Семён Ласкин - Саня Дырочкин — человек семейный

Семён Борисович Ласкин

Саня Дырочкин — человек семейный

Квартира у нас большая: три комнаты и коридор. А семья небольшая: три человека и Мотя. Папу зовут Борис Борисович Дырочкин, и поэтому мы все стали Дырочкиными. Мама любит рассказывать, что раньше она была Кривошеина и папа, когда отдавал ей сердце и руку и уговаривал стать моей мамой, то он будто бы готов был взять её фамилию. А мама сказала: «Дырочкин не хуже Кривошеина». И отдала папе руку. И он её руку пожал. И им стало весело. А когда нас стало трое, то они частенько вспоминали эту историю и веселились ещё больше.

Живём мы в огромном доме на двенадцатом, последнем этаже. Перед нашими окнами величаво, как сказано в одном стихотворении, течёт Нева. А на другом берегу в солнечные дни вспыхивает золотой Смольный. Свой двенадцатый я люблю больше всего из-за лифта: Мишка Фешин от зависти лопается, когда я в лифт залезаю. Его квартира на первом этаже, и родители ему запрещают на лифте кататься. А я в лифте каждый день катаюсь и Мотька тоже.

Мотя — скайтерьер, порода очень редкая. Её бабушка живёт в Чехословакии, а мама, сестра и братья в Польше, так что родственники у неё за границей. Роста Мотя небольшого, двадцать пять сантиметров, но если считать в длину от хвоста до кончика носа — метр. Голова у Мотьки квадратная — кирпичом. По научным книгам, скайтерьер — собака охотничья. С ней охотиться можно на лис и выдр. Пока у меня ружья нет, я Мотьку мячиком тренирую. Брошу мячик и кричу:

— Мотя! Выдра!

Если у Мотьки хорошее настроение, она охотно за мячиком бежит, а если — плохое, то ляжет у двери и рычит, не даёт мне двинуться. Приходится мне тогда уроки садиться делать или стихи писать. Сколько я в такие трудные минуты стихов написал! Привожу одно:

Мотька выглядит чёрным вороном,если издали посмотреть.Мы тут ходим боком, боком, только б не задеть.…Бежит, язык мотается, вперёд — назад,а уши в разных положениях стоят.

По возрасту мы с Мотькой чуть ли не ровесники. Когда мы гуляем и люди спрашивают, сколько мне исполнилось, то обязательно удивляются — какой я маленький, но если узнают про Мотю, что ей на три года меньше, чем мне, — ахают: какая она, оказывается, уже старая. Теперь я отвечаю, что мы с ней почти одногодки, и все улыбаются.

У нас в семье у всех есть обязанности. Папа утрами, например, спускается за газетами в ящик. Я вывожу Мотьку. Мама — заваривает чай, жарит мясо, накрывает на стол.

…Раньше, когда папа служил в авиации, мама не давала ему никаких хозяйственных поручений, да и не было у него времени заниматься домашним хозяйством. Но после демобилизации мама решила понемногу приучать папу к домашней жизни, а это означало — иногда посылать его в магазин.

Например, мама ему как-то сказала:

— Сходи, Боря, в продуктовый магазин, купи колбасы любительской и сахарный песок.

Папа собрался с удовольствием, даже честь отдал:

— Слушаю, — сказал ей, — товарищ генерал!

Выбил он чек в кассе и пошёл к продавцу, а там очередь. Впереди ветхая старушечка оказалась. И вот эта старушечка берёт и берёт продукты, накладывает их в мешок, а папа никак колбасу и сахар получить не может. Вот он и стал от нечего делать крутить чек в руках. Вертел-вертел, пока цифры не стёрлись, а когда бабушка стала поднимать свою торбочку и, покачиваясь, пошла из магазина, папа бросился за ней следом и помог пронести ей тяжести до самого дома. Вернулся. И предъявил свой истерзанный чек продавщице.

— Что это? — удивилась продавщица.

— Чек. — И папа назвал продукты, за которые заплатил.

— Нет, — покачала головой продавщица, — чек — это денежный документ, а вы мне подаёте… макулатуру.

Пришлось папе снова платить. Домой он пришёл расстроенный. Отдал маме продукты и заявил категорически, чтобы мама освободила его от такой работы.

— В воздухе не было ни магазинов, ни чеков, — сказал папа. — Никто не просил меня стоять в очереди.

И верно. Мой папа, Борис Борисович Дырочкин, как я говорил, был до недавнего времени военным лётчиком. Летал он на истребителях и достигал такой скорости, что обгонял звук. В дивизии, где мы служили, папу называли: воздушный сокол, ас, мастер высшего пилотажа. К самолёту папа шёл как на праздник, и чем труднее предстоял у него полёт, тем лучше и веселее он себя чувствовал, тем счастливее возвращался домой. Придёт с трудного полёта, глаза горят, поцелует меня и маму, потреплет Мотьку, скажет что-то забавное.

