Анна Масс - Белое чудо

Рассказы

Наш двор

Мое детство прошло в маленьком московском дворе. Это сейчас он мне кажется таким, а когда я была маленькой, двор казался мне огромным и загадочным, как неисследованный остров. Когда я выросла, я прочитала во взрослых книгах описание дворов-колодцев. И поняла, что наш двор как раз и есть такой двор-колодец: с двух сторон поднимаются стены нашего серого пятиэтажного дома, все в окнах и балконах. Третья сторона — глухая кирпичная стека соседнего дома, где на уровне третьего этажа тусклым глазом глядит всего одно окошко. С четвертой стороны наш двор замыкается рядом гаражей, выкрашенных скучной темно-коричневой краской, и кусочком решетчатого забора, за которым большой голый двор школы номер сорок шесть.

Солнце приходит в наш двор со стороны гаражей. Оно переползает через крыши, спускается по стене, и вот на асфальт ложится солнечный треугольник. Он расширяется, удлиняется, острый конец его тянется к ступеньке первого подъезда. Всего какой-нибудь час солнце скользит по окнам и балконам, а потом уходит на улицу, словно ныряет в подворотню. И во дворе снова становится сумрачно и сыровато.

За круглым палисадничком перед домом растут три высокие липы, а когда-то рос еще толстый, раскидистый клен, ветки которого достигали балконов четвертого этажа. Но его после войны зачем-то спилили и на его месте врыли в землю две скамейки и столик, за которым весенними и летними вечерами старушки нашего дома играют в лото. А когда мы были маленькими, клен еще стоял и два его толстых корня выпирали из-под земли горбами, так что на них можно было сидеть. А между корнями был зарыт клад.

Мишка ударял в этом месте железякой о землю и спрашивал:

— Слышите, звенит?

И мы явственно слышали: звенит. Но откопать клад было непросто: сначала нужно было найти волшебный золотой заступ, а мог его найти только тот, кто ни разу в жизни не соврал. Самой честной среди нас была Юля из третьей квартиры, но и она не могла найти заступ. И она честно нам призналась, что иногда врет. Так, совсем недавно она разбила фарфоровую фигурку и скрыла от родителей, потому что боялась, что они ее не возьмут в кино. Мишка сказал:

— Скрыть — это еще только половина вранья. Ты пойди и признайся.

Юля сбегала домой, призналась и вернулась к нам. Ей не влетело, наоборот, ее похвалили за честность. И все-таки она так и не нашла заступ. Видно, кроме честности, нужно было еще что-то, о чем мы не знали.

Осенью двор наш покрывался опавшими кленовыми листьями. Они устилали двор толстым слоем, по ним можно было идти, как по мелкой воде, разбрызгивая листья в разные стороны. Они падали на балконы и подоконники, медленно плыли в воздухе, покачиваясь и плавно взмывая, как бумажные самолетики. Мы сгребали их в большие шуршащие кучи и с разбегу прыгали в них, как в сено.

По вечерам мы усаживались на поленнице дров возле решетчатого забора и рассказывали страшные сказки. Особенно таинственными казались мне сказки про руки: про синюю, про красную, про железную и про мертвую руку. Руки гнались за героями по темным лабиринтам, душили, играли на рояле, светились в темноте. После таких сказок было страшно возвращаться домой по неосвещенным лестницам, и мы, чтобы переключиться, играли в звезды. Звезды были как бы частью нашего двора, всегда одни и те же, и мы могли смотреть на них из глубины нашего двора, как со дна колодца. У каждого из нас была своя звезда, мы их честно поделили и придумали названия.

— Эй, на Дорее! — кричала Наташа. — Что у вас новенького?

Она прислушивалась, кивала головой и рассказывала нам:

— Там война уже кончилась. Белый хлеб дают не по карточкам. В школе каникулы объявили в честь победы.

А у нас на Земле война еще не кончилась. Белый хлеб даже по карточкам не давали. Но зато мы чуть ли не каждый вечер бегали на Зубовскую смотреть салюты в честь освобожденных городов.

Площадь в эти вечера заполнялась народом. Редкие машины, сигналя, ехали сквозь толпу, но на них никто не обращал внимания. Все смотрели вверх, на крыши. Ждали первого залпа. И вот над темными крышами мигало зарево, потом гремел нестрашный праздничный залп, и небо над площадью взрывалось красными, зелеными, белыми, желтыми огнями. За каждым огнем тянулся тонкий стебель белого дыма. И сейчас же прожекторы начинали бегать по небу, скрещиваться и расходиться, как в танце. В каждом окне, выходящем на площадь, отражались огни, и казалось, за окнами наряжены елки. Это было мгновение, когда всю душу потрясает ощущение красоты, радости, чуда.

