Диана Джонс - Волшебные одежды

Диана Уинн Джоунс

Волшебные одежды

(Третья книга тетралогии "Квартет Дейлмарка")

Посвящается моей сестре Урсуле.

@PART = 1

Первое одеяние

@GLAVA = 1

Я хочу рассказать вам про наше путешествие вниз по Реке. Нас пятеро. Старшая из всех — моя сестра, Робин. Потом идет мой брат Гулл, потом Хэрн. Я — четвертая по старшинству. Меня зовут Танакви — так называется растущий вдоль Реки душистый тростник. Я одна выбиваюсь из общего ряда, поскольку моего самого младшего брата зовут Маллард.[1] Но мы все зовем его просто Утенком. Мы — дети Клости Улитки, и мы всю жизнь прожили в селении Шеллинг, у ручья, который впадает в Реку. Тут отличная рыбалка и хорошие пастбища.

Если вам по этому описанию показалось, что Шеллинг — славное местечко, то это зря. Оно маленькое и стоит на отшибе. И люди здесь угрюмые и противные — все, кроме нашей тети, Зары. Они поклоняются Реке как богу. А мы знаем, что это неправильно. Единственные настоящие боги — это Бессмертные.

В прошлом году, как раз перед весенним половодьем, в Шеллинг явились незнакомые люди. Они шли с холмов и несли с собой котомки. Они сказали, что в нашу землю вторглись какие-то свирепые варвары из чужедальних земель, и что эти варвары гонят наших людей прочь. Мы с Хэрном и Утенком пошли посмотреть на чужаков. Мы и не знали, что на свете есть еще какая-то земля кроме окрестностей Шеллинга. Но Гулл сказал, что земля очень большая, и Река занимает лишь ее середину. Иногда даже Гуллу случается сказать что-нибудь разумное.

Чужаки оказались не очень интересными. Они были точно такие же, как и жители Шеллинга, только куда более встревоженные. Они подрядили моего отца перевезти их через Реку — она в наших краях очень широкая, — и ушли куда-то прочь, в сторону старой мельницы и еще дальше. А потом, неделю спустя, появились другие люди — суровые и бравые, в алых накидках, а под плащами — одежды из стали. Они приехали верхом и сказали, что он — посланцы короля. А в доказательство они привезли с собой изображение золотого аиста в короне. Когда наш папа увидел этого аиста, то сказал, что они и вправду присланы королем.

На этих чужаков мы смотрели куда дольше чем на тех, первых. Даже Робин, которая тогда была очень робкая и застенчивая, оставила стряпню и вышла, и встала рядом с нами — а руки у нее были в муке. Эти бравые незнакомцы улыбались ей, когда проезжали мимо, а один даже подмигнул и сказал: «Привет, красавица». Робин покраснела, но не убежала, как убегала от шеллинговских ребят, если те говорили что-нибудь такое.

Эти посланцы вроде как явились затем, чтобы собрать людей для боя с варварами. Они остановились у нас на ночь, и за вечер осмотрели всех наших парней и мужчин, и тем, которые оказались подходящими, велели собираться на войну. Вроде как у них было право приказывать. То есть, оно было у короля. Я тогда очень удивилась, потому что знать не знала, что над нами есть еще какой-то там король. Все засмеялись. И Робин, и Гулл, и папа, и даже Хэрн, хотя Хэрн потом потихоньку признался, что думал, будто Король — это один из Бессмертных, а вовсе не человек. Мы все согласились, что иметь над собой короля куда лучше, чем Звитта, старосту Шеллинга. Звитт — старый зануда. У него даже рот растянулся в стороны, потому что Звиит только и знает, что повторять «не-ет!».

Посланцы короля сказали Звитту, что он тоже должен идти на войну, и он впервые не ответил «не-ет!». Но они сказали это и Кестрелу-Пустельге, мужу тети Зары. А Кестрел — он старый. Папа сказал, что тогда, видно, дела короля совсем плохи. А Херна это здорово обнадежило. Он сказал, что раз уж Кестрела берут, то ребят его возраста точно должны взять. А Гулл ничего не сказал. Хотя вообще-то он тем вечером вел себя просто препаскудно.

Хэрн потихоньку ушел в дом, чтобы помолиться Бессмертным — они стояли в своих нишах над очагом. Он попросил, чтобы его признали годным для войны, и пообещал, что если это сбудется, он освободит нашу землю от варваров. Я знаю, о чем он просил, потому что слышала это собственными ушами. Вовсе я и не подслушивала — просто я сама пошла помолиться. Честно признаться, Хэрн здорово меня удивил. Он вечно насмехался над нашими Бессмертными, потому что они не такие приземленные и понятные, как остальная наша жизнь. Уже по одному этому можно понять, как сильно ему хотелось на войну.

Когда Хэрн ушел, я встала на колени и попросила наших Бессмертных, чтобы они превратили меня в мальчишку, чтоб я тоже могла воевать с варварами. Ростом я такая же, как и Хэрн, и я жилистая, хотя Хэрн меня и побивает, если мы деремся. Робин вечно вздыхает и обзывает меня сорвиголовой — по большей части потому, что я вечно растрепанная. Я очень ревностно молилась Бессмертным. Я тоже, как Хэрн, поклялась, что освобожу нашу землю от варваров, если Бессмертные сделают меня мальчишкой. Но они мне не ответили. Я — по-прежнему девчонка.

А потом подошел черед нашего отца и Хэрна идти к людям короля. Они сразу же выбрали отца. А Хэрна сразу же отправили восвояси, сказав, что он слишком молодой и слишком тощий. А вот Гулл был высоким и крепким, для своих лет. И ему они сказали, что Гулл может пойти на войну, если он хочет, и если отец не станет возражать, но они его заставлять не станут. Они были честные, эти посланцы. Конечно же, Гулл захотел идти на войну. Но мой отец, узнав, что у него есть выбор, не очень-то хотел пускать Гулла воевать; но потом он подумал о бедном старом дяде Кестреле, и сказал Гуллу, что тот может идти, если пообещает присматривать за дядей Кестрелом. Гулл вернулся домой счастливый и принялся хвастаться. Тогда я ему и сказала, что он паршивец. А Хэрн чуть не плакал.

Наутро посланцы отправились в следующее селение, чтобы и там тоже выбрать людей, а жителям Шеллинга дали неделю на сборы. И всю эту неделю мы только и делали, что ткали, пекли, ковали, штопали и чинили, собирая Гулла с папой в дорогу. Хэрн всю дорогу ходил задумчивый и Утенка тоже вгонял в тоску. Робин говорит, что я была не лучше, но это вовсе не так. Я, чтобы утешиться, стала играть, будто я — воинственная и свирепая Танакви Ужас Варваров. Когда посланцы короля вернулись в Шеллинг, я понарошку вообразила, будто они слыхали про такую воительницу, и их специально прислали сюда, чтобы через Звитта разыскать меня и позвать на войну. Я рассказала про все это нашим Бессмертным, чтобы оно стало больше похоже на правду. Теперь я об этом жалею. Нельзя врать Бессмертным.

Всякий раз, как тетя Зара заходила к нам, Робин ей жаловалась, что мы совсем от рук отбились. Но тетя Зара все равно продолжала к нам заглядывать, и всякий раз благодарила папу за то, что он приставил Гулла присматривать за Кестрелом, и обещала, что она в ответ присмотрит за нами, когда папа с Гуллом уедут. Только все это были пустые слова. Потом она к нам и близко не подошла. Но я думаю, что папа ей верил, и от этих обещаний ему полегчало на душе.

Через неделю посланцы вернулись и привели с собой несколько сотен мужчин. Тем вечером папа и Гулл помолились перед дорогой Бессмертным, чтобы те их защитили.

— Лучше бы вы взяли кого-нибудь из них с собой, — обеспокоенно сказала Робин.

— Они принадлежат этому очагу, — сказал отец. И больше не стал об этом говорить. А вместо этого подозвал к себе Хэрна.

Хэрн сперва не хотел идти, но отец подтащил его к Бессмертным.

— А теперь, — велел он, — прикоснись к Одному и поклянись, что ты останешься с Утенком и девочками и не попытаешься удрать на войну следом за нами.

Хэрн покраснел, и заметно было, что он здорово разозлился, но все-таки он дал клятву. На том папа и успокоился. Он у нас немногословный и вроде как медлительный — за это его и прозвали Улиткой, — но он всегда знает, что у человека на душе. После того, как Хэрн поклялся, папа посмотрел на нас с Утенком.

— Нужно ли мне брать клятву еще и с вас?

Мы сказали, что не надо. Утенок — он был честный. С него хватило этой недели, пока он точил отцовское оружие. Он начал бояться. А я все еще продолжала воображать, как утром к Звитту приедут посланцы, специально за Танакви Ужасной.

Эти мне мои фантазии! На следующее утро из Шеллинга ушли все отобранные мужчины. Все, кроме Звитта. Звитт — нет, ну вы слыхали такое?! — заболел и не смог пойти. Что это, интересно, за болезнь такая, при которой утром человек лежит с лихорадкой, а вечером он уже здоровехонек? Хэрн сказал, что это очень редкая и необычная болезнь, называется — трусость.

Мы вместе с остальными жителями Шеллинга вышли, чтобы попрощаться с армией. Я тогда еще подумала, что не нравится мне армия. Там было человек пятьсот, все в разномастных поношеных накидках, кто в меховой одежде, кто в кожаной; в общем, все они были разных оттенков буро-коричневого, как речная грязь. Они несли с собой дорожные сумки, оружие, косы, вилы — в общем, кто что, — так что эта армия напоминала не то неаккуратную подушечку для иголок и булавок, то ли клочок земли с засохшей травой. Какой-то из людей короля ехал сбоку и командовал: «Построились! Левой! Правой! Левой! Правой!» Толпа его слушалась, но не так, чтоб очень охотно, и не так, чтоб очень быстро, так что армия была похожа на нашу Реку: такая же коричневая и такая же медлительная. И вся одинаковая. Как будто люди превратились в капельки. Как мы ни всмартивались, нам не удалось разглядеть ни папу, ни Гулла. Они как будто стали одним целым со всеми прочими. И армия текла прочь с глухим шумом, а в воздухе висела пыль и запах множества людей. Их было слишком много. И запах был неприятный. Мне аж дурно стало. И Робин побледнела. Утенок сказал: «Давайте пойдем домой». И мне кажется, что Хэрну тем утром окончательно расхотелось идти в армию. Да и мне тоже.