Ингер Фриманссон - Крысоловка Страница 47

– Алло, ты там? – прокричала она.

– Йенни, что же нам делать? Мы не можем показать отцу это письмо. Или все-таки можем?

– Не знаю.

– Что хуже? Лежать и беспокоиться? Или получить честный ответ?

– Не знаю.

– Представь, что… представь, что он так разозлится, что все пойдет по-другому. Что, если он…

– То есть ты предлагаешь показать отцу письмо?

Похоже, Юлия уже вышла за пределы здания.

Йеннифер слышала пронзительные, резкие крики чаек. Вспомнилось лето, когда отец учил их плавать, терпеливо стоял в мутной воде и показывал движения брассом: раз-два, три-четыре. От холода ноги у него покрылись гусиной кожей. Она и сама так мерзла, что губы ходуном ходили. Но отец не сдавался.

Через неделю они уже вовсю плавали.

– Я еду в больницу, – сказала Йеннифер. – Дождись меня, я еду.

Сын

Майя проснулась, когда летели уже над Швецией. Весь полет проспала, пристроив голову на плече Томаса; он не шевелился, опасаясь разбудить. Плед она натянула на голову. Проснувшись, стянула плед, и ткань отозвалась электрическим потрескиванием.

– Где мы? – зевнула она. Наклонилась к окну, пытаясь рассмотреть.

– Только что миновали Данию, а теперь летим над Швецией, эта часть называется Сконе. Это самый юг.

– Скоуни, – повторила Майя.

Томас устало рассмеялся:

– Ну да, примерно так.

– Долго еще?

– Наверное, чуть меньше часа.

Она встала, протиснулась мимо него к проходу. Мужчина, сидевший слева от него, тоже поднялся. Когда сосед закрыл книгу в мягкой обложке, Томас понял, что это швед. Они вежливо улыбнулись друг другу, но не заговорили.

«Вот я и дома, – подумал он. – Welcome back to the silence»[32].

Майи не было долго. Когда вернулась, от нее пахло зубной пастой, губы подвела розовой помадой, которую купила в аэропорту Бангкока. Накрашенная, она выглядела чуточку вульгарно. Облокотившись о спинку сиденья, она как-то странно посмотрела на Томаса. Потом чуть отклонилась назад, и он увидел, в чем проблема: отлетела пуговица на брюках. Девушка соорудила временную застежку, продев в петлю ленточку, а другой ее конец привязав к поясу.

Она изобразила поцелуй. Прошептала:

– Love you so much.

– Love you too[33].

Приземлились они почти в пять. Он и забыл, что в это время солнце здесь еще очень высоко. Обменял немногие оставшиеся доллары на шведские кроны. Удивился, как мало получилось.

– От аэропорта до Седертелье ходит прямой экспресс, – сказал Томас. – Но редко, пойду узнаю расписание.

Майя осталась с гитарой и багажом. У них была лишь одна сумка. Она лопнула по шву, и какая-то добрая душа обмотала ее пленкой. Томас подошел к информационной стойке. Следующий поезд отходил уже через двенадцать минут, не успеют. Тогда лучше поехать автобусом до Центрального вокзала, а там сесть на пригородную электричку. Так даже дешевле.

Майя стояла, втянув голову в плечи и одной рукой придерживала ручку сумки. Гитару прислонила к скамье. Томас подумал, что в любой момент инструмент может упасть, но чехол толстый, ничего страшного. Куртки у Майи не было, лишь легкая кофточка поверх блузки, парусиновые балетки надеты на босу ногу.

– Поедем на автобусе, – сообщил Томас.

Майя промолчала.

Он закинул гитару за плечо, поднял сумку и зашагал к выходу. Указатели вывели к автобусной остановке. Сколько стоят два билета? Он обернулся. Майя неподвижно стояла на прежнем месте.

«В чем еще дело?» – подумал он устало. Поставил сумку и помахал девушке. Она неохотно двинулась к нему. С нарочитой неспешностью. Густые волосы закрывали лицо. Он уже видел ее такой. Когда он болтал с Синди, той американкой, путешествующей в одиночку. С Синди было легко. Родом из Далласа, что в Техасе, милый акцент. Однажды вечером он аккомпанировал, когда Синди пела песенку Долли Партой «Джолин». Голос у нее был очень приятный. После того вечера Майя молчала два дня.

Он ждал.

– Нам надо поторопиться, автобус отходит!

Она подошла, и Томас заметил слезы на ее лице.

Обнял, прижал к себе.

– Ты устала, знаю. Я тоже устал. Но скоро ты выспишься.

Футболка его намокла.

– Замерзла?

Она подняла к нему круглое, нежное лицо. Всхлипнула:

– Я думала, нас встретят.

– Правда?

– Да.

– Но никто не знает о нашем приезде.

– Да, и все же… Я надеялась, что твоя мама встретит.

