Лидия Чарская - Том 02. Желанный царь Страница 33

— Дядя! — вскрикивает Миша, бросаясь к боярину. Тот наскоро обнимает племянника и взволнованным голосом бросает:

— Сестрицы! Миша! Собирайтесь! Идем отселе! Князь Димитрий Михайлович наказал гетману всех боярынь с детьми выпустить из Москвы.

Один общий стон облегчения вырвался из уст присутствовавших:

— Спасены!

— Куда, куда ты поведешь нас, братец? — метнулась молодая инокиня Ирина к боярину.

Но последний молча взял за одну руку Мишу, за другую старицу Марфу и, наказав двум сестрам следовать за ними, вывел их из тайника на романовское подворье, оттуда на улицу. Отряд поляков с начальником-ротмистром, бряцая саблями, замыкал шествие.

Вот миновали улицу, крестец, вышли на площадь. Там уже ждала небольшая группа людей. Седой как лунь боярин, князь Федор Иванович Мстиславский, Шереметев с семьею, Сицкие и другие семьи боярские кинулись навстречу Романовым.

— Спасены! Спасены! — несется одним сплошным гулом по площади кремлевской. — Слава Тебе Господи! Отвел карающую руку от нас!

Широко распахнулись Спасские ворота, и толпа заключенных русских боярынь с детьми, окруженная польской стражей, вышла из Кремля. И снова запахнулись за ними крепкие тяжелые ворота кремлевских твердынь. Теперь впереди освобожденных находилось одно русское ополчение, свои, родные русские лица.

Но почему же так хмуры они?… Ближе всех находятся к ним казаки Трубецкого. Их лица искажены злобой, глаза полны ненависти… Взоры, встречающие боярские семейства, горят, как у волков. Марфа ловит на себе один из таких, полных ненависти, взоров и невольным движением хватает за руку деверя.

— Что ж это, Иван Никитич, слышь?

А кругом, словно рокот прибоя, нарастает казачий ропот… Голоса крепнут, растут…

— Ишь, вороги наши! С ляхами якшались погаными! В Кремле цельный год запирались! Ограбить их за это! — выделились яснее и громче отдельные голоса.

И крепче уже сомкнулось кольцо бунтующих вокруг беспомощных и безоружных боярынь. Кругом всюду замелькали грозные лица… Угрожающие движения… Злым огнем сверкающие глаза… Все это не предвещало ничего доброго для несчастных беззащитных семей боярских. Вот вырвался из толпы дюжий донской казак и вплотную подошел к старице Марфе, глядя жадным взором на меховое ожерелье, обвивавшее ее плечи. Минута — и протянулась за добычей дерзкая рука казака. Вдруг юный Михаил метнулся между ними.

— Не смей подходить к матушке! — прозвучал его звонкий голос, исполненный каких-то, Бог весть откуда появившихся, властных ноток. И гордо, с острасткой, блеснули молодые смелые глаза юноши… Этот взгляд больше грозного окрика боярина Ивана Никитича подействовал на казака, он отступил, смущенный, перед смелым взором полуюноши, полуребенка.

В тот же миг, вооруженный с головы до ног, подскакал к толпе боярин князь-воевода.

— Добро пожаловать! — произнес князь Димитрий Михайлович, сходя с коня и приветствуя кремлевских сиделбцев. — Ведомы нам были муки ваши и долготерпение… И наказали мы ляхам выпустить вас… Животы их зато целыми сохранить посулили, когда станем брать приступом ужо Кремль… Свободны вы, матушки боярыни. Куды прикажете, туды и доставим вас всех. Дома здешние разорены у многих из вас, так я приказал в Китай-городе палаты заготовить на случай… На первое время потеснитесь пока что…

Потом он с низким поклоном склонился перед старицей Марфой и Иваном Никитичем с сестрами и племянником и добавил:

— А вас, господа бояре и боярыни Романовы, куды доставить прикажете?

Старица Марфа задумалась на мгновенье, нахмурила чело, провела рукою по лицу.

Нет, нет, в Москве ей не место ныне. Слишком глубоко и много настрадалась она, чтобы оставаться в этом гнезде разрушения и муки. Да и небезопасно это. Еще, не приведи Господь, крепче озлобятся против них казаки. Не поняли они, что не по своей воле заодно с врагами отсиживались, запертые поляками, семьи русских бояр в Кремле. Довольно с нее пережитых ужасов и страхов!.. И трепещущим голосом она проговорила:

— Вели нас доставить отселе в Кострому, княже, в нам дарованную Ипатьевскую обитель. Отдохнуть и помолиться душа просит после всех горестей, обрушившихся на нас…

— Твоя воля, матушка боярыня-старица! — поклонился ей снова главный воевода.

