Милош Форман - Круговорот

Милош Форман, Ян Новак

Круговорот

Всем моим родителям

Пролог

Испытание не убившее тебя

Двадцать пятого марта 1985 года я сидел в первых рядах Павильона Дороти Чэндлер в Лос-Анджелесе. На мне был смокинг, один из тысячи смокингов, надетых в этот вечер, мои туфли были безупречно начищены. Вокруг меня сверкали драгоценности на платьях, стоивших дороже автомобилей, а воздух был напоен ароматами тончайших духов.

Я был выдвинут на «Оскара» за режиссуру «Амадея», фильма по пьесе Питера Шеффера о благоговейной ненависти, которую испытывал придворный композитор Габсбургов, по фамилии Сальери, к Вольфгангу Амадею Моцарту. До этого я поставил четыре фильма в моей родной Чехословакии и четыре фильма в Америке, но «Амадей», как и я сам, был гибридом, американским фильмом, снятым в Чехословакии. По сути дела, этот фильм стал моим обратным билетом в Прагу после десяти лет изгнания.

Чехословакия была еще абсолютно тоталитарным государством, когда мы снимали «Амадея». Коммунистическое правление длилось более сорока лет, и в значительной мере именно оно определило ход моей жизни. Без него я никогда не очутился бы в Америке. Я думал, что никогда не увижу конца этого режима, хотя и понимал, что он не будет существовать вечно.

Мои родители были убежденными чешскими националистами, и можно сказать, что за эту убежденность они отдали жизнь. Чувство племени проникло и в мою кровь; даже после того как меня отлучили от моей страны и ее культуры (что произошло заочно) и оторвали от моей семьи в Праге, меня влекло обратно. Я сентиментален, и я не могу наслаждаться жизнью в полной мере, зная, что все дороги в страну моего детства перекрыты, что у меня нет возможности прикоснуться к моим истокам, к тому, что сделало меня именно таким. Я чувствовал себя неполноценным, будучи отрезанным от тех мест, где я забил свой первый гол, сорвал свой первый поцелуй, учился готовить гуляш, впервые ощутил, как земля поехала под ногами после выпивки, и впервые скомандовал: «Стоп!»

Я пытался приехать в Прагу хотя бы на несколько дней, в гости, чтобы наскоро обнять друзей, чтобы увидеть, что там происходит, но прошло долгих десять лет, прежде чем я проложил себе дорогу домой с помощью «Амадея». Я приехал американским гражданином, с американским фильмом, на котором коммунистическое правительство смогло заработать американские деньги, — эти доллары за съемки стали основной причиной, по которой мне выдали разрешение на въезд в страну. Хотя на протяжении всего периода съемок я был под наблюдением, мне, по крайней мере, удалось снова побывать дома, так что «Амадей» принес мне удачу еще до номинации.

Этот фильм также сделал меня богатым. Он снимался независимой группой, на условиях совершенно необычного соглашения, заключенного между Питером Шеффером, продюсером Солом Зэнцем и мной. Вкладом Шеффера в это партнерство стали пьеса и сценарий по ней, я отдал два года жизни, Зэнц собрал нужные деньги, и только мы трое владели правом на негативы «Амадея». Вся деловая часть была продумана моим агентом Лобби Линцем, он изложил ее в простой записке на двух страницах, которая была скреплена простым рукопожатием.

Присуждение «Оскара» означает миллионные прибыли, а у «Амадея» была сильная конкуренция. Против меня были три режиссера — Роберт Бентон, Волан Жоффе и Вуди Аллен, а кроме них — еще и живая легенда кинематографа. В 1984 году Дэвид Лин поставил великолепный фильм по классическому английскому роману «Поездка в Индию» Э. М. Форстера, и теперь 76-летний мастер по праву считался фаворитом Академии киноискусства.

Я все же надеялся на победу, но спрятал эту надежду так глубоко в душе, что не решался признаться в ней даже самому себе. Я уже получил премию гильдии режиссеров, а за всю историю вручения премий было лишь два случая, когда она не предшествовала получению «Оскара», однако, анализируя эти статистические данные, я приходил к выводу, что именно в этом году могло произойти все что угодно. Я вытирал вспотевшие ладони о мягкую обивку сиденья и прокручивал в голове подготовленную речь каждый раз, когда в церемонии наступала пауза.

У меня уже был некоторый опыт ерзанья на сиденьях Павильона Дороти Чэндлер. В 60-х годах я дважды проиграл соревнование, когда мои чешские фильмы, «Любовные похождения блондинки» и «Бал пожарных», выдвигались на «Оскара» в категории лучших зарубежных фильмов. Однако в 1976 году я получил приз за лучшую режиссуру и лучшую операторскую работу в фильме «Пролетая над гнездом кукушки».

Тот вечер остался в моей памяти невероятной смесью впечатлений и чувств. Мои сыновья-близнецы Петр и Матей прилетели из Праги накануне вечером и проспали большую часть церемонии. Им было по двенадцать лет, и они были для меня совершенно чужими. Я не видел их шесть лет и только начинал заново знакомиться с ними, так что мой первый «Оскар» потонул в буре более глубоких чувств. Когда я удостоился номинации в 1984 году, я решил насладиться полноценным участием в этой грандиозной игре.

Всю свою жизнь я стремился побеждать. Желание быть первым всегда было одной из основных движущих сил моей жизни, и мне всегда было интересно наблюдать, как проявляется это желание у других людей. Когда Майкл Джордан, вероятно величайший спортсмен всех времен и народов, благодаря своим выдающимся способностям и силе духа привел команду к высшим спортивным почестям, он плакал от счастья. Но его поведение, как мне показалось, не было проявлением чувства чистой радости, той радости, которая возносит тебя над миром; это было счастье человека, который наконец добился того, что должно было произойти уже давно, счастье выполненного долга, счастье, основанное на сознании, что эта победа сделает следующие победы еще более трудными. Это было горькое счастье сверхпобедителя, счастье человека, который был слишком жесток к себе на протяжении слишком долгого времени и который наконец избавился от своей ноши. Впрочем, может быть, я проецирую собственные амбиции и чувства на другого человека; за свою жизнь я понял, что побеждать так же трудно, как и прекрасно, но альтернативы этому нет.

Я никогда не мог примириться с поражением. Под поражением я не подразумеваю затруднения, те моменты, когда ты стоишь и надеешься, что земля разверзнется и поглотит тебя. Такие моменты в моей жизни были, и они проходят. Про тебя забывают, жизнь идет своим чередом. Но потерпеть полное поражение, если ты работал над чем-то долгое время, всецело отдаваясь этой работе, стремился, чтобы она проникла в каждую клеточку твоего существа, привлекал к ней других людей, очаровывал их своими проектами и заставлял их поверить тебе и так же отдавать все свои силы — а потом видеть, как все рушится и рассыпается в прах на чьем-то письменном столе, слышать виноватый голос по телефону, знать, что самозваный цензор лжет тебе улыбкой или через переводчика, — вот что повергает меня в столбняк. Внезапно у меня не остается сил, чтобы подняться с постели. Дневной свет щиплет глаза, как мыло, и я не могу держать их открытыми. Если я пытаюсь встать, колени становятся резиновыми, но когда я ложусь обратно в постель, неописуемое блаженство переполняет меня. Есть что-то извращенное в том, что это чувство мне приятнее, чем любые овации, лавры и премии.