Андрей Ефремов - Я успею, ребята!

Андрей Петрович Ефремов

Я успею, ребята!

(повесть, рассказы)

Я успею, ребята! (повесть)

Вообще-то я дождь люблю, только в этот день какой-то водяной обвал произошел. Мне домой бежать — мама на месяц в командировку уезжает, — а тут из школы выскочить страшно: лужа на всю улицу и вода в ней прямо кипит. Вот я дождался, когда чуть посветлело, куртку на голову натянул и бегу. Добежал до трамвайной линии — слышу:

— Эй, парень, утонуть не боишься?

А по дороге, точно, настоящая река течет, и как через нее переправляться — совершенно неясно. Оборачиваюсь — из подворотни какой-то парень машет. Я туда заскочил, он спрашивает:

— Опаздываешь, что ли?

В подворотне народу много, толкаются, мокрым пахнет. Все, видно, с трамвайной остановки прибежали. Ну, я куртку по-человечески надел и объяснил ему, что к чему. И тут трамвай подходит. Идет, как баржа какая-нибудь, перед собой волну гонит. Все на этот водоплавающий трамвай прямо набросились. Парень говорит:

— Чего ж ты? Давай!

Я ему объяснил, что мне потом от трамвая дольше, чем отсюда пешком, и грязь там, прямо грязища. Он посмотрел, как трамвай от остановки поплыл, и достает из портфеля зонтик. Фирменный, с кривой ручкой.

— Валяй, — говорит, — беги. Успеешь ещё.

Ну, я просто обалдел.

Он говорит:

— Рот закрой. Не насовсем я его тебе, не думай. Послезавтра здесь же встречу. Ну, давай!

Мама была уже в плаще. Она поставила сумку на пол, придвинула свое лицо к моему.

— Успел-таки, паршивец!

Быстро у меня рукой под курткой провела.

— Смотри ты, почти сухой.

Мамины волосы упали мне на лицо, и мы постояли так немного. Потом они с папой ушли, а я встал у окна. Однажды мама сказала, что уезжать в дождь хорошо. Примета, что ли, такая? Я смотрел, как вода струится по стеклам, и думал, что нам крупно повезло.

Вот интересно: дал бы я такой зонтик кому попало?

Папа про зонтик два раза напоминал. Он уже на работу совсем ушел, так ведь вернулся и что-то мне через дверь в ванную крикнул. У меня вода шумит, брызги летят, я ему отвечаю: «Обязательно!»

Ну чего сто раз про одно и то же говорить? Как из ванной вышел, сразу зонтик в портфель положил. Жаль только, в этот день дождя не было.

Я того парня издали увидел. Трамвай, наверное, только что отошел, народу на остановке мало — все как на ладони. Я сзади подкрался и на зонтиковую кнопку нажал.

— Бэмс! — говорю.

Он вздрогнул даже.

— Фу ты! — говорит. — Привет! Ну как, не захлебнулся?

— Не, отличный зонтик. Фирма. Только ноги промочил.

Он кивает, а сам в портфеле роется.

— Слушай, а чехол-то где?

— Какой чехол?

— Да от зонтика, черный такой.

Ох, елки-палки! Вот же мне про что папа с утра кричал. Ну лопух! Я небось его в комнате где-нибудь бросил.

— Ладно, — говорит он, — не суетись. Ты его поищи, а я к тебе вечером зайду. Договорились?

И руку мне подает.

— До вечера, Витя.

Ну как будто мы с ним друзья-приятели. И как раз его трамвай подходит. Мы и разбежались.

Я у дома остановился, стал ключи искать, и тут меня как будто стукнуло. Как же он придет, когда я ему адрес-то не сказал? А как зовут меня — откуда знает?

Дела…

Всю квартиру перерыл — нет чехла. Встретит он меня завтра после школы — сегодня-то без адреса, ясно, не найдет — что я скажу?

Папа с работы пришел, ещё в дверях спрашивает:

— Хлеб купил?

— Какой хлеб, — говорю, — ничего не знаю.

— Да я же тебе, Витька, утром в ванную через дверь кричал.

Ну, я только рукой махнул. Такой день.

После ужина мы каждый своим делом занялись, а часов в восемь папа из комнаты кричит:

— Витяй, открой!

Я молотком стучать перестал, слышу — звонят. Было у меня нехорошее предчувствие, ну а что сделаешь? Пошел открывать. Так и есть: он стоит:

— Заходи, — говорю.

А сам думаю: как сказать-то?

Он у двери к стенке прислонился, замками щелкнул и достает из портфеля зонтик. В чехле.

— Ты уж извини, Витя, это я напутал. Чехол у меня дома был.

Это он ко мне пришел, чтобы я не искал зря, чтобы из-за его зонтика не беспокоился. Я говорю:

— Подумаешь, чехол. Да я бы, в случае чего, новый тебе сшил или два в запас. Ну правда, сшил бы, я умею!

Он портфель поставил, смеется.