Но огни останавливались где-то на полпути к небу и начинали падать вниз, постепенно тускнея. И гасли, не достигая земли. Замирали, вытянувшись вверх, прожекторы. Возвращался вечер. Но сейчас же из-за крыш взлетал новый разноцветный букет, и мальчишки на площади жадно следили: вдруг хоть один огонек долетит до земли, не погаснув. Иногда тускнеющая, но еще яркая звездочка падала на асфальт, рассыпалась искрами, и сейчас же возле нее начиналась свалка. Каждому хотелось завладеть огарком. Однажды он достался Мишке с нашего двора. Он нес его, торжественно зажав в кулак, на лбу его горела ссадина, штаны на коленях разорваны. Мы смотрели на него как на счастливца.

Мы были детьми артистов, наши родители ездили на фронт с концертными бригадами, выступали в госпиталях. И дом наш мог считаться счастливым домом, потому что отцы наши не погибли на фронте. Только у Алеши не было отца. Бомба попала в театр. Алешин отец, который дежурил в ту ночь в театре, погиб. Мы были на три-четыре года старше Алеши, но относились к нему, как к равному, и даже чуть-чуть завидовали ему. А взрослые, проходя мимо, обязательно останавливались возле шестилетнего Алеши, гладили по голове и угощали конфетой.

Но сам Алеша больше всех тянулся к человеку, который никогда не угощал его конфетами и совсем не обращал на него внимания. Это был почтальон Яков Иванович, дядя Яша. У него не было кисти правой руки, вместо нее — протез, обтянутый черной кожаной перчаткой. На груди у дяди Яши блестела медаль «За оборону Севастополя».

Почтальон входил во двор и ставил на скамейку разбухшую кожаную сумку. И сейчас же мы все сбегались к нему. Вначале он прогонял нас, потом привык и даже запомнил по именам. Мы видели: он еще не привык к своему протезу, ему трудно справляться с кипами газет, писем и журналов. Мы старались помочь ему. Дядя Яша сначала отдавал нам только почту для наших квартир, а потом стал доверять разносить почту по этажам.

Что это была за радость! Прижав новенькие, хрустящие газеты к груди, мы вбегали в подъезд и не запихивали газеты в почтовые ящики, а звонили у каждой двери. На вопрос: «Кто там?» — мы гордо отвечали: «Почта!» Дверь открывалась, и жильцы, улыбаясь, брали почту из наших рук. И при этом каждый удивлялся, что вот как быстро мы растем! Еще недавно были «совсем вот такие», а теперь — какие молодцы! — помогаем взрослым.

Каждый день мы с нетерпением ожидали появления дяди Яши. И первым к нему бросался Алеша. Хотя ему-то как раз дядя Яша почты не доверял.

— Вот подожди, — говорил он, — в школу пойдешь, читать научишься — первым моим помощником станешь.

Но Алеше так не терпелось поскорее начать разносить почту, что он научился читать и считать, не дожидаясь, пока его научат этому в школе. И однажды он перечислил дяде Яше все номера квартир своего подъезда, назвал жильцов, которые в этих квартирах живут. Потом прочитал названия газет, торчащих из сумки, и такими умоляющими глазами посмотрел на дядю Яшу, что тот не выдержал.

— На! — сказал он. — Отнеси вот эти газеты в тридцать четвертую и тридцать пятую квартиры.

Алеша благоговейно принял из рук дяди Яши тоненькую пачку. Глаза его сияли, а лицо было серьезным и дышало ответственностью. Медленно, растягивая наслаждение, он пошел к подъезду. Дядя Яша посмотрел ему вслед и тихо сказал:

— Чем-то он на моего сыночка похож.

И рассказал нам, что вся его семья погибла на Украине.

Спустя несколько дней жилец из тридцать пятой квартиры, толстый, лысый Овцов, кричал во дворе на дядю Яшу:

— Безобразие! Мне второй раз не приносят «Известия»! Ленитесь сами ходить по этажам, перепоручаете детям! Вот и результат! Почта пропадает!

Дядя Яша ленится! Как только Овцову не стыдно! Дяде Яше просто хотелось доставить нам радость. Но где было Овцову понять это! Он написал на дядю Яшу жалобу в почтовое отделение.

Дядя Яша пришел во двор очень грустный и, когда мы окружили его, сказал:

— Вот видите, ребята, чем все кончилось?

Алеша стоял с растерянным, потрясенным лицом. Ведь это он носил почту в тридцать пятую квартиру! Значит, это он виноват во всем! Но никто из нас не попрекнул Алешу. Мы были потрясены не меньше, чем он. Мы стали придумывать, как отомстить Овцову. Наташка предложила протянуть вдоль подъезда веревочку, чтобы Овцов споткнулся.