Леонид Сергеев - Как на качелях

Леонид Анатольевич Сергеев

Как на качелях

Бабушка

Когда мне было лет семь, я любил приврать. Правда, мне мало кто верил, кроме бабушки. Например, бабушка спрашивала:

— Что, Егорка, дождь за окном?

Я тут же говорил:

— Ага! — Хотя на улице было сухо.

Но бабушка верила и, собираясь на рынок, бормотала:

— Не забыть бы зонтик! Или бабушка говорила:

— Что-то я слышала шум во дворе? Будто ловили кого?

— Да, — отвечал я. — Ловили. Тигра!

— Как тигра?! — удивлялась бабушка. — Да откуда же он взялся?

— Сбежал из зоопарка! — моментально сочинял я.

— Неужто! — ужасалась бабушка. — Так ведь он мог загрызть кого-нибудь?!

— Так он и загрыз! — говорил я. — Пять человек!..

Бедная моя бабушка! Мне иногда даже было жалко ее и не хотелось говорить неправду, но я уже не мог остановиться. Часто я даже сам верил в то, что говорил. Однажды я пролил чернила на скатерть и всем объявил, что они сами пролились. Как всегда, мне никто не поверил, кроме бабушки. На другой день я съел банку варенья и сказал, что ее съел кот. Мама сразу начала на меня кричать:

— Ты врун! Я вижу тебя насквозь!

А бабушка сказала:

— Вполне возможно.

И позвала меня на кухню, помочь ей чистить картошку. Пришли мы с бабушкой на кухню, сели перед кастрюлей, стали срезать с картошки спиральки очисток. Вдруг бабушка говорит:

— Когда я была маленькой, ох и любила же я придумывать. Напеку пирогов из глины и угощаю всех взрослых. И все берут, едят понарошку и хвалят. Говорят: «Очень вкусные». Или сделаю духи: накрошу цветов в бутылку с водой и хожу всех «душу». И все улыбаются, нюхают друг друга! «Хорошие духи, — говорят, — душистые». Но однажды осенью, когда на улице было холодно, мне вдруг захотелось, чтобы снова было лето. Я взяла и придумала, что на улице тепло. И сказала всем, что вот-вот выйдет солнце и будет жарко. Подружки не поверили, а моя младшая сестренка поверила. И убежала на улицу в одном платье да босиком. Весь день она бегала, все ждала солнышка, а вечером слегла. Всю зиму проболела. Поправилась только весной, когда и правда солнце стало жарким.

Игра в шашки

Я любил играть в шашки. В нашей семье я был чемпион. Я играл в шашки с мамой, с папой, с бабушкой, с младшим братом Толькой и с соседкой тетей Викой. Больше всего я любил играть с бабушкой. С бабушкой у нас был счёт 97:1 в мою пользу. Шутка сказать! Я выиграл у бабушки 97 партий и только одну проиграл. И то случайно. Обычно бабушка не успевала сделать и десяти ходов, а я уже ставил дамку. И тут начиналось самое интересное. Моя дамка начинала щелкать бабушкины шашки, как орехи! Одну за другой! Бабушка то снимала, то надевала очки. После игры с бабушкой у меня всегда было прекрасное настроение. Весь день я ходил и насвистывал, и всем давал разные советы. С бабушкой было очень приятно играть! Я любил играть со всеми, кроме папы. Папа у меня выигрывал. Папа никому не разрешал подсказывать мне и не давал ходы обратно. Поэтому я и не любил с ним играть. И ужасно злился, когда проигрывал. Однажды он выиграл у меня пять партий подряд, так я не разговаривал с ним целую неделю. Зато, когда потом вдруг я выиграл у папы, сразу сказал:

— Все! Больше не играю! Я — чемпион!

— Это нечестно! — вспылил папа. — У нас турнир из пяти партий, а ты две проиграл и одну выиграл. Давай играть еще.

— Ничего не знаю! — сказал я. — Последнюю партию я у тебя выиграл, значит, я — чемпион. Последняя партия самая главная!

— Ничего подобного! — продолжал возмущаться папа. — Чепуха! Почему это последняя самая главная?

Папа горячился и говорил, что больше вообще не будет со мной играть. Но мне уже было все равно. Я — чемпион. До остального мне нет дела.

С тех пор я играл только с мамой, с бабушкой, с Толькой и с тетей Викой. Среди них я был абсолютным чемпионом.

Однажды мама принесла из библиотеки книжку «Игра в шашки» и сказала:

— Давайте прочитаем эту книжку и все научимся играть по-настоящему хорошо.

Я засмеялся:

— Научимся! Это вам надо учиться. Мне-то зачем? Я и так чемпион! Учитесь, а потом я дам вам всем сеанс одновременной игры!

Мама, Толька и тетя Вика изучали разные комбинации и ходы, а я ходил и посмеивался. Ждал, когда они научатся. Но через неделю у нас все чаще стали получаться ничьи, а потом вдруг и мама, и Толька, и тетя Вика стали у меня выигрывать. И тогда мне стало скучно с ними играть. Я решил бросить играть с ними вообще, чтобы не портить себе настроение. Я продолжал сражаться только с одной бабушкой. Бабушку-то я громил по-прежнему. Я разбивал бабушку в пух и прах. Как-то я сказал Тольке:

— Я уже выиграл у бабушки больше ста партий! Я могу выиграть у нее с закрытыми глазами!

