Максуд Ибрагимбеков - За все хорошее - смерть

Максуд Ибрагимбеков

За все хорошее — смерть

Конечно, если бы не этот проклятый рюкзак, жизнь сразу стала бы гораздо приятнее. Да что там приятнее! Жизнь сразу стала бы прекрасной, даже можно сказать, счастливой и увлекательной. Прямо не солнце, а пожар в ясном небе. Хотя с другой стороны, солнце-то все равно бы осталось. Как будто кто-то наставил на голову, на самую макушку, увеличительное стекло, и не убирает, и ждет, что из этого получится. Голова так нагрелась, что ни один комар близко не подлетает, наверное, обжечься боится. Вот только интересно, почему это человек так странно устроен — снаружи весь мокрый, уже пот глаза заливает, с кончика носа на землю капает, а язык и зубы совершенно пересохли. До того все пересохло внутри, что даже в горле зачесалось. Если постараться, можно немного слюны набрать, но она на вкус какая-то тягучая и горькая. Пока не сплюнешь, почему-то думаешь, что она зеленого цвета. А тропинке этой конца-края не видно, и все вверх. Ни разу с тех пор, как из лагеря вышли, прямо не пошла, только вверх и с каждым километром все круче и круче — в гору и в гору, и в какую! Малый Кавказский хребет; хорошо еще, что не Большой, тот, наверное, еще хуже. А до перевала километров десять осталось, не меньше. Так и хочется броситься на землю и глаза закрыть, никаких сил идти больше нет, человек ведь не лифт и не фуникулер! И еще ужасно хочется снять с плеч рюкзак и бросить в пропасть слева, и посмотреть, как он там внизу о камни брякнется. Даже трехцветного фонаря не жалко и фотоаппарата. И зачем только с ними пошел? Надо было, как все, поехать автобусом. Через два часа уже дома был бы. И еще дома попадет, это уж точно. Мама сразу же скажет, что я ей в последний день перед отъездом в Баку весь отдых испортил. Как только увидит, что меня в автобусе нет, и Димка передаст ей, что я просил не волноваться и к вечеру буду, сразу расстроится и скажет, что все нормальные дети автобусом поехали, и только я один такой бессердечный, забываю обо всем на свете ради своего удовольствия. Посмотрела бы, какое это удовольствие! Отец, конечно, возразит, что ничего в этом плохого не видит, пусть мальчик привыкает к самостоятельности, или что-нибудь в этом роде, он меня почти всегда в таких случаях защищает, а мама скажет, что она уже по горло сыта самостоятельностью папы и что больше всего ей хочется нормальной, спокойной жизни, как у всех, а не того кошмара, в котором она живет, что из-за него она раньше времени постарела и выглядит на двадцать лет старше всех своих подруг. Тут отец засмеется и скажет, что мама говорит чепуху, потому что она красивее не только всех своих подруг, но и всех женщин в Баку и в Азербайджане, а возможно, даже в Советском Союзе. Мама у меня и вправду очень красивая и совсем не старая. А говорит она так потому, что очень хочет, чтобы отец ушел со своей работы. Он морской нефтяник и работает в море на искусственных островах. Построят новый стальной остров, папа его осваивает со своей бригадой, устанавливает агрегат, бурит скважину, а как нефть пойдет, передает остров эксплуатационникам. Он уже целый архипелаг освоил. Я его на карте видел. Папа все обещает взять меня как-нибудь в хорошую погоду с собой, и взял бы, но мама не разрешает, говорит, что точно знает — как только отец меня возьмет с собой, сразу же начнет дуть норд, ну а когда начинается сильный норд, то на берег уже не выберешься ни на вертолете, ни на катере. Можно целый месяц там просидеть. А когда нормальная погода, папа через каждые десять дней неделю отдыхает дома. У папы очень большая зарплата, но мама говорит, что ей эти деньги не нужны, лишь бы она знала, что с отцом ничего не случится. Она и вправду из-за этого очень нервничает, а когда папа в море и начинается шторм, всю ночь не спит. А он не хочет уходить с этой работы, во всем почти с мамой соглашается, кроме этого. Сколько она его ни уговаривает, ни в какую не соглашается.

