Евгений Астахов - Ботфорты капитана Штормштиля Страница 30

— А я не сдрейфлю! — вызывающе ответил Заяц. — Я мастер по морским пари.

Получалось, что сдрейфить мог только Тошка. Поэтому ничего другого не оставалось, как соглашаться на дурацкие условия Морского Зайца. Он явно продолжал выставляться.

— Хорошо. — Тошка кивнул головой. — Только вместо портфелей давай пальто положим. Их хватать удобнее.

— Верно. Пальто, оно большое.

Дождавшись отката волны, они побежали. Первая половина пари прошла гладко. Волна была еще где-то далеко, за серым плотным занавесом. Она только набирала силу.

Тошка бросил на перила свое пальто и, перепрыгивая через лужи, побежал к зеленому дождевику Зайца. И тут показался вал. Тот самый, девятый, до которого все пытался досчитаться Заяц. Вал ударил сразу, словно им выстрелили из пушки. Тошка почувствовал, что ему кто-то-поддал сзади и он несется по воздуху, словно во сне. И самое главное, непонятно, в какую сторону: то ли к бульвару, то ли в открытое море. Мимо носа березовой рощицей пронеслась колоннада, и Тошка шлепнулся на мокрый гравий.

— Держи мое пальто! — отчаянно орал Заяц. Крик доносился откуда-то сзади. Возможно, из открытого моря. — Держи, оно заграничное!..

Тошка, покачиваясь, стал на ноги. Остатки волны с довольным урчанием уползали с пляжа. Цепляясь за балясины, вслед за ними уплывал зеленый дождевик Зайца. Кло догнала его, наступила на рукав.

А где же сам Заяц? Тошка оглянулся и только сейчас увидел мастера морских пари — тот висел на колонне, обхватив ее руками и ногами.

— Слезай! — крикнул ему Тошка, — а то опять накроет.

Новая волна, прорвав мглу, уже нависла над пляжем. Кло убегала от нее, волоча за собой дождевик.

— А твое только рукавами махнуло. — Заяц показал, как взмахнуло рукавами Тошкино пальто. — А потом меня закрутило — и на колонну.

— Значит, махнуло?

— Махнуло…

— А воротник не мяукнул?

— Не… — Заяц вздохнул.

— Нá тебе твой болотный балахончик, — сказала Кло. — Тоже мне, Заяц-филателист с английским уклоном…

Уже дома, возле подъезда, Кло спросила Тошку:

— Чего врать-то будешь? Про то, что мокрый и без пальто?

— А ничего, — постукивая зубами, ответил Тошка. — Не буду ничего врать.

— Ну и правильно, — согласилась Кло…

Вот после этого случая папа и напомнил Тошке, что ему без пяти минут четырнадцать лет, а следовательно, он должен… и так далее, и так далее. А мама долго еще вспоминала, какое было пальто — из чистошерстяного бобрика и совсем еще новое.

Теперь Тошка, как и все остальные, нормальные жители города, ходил в непромокаемом пальтишке, подбитом рыбьим мехом. Добыли его с помощью усатой соседки, той самой, которая не вылезала с Турецкого базара. Из-за этой соседки Тошке еще раз пришлось услышать, что ему уже без пяти минут четырнадцать и он обязан обдумывать не только свои действия, но и слова.

Соседка приходила обычно вечером.

— Здравствуйте, мадам Тополькова, — говорила она подслащенным басом. — Это же разве погода, это же наказание божье. Когда я жила в Одессе, я не знала такой погоды и таких цен на курочек. Вы знаете, почем я брала сегодня курочек? Это же сказать, так просто одна жуть! Сколько раз я твержу себе: эвакуируйся обратно. Или мне плохо жилось в Одессе?

Кончив рассказывать Тошкиной маме о высоких ценах буквально на все, она предлагала ей что-нибудь из своего товара.

— Такой купальник, мадам Тополькова! Только для вас, чтоб мне так жить — какой это купальник!

Купальник и вправду был очень красивый. И Тошке хотелось, чтобы мама купила его себе. Ведь не всегда же будет зима; говорят, здесь уже в марте начинают купаться.

— Хороший купальник, — сказала мама, хотя по законам Турецкого базара покупатель должен был всячески охаивать приглянувшийся ему товар. — Хороший… — Она вздохнула, наверное, вспомнив, что всего лишь две недели тому назад было куплено пальто на рыбьем меху для Тошки, а поэтому купальника уже «не вытянуть».

— Нет, вы примерьте, мадам Тополькова, — настаивала усатая, чувствуя, что покупатель ускользает. — Молодой человек выйдет в другую комнату, и вы увидите, какая это вещь.

В другой комнате сидел папа и листал свои бумаги. Свет лампы из-под зеленого абажура падал на его низко склоненную к столу голову, на аккуратно расчесанные волосы.

— Пап, — сказал Тошка, — а пап?