— А в гости к тебе по случаю нашей общей радости можно?

И тут из комнаты папа вышел. Стоит, на нас смотрит.

— Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич, — говорит он папе.

Ну как будто они знакомы сто лет.

— Здравствуй. — Папа на меня смотрит, а я-то понятия не имею, как его зовут. Как-то у меня сегодня все нескладно.

Он говорит:

— Юрий.

И мы в комнату вошли.

В моей комнате всем нравится. Когда гости бывают, обязательно кто-нибудь зайдет на моих чурбаках посидеть. Мы их с папой из парка притащили. Там старые деревья валили, вот мы и выбрали.

Я Юре самый удобный придвинул, со спинкой. Он вокруг обошел.

— Ишь ты!

А сам не сел. К полкам пошел.

Ко мне иногда двоюродный брат приезжает. Так тот тоже сразу к полкам. Слоняется вдоль стенки, слоняется. Вытащит какую-нибудь модельку, которую я в третьем классе делал, и начнет зудеть: это у тебя не так да там у тебя не тот диаметр. Зудит, зудит, а у самого дома дверь на одной петле болтается.

Юра говорит:

— Ну ты, старик, Ползунов прямо.

Это он паровой катер увидел. Я его только начал ещё и котел не допаял.

— Чем греть будешь, — спрашивает, — свечкой?

— Ха, — говорю, — мы с Ваньчиком получше придумали.

И пошли у нас разговоры. Я только под конец вспомнил:

— Ты адрес-то наш откуда знаешь?

Засмеялся:

— Страшная тайна.

Так и не сказал.

Уже около десяти было, когда мы из дому вышли. Дождь кончился, и только с высоких фонарей медленно летели теплые капли, и газоны пахли сыростью. Мы прыгали по асфальтовым буграм, я забегал вперед и говорил. Я говорил, и все было интересно. И наш с Ваньчиком катер, и весь класс. Юра останавливался, чтобы дослушать до конца, или смеялся и толкал меня в плечо.

Когда я пришел домой, папа пил чай на кухне.

— Чего так рано? — спрашивает.

Я говорю:

— Не понял.

А он мне будильник показывает. Ничего себе! Целый час провожались.

— Он что, живет далеко?

Я уже рот открыл, чтобы ответить, и тут сообразил: мы же вокруг нашего дома ходили. Проводил называется.

Я этого слова терпеть не могу. «Новенький, новенький!» — и таращатся на человека, как будто у него два носа. Только первого сентября так перед школой все перемешалось, что непонятно было, кто кого рассматривает. Половина ребят незнакомые, свой седьмой «б» не найти, да ещё Колюня Петраков рядом скачет.

— А я знаю, — говорит, — откуда они все. У нас новый дом заселили. Половина в пятьдесят восьмой учиться будет, а половина у нас. Мама сказала, что мы друг у друга на головах сидеть будем.

— Ладно, — говорю, — Петраков, давай я тебе сразу на голову сяду, а то наш класс никак не обнаруживается.

— Подумаешь, — говорит Колюня, — наш класс. Ты вон гляди, какой в восьмом «г» новенький. Ничего? Гудилин его фамилия.

Ну, не знаю, может, он, конечно, и новенький, только очень уж мятый, прямо жеваный какой-то.

Колюня мне в самое ухо шепчет, а сам на первоклассников смотрит, как будто мы молодое поколение обсуждаем:

— Сейчас за школой одному девятикласснику навешал — будь здоров!

— Да, Петраков, прямо не знаю, как ты без этого Гудилина и жил-то.

И тут я Ваньчика услышал. То есть Ваньчика все услышали, такой он тарарам поднял, когда меня увидел.

— Витька, Витюха, мы тут!

Он так подпрыгивал, что всем вокруг, наверно, ноги отдавил и в портфеле у него гремело, как обычно. На нас оглядывались, а Ваньчик бушевал, будто мы год не виделись. Только, если правду сказать, я по Ваньчику не меньше соскучился.

— Привет, — сказали мы друг другу.

Я положил ему руку на плечо, и мы просто так постояли рядом.

— Слышь, Витька, — сказал Ваньчик, — а я медную трубку достал, какую надо, и паяльная лампа у меня теперь своя.

И тут он увидел какого-то знакомого и опять заорал.

Он бы и в школе покричать не отказался, но уж больно громко получалось. Пока до класса шли, я чуть не оглох, — наверное, за каникулы отвык. Борис Николаевич сказал:

— Иваницкий, Лешенька, я уже устал, радость моя.

— Делаю выводы, — ответил Ваньчик и влетел в класс. За дверью загремело.

— Поздравляю вас с началом учебного года, — сказал Борис Николаевич.

Мы с Ваньчиком уже уселись как полагается, а Борис Николаевич встал около нашей парты и стоит.

— Иваницкий, ты знаешь, что такое критическая масса?

— Ага, — говорит Ваньчик, — это в атомной бомбе. Или ещё где-нибудь.