конце концов все будет хорошо. Эмма может выбрать только его, в этом он был уверен раньше и еще больше уверился теперь, после того как посмотрел в лицо ее мужу. Он — и этот увядающий мужчина, почти старик, печальный, раздавленный своим унижением. Разве можно сомневаться в том, что она решит? Вдыхая ароматы сосен и каменных дубов, посаженных вдоль дороги, Аттилио Ромор чувствовал себя непобедимым.

Он решил еще пару раз пройти весь парк из конца в конец, улыбаясь женщинам и стараясь не столкнуться с богатыми детьми, которые разъезжали по парку в своих ужасных металлических или деревянных педальных автомобильчиках. Потом они пойдут есть рыбу возле церкви Пьедигротта. Теперь, когда решение совсем близко, больше не было смысла беречь силы, и он мог позволить себе эту маленькую роскошь. Конец грустным воскресеньям у мамы! Больше он не придет к ней никогда. У нее ему становилось грустно, а когда ему было грустно, он чувствовал, как в нем растет гнев.

Аттилио тряхнул головой, прогоняя плохие мысли и неприятные воспоминания о голосе своей матери и ее постоянных предостережениях. Это было первое воскресенье весны, и он не хотел видеть ни одного облачка на сияющем горизонте своего будущего.

Ему навстречу шла семья — пожилые муж и жена, молодая женщина с ребенком и несколько девушек, среди которых была высокая синьорина, не красивая, но грациозная. Аттилио пристально посмотрел на нее, сдвинул шляпу набок и замедлил шаг. Он знал, что перед этим не может устоять ни одна женщина. Но синьорина не удостоила его ответом. Выражение ее лица осталось печальным, как будто она скрывала какое-то горе.

«Тем хуже для тебя! — подумал Аттилио и пожал плечами. — Горюй, если тебе так хочется. А я другое дело. Мир принадлежит мне, и я наслаждаюсь им».

43

Воскресенье окружало Энрику, но не касалось ее. Она была вне воскресного мира и его настроения. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.

Она участвовала в воскресных обрядах своей семьи, но все делала словно автомат. Завтрак; обедня в церкви Святой Терезы; поездка на трамвае до площади Виктории. Она была молчаливой от природы, и это помогало ей скрывать печаль. Восторг от прогулки испытывали отец и братья; ее мать и она только терпели это чувство, но уж точно не разделяли.

Национальный парк, который нравился Энрике, сегодня казался ей шумным и вульгарным местом. Лошади, на которых карабинеры в парадной форме ехали по специальной дорожке сбоку от окаймленной деревьями прогулочной аллеи, нервничали так же сильно, как она. Энрика продолжала ругать себя за поведение во время допроса в полицейском управлении — за то, что показала себя тогда совсем не похожей на себя настоящую.

Она шла на один шаг позади родителей и вела за руки братьев; сзади сестра и зять катили коляску с ее маленьким племянником. Энрика подумала, что, наверное, так и состарится без семьи, без собственных детей из-за своего скверного характера. Но разве мать не говорила ей всегда, что именно характер — ее главное достоинство. Солнце заливало светом цветущие деревья. Дети развлекались с яркими педальными автомобилями. Шарманка играла: «Спи, Кармела». Какая ирония: эту песню играют для нее, не спавшей всю ночь.

Пролетая над вершинами сосен, в парк проникал мерный шум спокойного моря. Семья Энрики остановилась около прилавка с семечками и орешками: отец, как всегда, сделал вид, чтобы братья умоляли его и он уступил, а на самом деле хотел купить несколько пакетиков себе. Энрика любила свою семью, но сегодня не могла вынести присутствия родных, и ей хотелось вернуться в свою темную комнату. Он пошли дальше, к аквариуму зоопарка — еще одному обязательному пункту воскресного маршрута. Там они, как обычно, будут смотреть на морских звезд и в сотый раз изображать восторг и изумление: отцу это очень нравилось.

Проходя мимо маленького храма с бюстом Вергилия и в сотый раз рассеянно слушая отца, который рассказывал ей о подвигах мага, она с горечью подумала, что женщина-маг, к которой она обратилась, ей явно не помогла, даже наоборот. Потом она вспомнила об ужасной смерти этой женщины и устыдилась своей мысли.

На мгновение Энрика встретилась взглядом с мужчиной, который улыбался как слабоумный, и быстро отвела глаза. В ее уме не было места ни для чего, что не могло исправить положение, в котором она оказалась.

Однако этот мужчина был ей смутно знаком. Прежде чем изгнать его образ из сознания, Энрика на минуту задумалась: где она могла его видеть?

Доктор Модо не должен был находиться в больнице, но все равно был там, что с ним случалось часто. Накануне вечером Ричарди рассказал ему в своей обычной холодной, но трогающей душу манере о том человеке, который вонзил в себя нож. Ни сам Модо, ни комиссар никогда не говорили с этим человеком, но все же доктору пришла на ум мысль посмотреть, как тот себя чувствует.