— Что ты собираешься клянчить? — не поднимая головы, спросил отец.

— Почему клянчить?

— Хороший бухгалтер всегда должен улавливать интонацию просителя. У всех клянчул она одинаковая.

— А ты хороший бухгалтер?

— Так себе, ничего.

— Тогда дай двести пятьдесят рублей.

— Что-о?!

— Двести пятьдесят. Маме на купальник. Заграничный.

— У меня, Антон, нет сейчас денег.

— Есть. Те, что вы отложили на мой день рождения. В коробку от конфет.

— Ты что, подслушиваешь наши разговоры?

— Нет. Вы просто шепчетесь, а когда шепчутся, всегда хорошо слышно

— М-да…

В дверь просунулась физиономия усатой соседки.

— Слушайте, вы оторвитесь на минутку от ваших очень умных бумажек. Вы посмотрите на свою жену. Это же женщина не с нашего пляжа. Ее хоть сейчас рисуй на стенку в «Магнолию».

— Нет, зачем же на стенку? — испугался папа. — На стенку не надо.

Он ушел в другую комнату. Потом вернулся. После долгих споров коробка из-под конфет была извлечена и мама сказала:

— Подумать только, какие у меня, оказывается, мужчины!

Усатая осталась пить чай. А так как молча она ничего не умела делать, то пила чай с разговорами. Вначале о высоких ценах на ореховое масло и рыбу, потом перешла на соседей. Особенно ей не нравилась жена капитана Борисова.

— Между прочим, это сильно вредная женщина, — говорила усатая. — Чего она с себя воображает? Мой муж тоже был флотский — он заведовал пивным баром «Морской узел». Так что, я с того тоже должна воображать?

— Капитан Борисов — боевой моряк! — громко сказал Тошка. — И военный транспорт «Крым», которым он командовал, это не пивной бар. И вы себя с Ольгой Михайловной не равняйте!

— Юй, какие пошли нервные дети! — всплеснула руками усатая. — Они все знают, они умные, как мухи. Они даже, наверное, знают, где бродит до сих пор этот самый, я извиняюсь, капитан.

За такие слова боцман Ерго макнул однажды Скорпиона носом в чашку с горячим кофе. Боцмана Ерго нет, но разве люди, уходя из жизни, не оставляют на земле друзей? Разве друг только тогда друг, пока он живет рядом, говорит, смеется, жмет руку? Разве боцман Ерго перестал быть ему, Тошке, другом? Как бы не так! Нет, он не будет макать в чай ее толстый, словно баклажан, нос. Ерго тоже не стал бы делать этого. Тошка просто выгонят ее отсюда, несмотря ни на какую папину сигнализацию.

— Антон!..

К черту! Боцман Ерго был бы доволен им. Тошка встал и постучал о стол костяшками пальцев.

— Да, я знаю, где капитан Борисов! Он в пути! Это трудный и долгий путь.

— Ха! — сказала усатая.

— И не смейте говорить так! У капитана Борисова много друзей, не забывайте это!

Усатая подхватила свою кошелку и, не допив чай, поспешила к дверям.

— Нет, вы подумайте, какие пошли нервные дети…

У Тошки дрожали кончики пальцев. Папа был бледен.

— Тебе без пяти минут четырнадцать лет, — начал он, — а ты разрешил себе так грубо, в недопустимой для интеллигентного человека форме…

— Тошка прав, — неожиданно сказала мама. — Она дрянь. Мне хотелось ее ударить. Купальником.

— Нина!..

— Да, да! Именно купальником.

Тошку удалили из комнаты. Несмотря на то что ему было без пяти минут четырнадцать и он уже имел свое, пусть маленькое, право на участие в больших, серьезных разговорах.

За окном ветер гремел сорванным с крыши железным листом. Январь, странный, бесснежный, мокрый январь, бесчинствовал над городом. Последний месяц зимы. В феврале появится солнце и начнет утихать изорванное штормами море. В марте, говорят, уже можно купаться. Вчера Морской Заяц заключал со всеми пари, что на Восьмое марта прыгнет с волнореза и проплывет до осводовской станции. Как только появлялась Кло, он тут же начинал приставать ко всем со своим пари.

Все это будет. И робкое солнце, и Восьмое марта. Упрямый Заяц в трусах и майке прыгнет с волнореза и поплывет по обговоренному маршруту. Он поставит в залог все свои лучшие марки. И доплывет до осводовской станции. А потом полмесяца будет болеть ангиной. А Тошка с Кло будут ходить к нему домой, носить книжки и мандарины.

Он, маленький, взлохмаченный, с компрессом на горле, будет лежать, утонув в подушках, и спорить, что если уж на то пошло, он выпьет одним махом всю бутылку микстуры, которую доктор Докторский велел пить по чайной ложке три раза в день.

— Иду на морское пари! Ставлю две чилийские и одну итальянскую с портретом Гарибальди…