Андрей Жвалевский - Я хочу в школу Страница 47

Чтобы выветрить трескотню энергичной дамы, он отправился погулять, благо погодка стояла солнечная, хотя и прохладная. И почти сразу увидел Вику. Она брела вдоль дома с видом сомнамбулы. Женька подавил искушение нырнуть назад в подъезд и окликнул:

— Вик! Привет!

Она вздрогнула, словно очнулась, и повертела головой:

— Ой… А чего я сюда забрела? Привет!

— Задумалась, наверное.

— Ага…

Теперь Женька должен был спросить «О чем?», но не спросил. Он был занят — с интересом рассматривал Викино лицо. Левый профиль, которым она к нему все время сидела. И солнце так красиво подсвечивает. И весна. И не цепляет. Совсем.

Пауза слишком затянулась, и Вике пришлось брать инициативу в свои руки.

— Я о тебе думала. Ты вообще… молодец. Взял и пошел к моим родителям.

Женя улыбнулся.

— Руку попросил, — продолжила Вика. — Очень благородно.

— Да глупо, — наконец подал голос Женька, — хоть и благородно. Я же в тебя тогда был влюблен.

Вика вздрогнула. «Был влюблен» прозвучало просто и без надрыва. Был — а теперь нет. Она даже обижаться не стала, опустила голову и пошла домой. Женька смотрел ей вслед и любовался: «Она красивая. Фигура. Ноги… А чего это она в юбке и с голыми ногами? Вроде не по погоде. И ноги синие… Сколько ж она тут меня поджидала?»

Очень захотелось догнать, утешить, сказать что-нибудь приятное, но Женька не стал. Он чувствовал себя легко и свободно, как на той городской олимпиаде, когда полчаса мурыжил последнюю задачу — и вдруг нашел решение. Он еще тогда подумал: «Как просто! Что ж я, дубина, сразу не догадался!?»

Дама из фонда Костевича была, как обычно, излишне оптимистична. В здание школы музей так быстро не мог переехать, но вся ее бешеная энергия была направлена в этом направлении.

— А все-таки жаль школу, — вздохнула Кошка.

Птицы сидели в кабинете у Впалыча и пили чай с плюшками.

— Главное, Воронько не посадят, — сказал Дима.

Все они час назад вернулись с открытого заседания суда по делу спонсора их бывшей школы. Доказывали, что никаких денег через школу никто не отмывал.

— Мне выдали деньги перед поездкой, я их и тратил, — оправдывался учитель физкультуры, — а как я вам за них отчитаюсь, если у меня половина трат наличкой и мимо кассы? То сторожу заплати, то за кемпинг, то спасателям. Как они мне чек в горах выдадут? А последние деньги мы оставили леснику на корм медведям.

— Каким медведям? — не выдержал судья.

— Большим таким, — развел руками физрук, — бурым. Там заповедник, а год голодный. А они вымирают.

— Но зачем?! — изумился судья.

— Дети попросили… — пожал плечами физрук. — Они такие красавцы — эти медведи. Мы в бинокль за ними наблюдали.

Учительница биологии Ольга Петровна честно притащила с собой кучу чеков, но никак не могла с ними разобраться.

— Вот это, кажется, мы опарышей покупали…

— Опарышей? — судью передернуло.

— Ну да, для опытов по генетике… Нет! Это не опарыши! Это бамбук! Мы тогда замеряли скорость роста и даже устроили чемпионат… А вот качественный корм для морских свинок только на рынке нашли, поэтому без чеков, но зато вот фотографии. Это Нюша, она почти килограмм весила, пришлось разрабатывать специальную диету и комплекс физических упражнений. Вот, смотрите!

Еще больше запутывал картину главный обвиняемый гражданин Воронько. На все вопросы судьи он монотонно отвечал:

— Учителя ни при чем. Это все моя вина…

Адвокат весь на мыло изошел, дергал своего подопечного за рукав, пытался влезть с уточняющими комментариями — и допрыгался до того, что в середине процесса Воронько прилюдно заявил, что будет защищать себя сам. Впрочем, линия защиты у него не поменялась, он по-прежнему твердил: «Это все я».

Бедный судья не рад был, что ему попалось это дело. Судить группу энтузиастов с горящими глазами, которые вместо показаний периодически срываются на рассказы то о путешествиях, то о чудо-приборах, то о мировых чемпионатах, то о книгах, которые выписывались из-за границы для индивидуальных проектов пятиклассников, было невозможно. По закону все должны были отвечать. За разгильдяйство же нужно отвечать! Но, во-первых, уголовным делом тут и не пахло, во-вторых, по-человечески осудить их было нельзя. И вся судейская команда понимала, что весь свой опыт им придется потратить на то, чтобы максимально смягчить приговор.