Пока папа ест, мама сидит напротив и смотрит на него. А он доест и тоже смотреть на неё начинает, а когда я окажусь рядом, то и на меня смотрит. Так мы сидим за столом всей семьёй и друг на друга смотрим, никаких вопросов не задаём. О своих боевых успехах папа никогда не рассказывал — это его друзья говорили. Мама бледнела, когда они расписывали папин «штопор», или папину «петлю», или папину «бочку».

— Ты уже не мальчик, Боря, — говорила мама. — Зачем тебе «штопор»?

А он:

— Я, Олечка, в небе себя мальчиком чувствую, там у меня возраста нет.

Когда папа уходил в запас, вся его боевая часть была опечалена. Приехал главный генерал. Выстроил личный состав. Главный генерал подошёл к папе и крепко его обнял.

— Спасибо, — сказал генерал, — что вы так замечательно служили Родине.

Потом генерал снял со своей руки часы и надел на папину руку. И проводы были грандиозными! Весь дом участвовал. Пять этажей. Народу пришло видимо-невидимо. Папа ходил по этажам и прощался. И мама прощалась. И я. И Мотя.

Приехали мы в Ленинград, поселились в новую квартиру, а утром следующего дня папа проснулся и стал нервничать. Как-то странно сделалось, что вдруг не на чем ему летать.

— Ничего, — утешался папа. — Походим по театрам, по музеям и загородным дворцам, а потом будем думать, что дальше. Все же привыкают…

— Лучше бы тебе сразу на работу устраиваться, — уговаривала его мама. — Ты электронщик, с какими сложными приборами дело имел!..

— Нет, — задумывался папа. — Работу, как и человека, нужно любить. Не существует для меня ничего более высокого, чем реактивная авиация, чем мои боевые товарищи. Не торопи меня, Оля. Я однолюб. Не требуй от меня быстрых решений.

И мама не требовала. Целый месяц они по театрам ходили, все выставки и дворцы обегали, пока не захотелось им посидеть дома. В конце месяца мама пошла в нашу районную поликлинику, и её взяли детским участковым врачом.

А папа?

Его почему-то пригласили на фабрику… электрических утюгов начальником контроля.

Утром папа пошёл на фабрику хмурым. А днём мы с Мотькой увидели его на бульваре. Стоял он в глубокой задумчивости, повернув голову ухом в небо. Я ещё подумал, что папа слушает гул пролетающего самолёта. И тут папа резко повернулся и быстрым шагом пошёл назад.

— Страдает наш папа, Мотя, — грустно сказал я. — Мучается. Трудно ему привыкать к новой жизни.

А папа всё дальше и дальше отходил от нас — мы с Мотей поняли: он шёл на фабрику увольняться, так и не поступив на работу.

…В субботу всей семьёй мы поехали на Невский проспект и встретили папиного товарища по лётной части инженер-майора Решетилова, теперь такого же пенсионера. И что удивительно, был этот инженер-майор Решетилов доволен жизнью, даже светился от счастья. И ещё что поразило всех — майор так хорошо выглядел в гражданской одежде, что никто никогда бы не догадался, что ещё недавно этот майор был майором.

— Борис! Оля! — радовался Решетилов. — Я и не знал, что вы в Ленинграде! Как вы живёте? И почему, Боря, у тебя такой грустный вид?!

— Не могу, Леонид, привыкнуть к своему новому положению пенсионера, — тяжело вздохнул папа. — Нет для меня пока любимой работы. Скучаю я по авиации.

— Ерунда это! — закричал майор Решетилов. — И у меня это было. И у других. Но все мы с этим справились. Я вот нашёл для себя достойное увлечение, с радостью занимаюсь творчеством.

— Чем?

— Творчеством! — повторил майор Решетилов с гордостью. — Я стал, Боря, кинолюбителем. Да, да, — заторопился он, заметив грустное недоумение в папиных глазах, — у нас существует общество. Собираемся, спорим, показываем друг другу снятые кадры. А фильмы наши идут на конкурс. Поверь, Боря, если ты окажешься человеком талантливым, то ждёт тебя великая слава! А ты, я уверен, именно талантливый человек; я же помню, какой ты был классный лётчик. А уж если человек там, — он показал наверх, — отличался, то и тут, — он показал вбок, — себя покажет.

— Да я ни разу не снимал кино, — начал поддаваться папа.

— А ты попробуй, — настаивал Решетилов. — Пошли в магазин, купим кинокамеру, а в субботу я тебя представлю членам нашего киноклуба.

Мама и папа, и сам Решетилов стали подсчитывать имеющиеся деньги, и их оказалось вроде бы достаточно для киноаппарата.