Казаки, еще незадолго до того смотревшие с ненавистью на боярскую семью, теперь с тихим ропотом отхлынули назад, совещаясь между собою:

— И впрямь, видно, не по своей воле в осаде с ляхами якшались бояре! Правы да невинны они, ежели сам князь-воевода оказывает им честь да почет.

Еще через неделю побежденные голодом, измученные годовою осадою поляки сдались.

Ворота раскрылись настежь, и ополчение вошло в полуразграбленный Кремль.

Торжественно был отслужен молебен в Успенском соборе. Сам Дионисий, настоятель Троице-Сергиевской лавры, во главе ополчения, первый вошел в собор. Зазвонили колокола во всех уцелевших после пожара и разорения церквах московских, и толпы измученного народа, разбежавшегося по окрестностям, стали стекаться в

Москву. Король Сигизмунд повернул с дороги обратно, узнав о сдаче Кремля.

Лишь только отдохнули немного от всех пережитых ужасов москвичи и земское ополчение, как о новом, важном и радостном событии оповестил народ князь Димитрий Михайлович Пожарский.

Решено было избрать царя «всей землею». Полетели гонцы с грамотами по всей России, по всем городам русского государства с приказом немедленно присылать выборных людей, из духовного, боярского, дворянского и торгового сословий, из посадских людей и уездных. По десяти выборных из каждого города.

Когда они съехались, был назначен трехдневный пост. Служились молебны. Молились Богу усердно, чтобы вразумил людей, кого выбрать в цари. Великий собор избирающих долго не мог прийти к окончательному решению. Подавались записи за бояр старинных русских родов, назывались имена князей Голицына, Мстиславского, Трубецкого… Называлось тихо и нерешительно и другое имя…

Земский собор раскалывался. Начинались распри. Разгоралась борьба сторон.

И вот в одно из заседаний из толпы галицких выборщиков выступил человек, дворянин родом. Заявил он, что ближайшими по крови и родству русским царям являются бояре Романовы. И тотчас же следом за этим на столе перед князьями, боярами и воеводами очутилась записка с уже несколько раз произнесенным на соборе именем. Ее торжественно положил на стол какой-то донской атаман.

— От меня запись эта, принимай, князь-батька! — произнес он, смело выступая вперед. — Кому же, как не ему, быть царем? — произнес он отчаянно и твердо на всю палату.

Мертвое молчание воцарилось в Грановитой палате.

Во время этой полной тишины в голове донца-атамана быстрее молнии промелькнула снова, едва ли не в сотый раз, картина осажденного Кремля… широко раскрытых ворот крепости и выхода из нее боярынь…

Необычайно ярко представилось атаману, как метнулись было его казаки к освобожденным, с целью ограбить боярские семейства…

И он не остановил их…

Был и он сам озлоблен, как и товарищи его, на всех кремлевских сидельцев, хотел ограбить, унизить их всех, отплатить им за сидение с ляхами в осаде…

И вдруг появился мальчик, юноша, смелый и прекрасный в своей отваге, и крикнул на одного из казаков властным голосом, полным негодования и гнева!.. Его неожиданный крик, осадивший первого казака, приковал к месту других. Было что-то царственное в этом юноше, в пылающем взгляде его молодых глаз.

И, вспомнив о нем еще до подачи своей записки, донской атаман вспомнил заодно и происхождение от царской крови этого юноши. Он, этот юноша, внук царицы Анастасии, жены Грозного, он двоюродный племянник последнего прирожденного царя Федора Иоанновича. Так ужли ему, происходящему от царского корня, уступить престол другому?

И донской атаман смело, следом за галицким дворянином, начертал избранное им имя на своей записи.

— Какое ты писание подал, атаман? — спросил князь Пожарский, принимая свиток.

— О природном царе Михаиле Федоровиче Романове, — твердо, не сморгнув, отвечал донец.

Велика была сила такой уверенности, и она решила дело.

Собор всколыхнулся сразу. На устах всех зазвучало имя того, кто являлся достойнейшим престола российского.

Были разосланы снова люди по всем городам с поручением узнать мнение народное о выборе собора. И всюду звучал один ответ, не хочет народ иного царя, опричь юного Михаила Романова!

В Неделю православия 21 февраля 1613 года было назначено последнее торжественное заседание собора в Успенском соборе. Все выборщики подали записи снова, и в каждой записи стояло одно имя:

— Михаил Федорович Романов.