Толька усмехнулся и сказал:

— Сегодня вечером бабушка сразится с папой. Вот это будет баталия!

— Какая баталия?! — пожал я плечами. — Бабушка продует, и все. Как пить дать.

После ужина бабушка с папой сели за шашки. Мама, Толька и тетя Вика были зрителями, а я встал за бабушкиной спиной, приготовился ей подсказывать, но она сразу обрушила на папу такую атаку, что после пятнадцати ходов он поднял руки и сказал:

— Сдаюсь!

Во второй партии папа продержался еще меньше.

— Ничего не понимаю, — шепнул я Тольке.

— Чего ж здесь непонятного, — усмехнулся Толька. — Бабушка играет лучше папы. Эх, ты! Чемпион…

Бегемот

Мой дядя был веселым. Всегда рассказывал разные смешные истории и всем дарил необыкновенные подарки. Причем эти подарки делал сам — он был мастер на все руки. Однажды из двух баллонов от пятитонки дядя склеил надувного бегемота. Он получился совсем как живой — огромный, с разинутой улыбающейся пастью и хитроватыми глазами. Он был очень большой, но при желании его можно было надуть еще больше — стоило только открутить пробку на задней ноге.

Когда дядя принес к нам бегемота и поставил его на пол, толстяк закачал, закивал головой, шевельнул ушами и, как мне показалось, даже чуть-чуть шагнул. Бегемот был добряком — это я понял сразу. Углы его пасти были растянуты в улыбке, а в глазах так и бегали какие-то смешинки. У меня было несколько любимых игрушек: заводной грузовик, слон со скрученным хоботом, цветные лягушки из тряпок, но перед бегемотом они сразу померкли. С того дня я ни на минуту не расставался с Гошкой (так я назвал бегемота). Я целовал Гошку в морду, сажал с собой за стол и кормил его супом, ходил с ним во двор гулять; по вечерам читал Гошке книжки, а потом ложился с ним спать, выпустив из него немного воздуха: сильно надутый, он не умещался на моей кровати.

Гошка был весельчак. Весь в дядю. С утра до вечера выкидывал разные штучки. Оставишь его где-нибудь на сквозняке, смотришь, он уже убежал в угол комнаты, прикорнул у шкафа и дрыхнет. А то вдруг ни с того ни с сего перевернется и, задрав ноги, начнет кататься на спине. Или прямо на глазах похудеет, явно просит еды. Кстати, он ужасно любил поесть. Его так и тянуло в кухню. Все думали, Гошка ест понарошку, но я-то знал, что он ест на самом деле. Да еще как! Уплетает за обе щеки. Каждый раз оставляя ему на ночь еду в миске, утром я замечал, что половину он слопал. Бабушка говорила, что к миске подходил кот, а Гошка знай себе ухмыляется и незаметно подмигивает мне. Как-то наш кот не ночевал дома, но утром миска оказалась пуста. Я сразу крикнул бабушке:

— Во! Что я говорил? Видала, сколько съел?

Бабушка удивилась и с тех пор стала еду от Гошки прятать.

Целыми днями Гошка веселился и только в жару скисал. Тогда я наполнял ванну водой и пускал его поплавать. Плавать Гошка любил больше всего. Особенно на боку. Разляжется на воде и плывет от одного края ванны к другому. Немного поплавает, начнет крутиться на одном месте — радоваться, что очутился в родной стихии. Иногда я тоже забирался в ванну, и мы с Гошкой начинали нырять, и кувыркаться, и брызгать друг в друга, а потом я влезал к нему на спину, и мы отдыхали прямо на воде. На воде Гошка держал меня так легко, как будто на него влез не я, а воробей. Казалось, он спокойно мог бы удержать еще пятерых таких, как я.

С каждым днем мы с Гошкой все больше привязывались друг к другу. Частенько домашние ворчали, что Гошка занимает слишком много места, что от него постоянно беспорядок в комнате и что его вообще неплохо бы отнести в чулан. Особенно недолюбливала Гошку бабушка.

— Ох, уж этот бегемот! — все время кряхтела она. — Растет не по дням, а по часам: В квартире совсем не осталось свободного места. Хоть мебель выноси! В зоопарк его надо!

В такие моменты я всегда заступался за своего друга и чуть что сразу прятал его под свою кровать. Когда же за что-нибудь распекали меня, вперед, как танкетка, спешил Гошка. Он надувался и топал от негодования, и всем своим видом давал понять, что не даст меня в обиду. За всю нашу с Гошкой дружбу мы только один раз повздорили, да и то по пустяку: как-то я залез на него, а он взял и выбил свою пробку и сразу же, охнув, присел, а я шлепнулся на пол. Отчитал я его тогда как следует, и он больше не устраивал глупых шуточек, а если и был чем-то недоволен, то просто стоял и скрипел. Он был такой тихоня, что даже ссорился со мной шепотом.