Дочери

– Давай перекусим. Чай с булочкой. Господи, как я хочу круассан с козьим сыром. – Юлия стянула волосы и скрепила заколкой. Одежда пропиталась больничным духом; даже кожа, казалось, пахнет больницей. «Прилипчивый запах», – подумала она.

– А можно оставить папу одного? – спросила Йеннифер.

– В палате сейчас уборка, перестилают кровать. Что нам под ногами путаться… Кстати, который час? Время обеда, наверное.

– Можем перекусить в буфете, – Йеннифер махнула в сторону вестибюля.

– Ну нет, не могу я здесь больше. Надо передохнуть от всех этих шприцев и капельниц.

Они спустились к улице Рингвеген, нашли маленькое кафе. Хозяин оптимистично выставил столики на тротуар. Дождь усиливался, хлестал по лицу; по водостоку мчался настоящий поток.

Внутри было пусто. Сели за столик у окна, заказали чай и круассаны. Юлия достала из кармана книгу. Томик не успел намокнуть. Юлия читала ее отцу. Последние стихи Горация, ее любимые. После того как она начала изучать литературу, в ней вдруг проснулись не ведомые прежде способности концентрироваться. И теперь она могла отключаться от действительности. И читала отцу, даже когда он спал. Где же прелесть, увы, где же румянец твой. Где движений краса? Облик где той-то, той, что любовью дышала, сердце тайно в полон брала?[34]

Титус открывал глаза:

– Да, почитай мне. Погромче.

Она захлопывала книгу:

– Ты устанешь.

– Да?

– Как ты себя чувствуешь? Я рада, что ты проснулся.

Отец не отвечал. Перебирал пальцами полосатую простыню, пальцы не слушались.

– Хочешь чего-нибудь? Отвар из шиповника?

Наклонилась над ним, он ухватил дочь. Будто стальными клещами.

– Юлия…

– Да…

– Скажи мне честно. Вы что-нибудь знаете?

– О чем?

– Об Ингрид.

«Кукла вуду! – пронеслось у нее в голове. – Он знает про куклу!»

– Папа, – произнесла она вслух, – ну что такое, как ты можешь?

– Вы ничего не сказали ей такого, что… А может, вы…

– Папа, нет, мы ничего не сделали!

– Она слишком ранимая… а вы ее никогда не понимали… А может, и понимали. Что еще хуже.

Отпустил ее.

– Не верю, – прохрипел. – Не верю, что… она… уехала…

– Папа, мы ничего не знаем. Ни я, ни Йенни. Ты должен нам доверять!

– Роза сказала…

– Ты поменьше думай об этом.

– Я знаю, с ней что-то произошло. Сколько женщин исчезает. Убийцы, насильники… Наш мир ужасен.

Закашлялся, она с ужасом наблюдала за ним. Нет, в этот раз крови нет. Смочила полотенце, осторожно протерла отцу лицо. Кожа у него была обжигающая.

– Папочка, милый, – пробормотала она.

– Где мой телефон?

Протянула трубку:

– Вот.

– Я столько звонил. Ингрид всегда отвечает. Всегда. Это не моя Ингрид, она не могла так со мной поступить.

– Нет.

– Я звоню в полицию. Какой номер?

– Папа, мы сами позвоним. Мы с Йенни. Мы даже сходим в полицию, для надежности.

Телефон выскользнул из его пальцев. Он всхрапнул. Заснул.

– Вот! – Йеннифер протянула светлый, нежный на ощупь конверт, и Юлия сразу узнала почерк Ингрид. Прочла. Заметила, что сестра наблюдает за ней. – Ну? – сказала Йеннифер, когда Юлия дочитала.

– Иного от такой дешевой шлюхи и ждать не приходится!

– Но странно все же, – возразила Йеннифер, – откуда в ней столько силы. Чтобы вот так хладнокровно уехать.

– И все же она это сделала. Вот, написано черным по белому.

– Отстой.

– Именно. Кстати, папа хочет, чтобы мы пошли в полицию. Я пообещала ему. Но теперь, наверное, не нужно.

– Думаешь?

Юлия положила в рот последний кусок круассана. Зазвонил ее телефон.

– Хочешь, отвечу вместо тебя? – спросила сестра.

– Нет, я сейчас.

Дожевала, ответила. Незнакомый голос. Немного похожий на голос Ингрид. В первый миг даже подумала, что это она. Но женщина представилась как Мария.

– Это Юлия? – взволнованно говорил голос. – Дочь Титуса Вруна?

– Да.

– Мы незнакомы, я сестра Ингрид. Жены вашего папы.

– Слушаю.

– Случилось нечто странное… не знаю, кому еще можно позвонить… я пыталась связаться с Розой, но она не отвечает.

– Вот как?

– Я получила очень странное письмо. Ингрид пишет, что уезжает за границу. Одно дело – сказать такое Розе в сердцах, и совсем другое – действительно уехать.

– Так вы не знаете, уехала она или нет?

– Вот, письмо передо мной. «Решила уехать за границу на неопределенный срок». Так и написала. Буквально. Получается, она сбежала, от всех сбежала. Но разве это возможно?