Однажды, когда папа был в море, к нам пришли в гости дядя Васиф и тетя Сона, его жена. Дядя Васиф тоже нефтяник, он кончал вместе с папой институт, только работает на суше, в Сураханах. Он рассказал, что моему папе предложили хорошую работу в городе — стать начальником отдела в Министерстве нефтяной промышленности, но папа отказался. Дядя Васиф рассказывал это, конечно, без всякого злого умысла, он папу очень уважает. Знал бы он, что из этого получится, ни слова не сказал бы, потому что мама, как только услышала, сразу побледнела и замолчала, а до этого была очень веселой. Дядя Васиф и его жена ужасно расстроились. Дядя Васиф стал говорить, что, может быть, ему неправильно все рассказали и, скорее всего, папе ничего такого не предлагали, но всем стало ясно, что он старается выпутаться. Было видно, что он очень жалел о том, что затеял этот разговор. Но все это были пустяки по сравнению с тем, что началось после приезда папы. Никогда я еще не слышал, чтобы мои родители так ругались. Целый вечер непрерывно ругались. Наверно, на улице было слышно, как они кричали. А потом мама побросала какие-то вещи в чемодан, взяла меня и ушла к бабушке — своей маме. Папа звонил туда, но мама каждый раз, услышав его голос, давала отбой. А сама, как положит трубку, начинала плакать. Целый месяц я папу не видел, очень мне без него скучно было. А потом они помирились. Я думал, мне это во сне приснилось, а потом я узнал, что папа ночью и вправду приходил в дом к бабушке. Очень интересно, как он ее уговорил помириться, потому что он так и не перешел на сушу работать. С тех пор уже полгода прошло, а они еще ни разу не поругались.

И здесь, на курорте, тоже. Папа весь отпуск с нами провел здесь. Даже ни разу не сказал, что ему необходимо хоть на два-три дня уехать. Только несколько раз он на полдня в Кисловодск из поселка уезжал, ему надо было в Баку позвонить, почти все время с нами был, а это не каждый год бывает…

…Не могу больше! Ноги подгибаются от усталости. Может быть, сказать им, что я совсем уже из сил выбился. Нет, не стоит, конечно! Да и пользы никакой не будет. Обзовут четырехглазым, а то еще и по шее дадут. При Каме. И зачем только я согласился с ними идти? Не хотел ведь. Точно помню — не хотел. Только собирался сказать Алику, что не пойду пешком, совсем уже было хотел отказаться, даже когда Сабир сказал, что я без разрешения своей мамочки только в школу хожу. И вдруг Камка говорит: «Что вы его уговариваете, по-моему, он и сам хочет пойти с нами». Хочет! Ничего я не хотел. Сам удивился, когда сказал, что пойду.

А они идут как заведенные. Правда, разговаривать перестали, молча идут, только запыхались. Они ведь до самого перевала не остановятся. Кто-то ведь первый должен сказать, что устал. А они умрут — не признаются, и Алик и Сабир. И все из-за Камки. Каждому дураку ясно, что они в нее влюблены оба. Интересно только, почему это Камка не устает? Вообще она здоровая, Камка, почти одного роста с Аликом и чуть ниже Сабира. И на целую голову выше меня. Ничего удивительного — у нас в классе все выше меня. А все из-за того, что я с шести лет в школу пошел. Даже шесть еще не исполнилось, когда я в первый класс пошел. Сперва не хотели принимать, а потом все-таки взяли в виде исключения, по разрешению роно. Потому что я читал свободно и примеры второго класса по арифметике решал. Это, прежде чем дать разрешение, меня в роно проверяли, и все удивлялись, что я так правильно читаю. Я и сейчас намного быстрее всех в классе читаю. Только я это скрываю, нарочно делаю вид, что читаю в несколько раз медленнее, потому что никто не верит, даже учителя не верят, что я так быстро читаю. А кому охота во врунах ходить? Я взял один раз у Сабира в школе книгу «Одиссея капитана Блада» почитать и вернул на следующий день. Он сперва подумал, что она мне не понравилась, раз я так быстро вернул, а когда я ему сказал, что очень понравилась, он ужасно разозлился и сказал, что если я раздумал читать, то надо так и сказать, а врать, что прочитал такую толстую книгу за один вечер, — просто нахальство. Он меня заставил все содержание пересказать и «Одиссеи», и «Хроники», а когда я кончил, все равно съездил по шее и сказал, что я, наверное, эту книгу прочитал еще раньше, а сейчас над ним просто издеваюсь. Сам он прочитал ее за десять дней. Когда читает он, у него становится очень серьезное лицо и шевелятся губы. Теперь если я беру у кого-нибудь книгу, то держу ее у себя несколько дней после того, как прочитаю, и только потом возвращаю. Так спокойнее.

Вдруг Кама остановилась, перевела дыхание, а потом спросила:

— Устали?

— Нет. — Это Алик сказал и даже головой помотал. — Я, например, не устал, — а у самого язык наружу высовывается, до того он «не устал».

А Сабир, тот просто удивленное лицо сделал: мол, что за вопрос.

— А ты? — это она у меня спросила. Смотрит на меня и улыбается.

У меня от этой улыбки почему-то подбородок дрогнул. Какой-то странный подбородок у меня, в самый неподходящий момент вдруг на нем кожа начинает дергаться. Всего один раз, но со стороны все равно, наверное, заметно. Я хотел тоже сказать, что не устал, но Кама успела раньше меня: