Васёк Трубачёв и его товарищи. Книга вторая - Валентина Александровна Осеева Страница 24

выдержки. Он воспитывал в себе эту черту характера годами, терпеливо и неуклонно, простым и верным способом — не давая себе воли в проявлении гнева, раздражения по отношению к окружающим его людям. Он вызывал к себе уважение среди своих товарищей именно этой удивительной выдержкой, и вдруг чужой, почти незнакомый человек делает ему такое замечание… Сергей Николаевич чувствовал, что кровь приливает к его щекам. Но Мирон Дмитриевич ласково усмехнулся и похлопал его по плечу:

— Ну добре, хлопче! Так — не так, а к утру машина будет. Пойдём сейчас до моей хаты. Там я распорядился, чтоб нам жинка повечерять приготовила, бо такая перепалка, що некогда и поесть. Пошли! Берите своё имущество! Где оно есть?

Он ухватил рюкзак и потащил за собой ошеломлённого Сергея Николаевича через двор к маленькой белой хате с железной крышей. Во дворе было темно, где-то нетерпеливо мычала корова, из ворот выезжал трактор.

— Ну як? Починился? Живо давай! Чтоб у меня к завтрему зерно в мешках было! — крикнул в темноту Мирон Дмитриевич, толкая дверь хаты и пропуская вперёд учителя.

Хата была маленькая, уютная. Посередине стоял добела выскобленный стол, по бокам — табуретки. У стены на широкой никелированной кровати спали ребята. С двух сторон сползали с подушек кудрявые тёмные головы и торчали из-под одеяла маленькие босые ноги.

— Мала куча! — добродушно усмехнулся Мирон Дмитриевич, указывая на них учителю. — Ну, садитесь, будьте гостем!

Он придвинул к столу табуретку и заглянул в сени:

— Ульяна!

Ульяна не откликнулась. За неё ответил с кровати детский голос:

— Мама во дворе корову доит.

— Давно пошла? — спросил Мирон Дмитриевич.

— Давно. Зараз придёт, — сонно отозвалась девочка. Она, видимо, привыкла к чужим людям и, не обращая внимания на Сергея Николаевича, отвернулась к стене и уткнулась лицом в подушку.

Мирон Дмитриевич стал собирать на стол. Вытащил из стенного шкафа тарелку с селёдкой, очистил луковицу, порезал её большими кружками, достал хлеб.

В хату, гремя подойником, вошла маленькая, кругленькая молодица в тёмном платке; оба конца, стянутые под розовым подбородком, были завязаны наверху тугим узелком. Она мельком взглянула на гостя и тихо сказала:

— Здравствуйте.

Потом поставила на лавку ведро с молоком и, обтирая о передник руки, вдруг быстро и сердито напала на мужа:

— А то что ж за порядки, Мирон, а? Скотина до ночи не пригнана, где-то того пастуха к чорту заслали! Корова кричит, с фонарём выйти до сарая не можно. Тычешься во все углы, як та слепа курка! Это что за дело, я тебя спрашиваю, Мирон?

— А такое дело, що война, — обтирая рукавом губы и обсасывая селёдочную голову, спокойно сказал Мирон Дмитриевич. — Война! Не привыкла, чи що?

— О! Бачишь! «Не привыкла»! Так я ж баба, а ты мужик. А такого крику наробив: «Затемняйтесь, та щоб я ниде свиту не бачив!» Таку панику на всих нагнав!

— Ульяна! — строго прикрикнул Мирон Дмитриевич, заметив улыбающийся взгляд учителя. — Это не твоего ума дело, понятно? Я директор МТС. Я за всё отвечаю! — Он налил молока и махнул рукой: — Одним словом, прекрати разговор! Або перемени свой разговор, — добродушно закончил он, подмигнув учителю.

Сергей Николаевич, улыбаясь, взял стакан:

— Видно, нам всем нужно побольше выдержки и терпения.

Ульяна подсела к столу и, лукаво блеснув глазами, спросила:

— Ну, а кто ж его бачив, того немца, Мирон? Хоть одного?

Мирон Дмитриевич вытащил круглые часы, поспешно встал, пошарил рукой за шкафом, включил радио:

— Зараз Москву послушаем, товарищ учитель!

Сергей Николаевич с волнением слушал сводку, передаваемую по радио из Москвы. Кровь закипала гневом, бурно билось сердце. Он чувствовал, что где-то близко отсюда в жестоких боях уже бьются с врагами молодые, сильные, самоотверженные сыновья Родины. И ему казалось невозможным больше сидеть в этой хатке и ждать…

«Приеду — пойду в райком партии… сейчас же…»

* * *

Поздно ночью хозяева внесли раскладушку и уложили гостя.

— Спите, товарищ, я разбужу, как машина придёт, — уговаривал его Мирон Дмитриевич.

Сергей Николаевич лёг, но уснуть было невозможно. Перед его глазами стоял лес, около раскинутых палаток теснились ребята. Он видел их встревоженные лица и, сжимая руками виски, думал:

«Не могу ждать… Уйду. Лучше пешком, как-нибудь… Скажу, чтоб машина шла вслед за мной…»

Он решительно вытаскивал из-под головы свой рюкзак, потом снова клал его на место.

«А что, если шофёр, узнав, что я ушёл, погонит машину обратно? Или в темноте я потеряю дорогу и машина пройдёт мимо? И сколько я буду идти? Нет, надо ждать… Надо ждать…»

Ходики тихонько покачивали гирями. Время тянулось медленно.

Сергей Николаевич не знал, на что решиться. Казалось, что бы ни ожидало его впереди, ничто уже не будет страшней этой ночи бездействия и ожидания…

Мирон Дмитриевич часто выходил на крыльцо, потом осторожно, стараясь не стучать тяжёлыми сапогами, возвращался в комнату, присаживался к столу, крутил козью ножку и что-то записывал в потёртой записной книжке. Слышно было, как во двор въезжали тракторы, где-то приглушённо гудели машины. Откуда-то издали слышались глухие удары…

Мирон Дмитриевич хмурился и глядел на жену. Стучал по столу пальцем, видимо обдумывая что-то про себя:

— Ты вот что, Ульяна… Бери завтра детей и эвакуируйся в Макаровку…

— А, видчипысь! — с досадой отвечала Ульяна, заботливо укрывая ребят. — Куда я с ними эвакуируюсь? До Макаровки не близко. Як я поеду?

— Ну, особого транспорта у меня для тебя нету. А Сивка́ завтра запрягу, да и поедешь!