— Ну почему? Почему вы не нашли нормального опытного бухгалтера? — с тоской спросил судья у Воронько.

— Потому что в сказках нет такого персонажа, — вздохнул спонсор, — а я хотел сказку. А все эти опытные бухгалтеры такие зануды…

Словом, когда в перерыве судье позвонили из мэрии и намекнули, чтобы он не очень-то лютовал («Там дети вон какие самоотверженные, за школу горой. По федеральному каналу показывали, вы в курсе?»), он с неизъяснимым облегчением пообещал, что приговор будет максимально мягким. Вплоть до отсутствия состава преступления.

Когда Воронько выходил из зала суда, по его лицу было понятно, что он сам не верит в произошедшее. Какой-то смешной штраф за все его художества? Но прийти в себя не дали налетевшие репортеры:

— Как вы расцениваете результат?

— Будете ли подавать апелляцию?

— Правда ли, что вы купили судье остров в Эгейском море?

— Кто ваш покровитель в Кремле?

Бывший подсудимый уже собирался коротко и от души объяснить «креветкам пера», что не собирается выслушивать их безумные вопросы и тем более отвечать на них, но осекся. За частоколом микрофонов он заметил лицо сына. Воронько-младший смотрел на него… как-то странно. Раньше у него такой задумчивости в глазах не наблюдалось.

Раздвинув толпу, Петр Сергеевич молча ухватил Никиту и поволок к машине. Камеры защелкали, как клювы стервятников.

Уже в салоне Воронько-старший сказал:

— Извини, что пришлось тащить. Заклевали бы… Тебя домой?

Никита кивнул, не сводя с отца странного взгляда. Тот занервничал:

— А ты вообще чего тут? Решил приговор послушать?

— Не только. Я на всех заседаниях был… кроме первого.

Петр Сергеевич вздохнул:

— Да, опозорил я тебя… Извини… Просто, понимаешь…

— Понимаю, — неожиданно перебил его сын. — Ты крут.

Воронько-старший закашлялся от неожиданности.

— Понимаешь, пап, — сказал Никита, — я думал, ты жлоб. Подставляешь всех и кидаешь. А ты всех вытаскивал.

— Так я же… — сквозь кашль просипел отец, — правда, сам виноват… всех втянул… А надо было над ними экономиста поставить…

— Ага, — усмехнулся сын, — и тогда был бы нам и Памир, и Париж, и лаборатория, как в МГУ…

Петр Сергеевич уже смеялся сквозь кашель.

— Точно…

— Короче… я, типа… тобой горжусь…

Воронько-старший был даже доволен, что никак не может справиться с кашлем, потому что не понимал, как нужно отвечать в таких случаях. А Никита уже и сам злился на себя и вдруг с чувством принялся колотить отца по спине. Колотил долго, и Петр Сергеевич взмолился:

— Все! Все! Прошло!

Они молчали до самого дома Ворона, глядя в противоположные окна машины. Напоследок отец спросил:

— А чего ты вообще решил на суд пойти?

Никита пожал одним плечом и вылез из машины, не попрощавшись. Не хотелось рассказывать, как однажды к нему заявился этот стремный пятиклашка Артем и строго сказал: «Ты должен быть на суде. Твой отец ведет себя… правильно. Я бы хотел такого отца». После чего ушел, не обращая внимания на злые крики Ворона в спину. Как будто знал — придет, никуда не денется.

Женька с Молчуном шли по улице и ели леденцы. Петушков на палочке. Очень вкусных, малиновых.

— Говорят, — сказал Женька, — раньше только такие и были. Никаких тебе чупа-чупсов или сникерсов.

Молчун кивнул.

— А теперь мало кто их вкус знает. Жалко.

Молчун согласно вздохнул.

— Слушай! — загорелся Женька. — А давай накупим леденцов и начнем всем детям дарить! Просто так, в честь хорошего настроения!

Молчун полез за кошельком, но вдруг замер. Женька проследил его взгляд.

Возле скамейки рыдал карапуз лет пяти. Его утешала, присев на корточки, бабушка. Сидела она спиной к Женьке и Молчуну, но по голосу было понятно: бабушка добрая, прямо из сказки.

— Егорушка, ну-ну-ну… Не больно же совсем! Только кожу чуть-чуть поцарапал!

Егорушка протестующе взвыл и сунул бабушке в лицо свою ладошку, на которой с трудом можно было различить микроскопическую ссадину.

— Сейчас кровь пойдё-о-о-от!

— Не пойдет, солнышко. Мы сейчас домой вернемся, я зеленочкой смажу…

— Щипать будет!

— А я подую!

Егорушка посопел, не нашел новых поводов для огорчения и принялся выть просто так, по прежнему поводу.