Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера

Генрих Метельман

Сквозь ад за Гитлера

Введение

Будучи выходцем из бедной рабочей семьи, я с раннего детства был твердо убежден в никчемности собственных мыслей и приучен безоговорочно доверяться мнению вышестоящих и «лучших». Мне и в голову не приходило, что я способен родить на свет заслуживающую внимания идею.

Уже много позже и далеко не сразу мой подраставший тогда сын сумел переубедить меня в этом, поскольку именно он уговорил меня засесть за жизнеописание, чем способствовал пробуждению воспоминаний, тяжким грузом давивших на меня. Но, поддавшись его уговорам, я столкнулся с двумя извечными проблемами — времени и возможности. Работая в низкооплачиваемой должности стрелочника на железной дороге, я был всецело поглощен повседневными заботами о содержании семьи, о том, как урвать для себя лишний сверхурочный час, чтобы свести концы с концами. Но стрелочнику выпадает и немало ночных дежурств, когда под грохот колес мчащихся мимо его будки поездов поневоле вспоминаешь минувшие годы. Отчего бы не взяться за перо и бумагу? Отчего не запечатлеть былое?

Естественно, с желанием увековечить их пришли и сомнения — а стоит ли? Чем, собственно, была моя жизнь? Чередой тоскливых до занудства, отупляющих, лишенных и подобия живой искры бытовых обстоятельств. Так, может, ни к чему и бумагу на них изводить? Тридцатые-сороковые годы запечатлелись в моей памяти как нечто ужасное, и я наверняка имел все основания не ворошить прошлое. Словом, требовался еще один толчок, но в один прекрасный день, преодолев барьер сомнений и осознав, что найдутся те, кто желает прикоснуться к столь нелюбимым мною двум десятилетиям, поскольку жить им в ту пору не довелось, я принялся разворачивать свернутый было и поставленный в угол на вечное хранение ковер воспоминаний.

Несмотря на то что период Веймарской республики выпал на мои детские годы, я довольно отчетливо помню ее бесславный финал. Шесть лет пребывания в гитлерюгенде в конечном итоге пошли мне на пользу, послужив мне отрицательным опытом, так что я, хоть и задним числом, но все же сумел найти надлежащее место и ей, и последующим событиям в историческом контексте. Затем, уже в начале 40-х, наступили армейские годы, три из которых пришлись на Россию. И только взявшись за перо, я осознал, что именно они, вне всякого сомнения, стали самыми решающими в моем духовном становлении и одновременно самыми трагическими. Это были годы неописуемой тоски, страданий, лишений, разочарований, но и надежд, радостей, ликования. Однако, если свести все чувства и переживания воедино, их можно было бы охарактеризовать чисто по-немецки: «То неистово ликуя, то до смерти опечаленный»[1].

He убоявшись грубейшего нарушения воинских уставов (всякого рода записи были строжайше запрещены), я тайком все же вел военный дневник, сохранившийся в виде нескольких записных книжиц, куда заносил отдельные даты, события.

Например, такой-то и такой-то убит такого-то и такого-то числа, месяца, года. Или: «Русские атакуют, от деревенской хаты, где мы были на постое, только щепки остались». Или: «Танк сгорел дотла». Хоть мне об этом неловко вспоминать, но одного лишь перечисления населенных пунктов хватило бы с избытком, чтобы поставить меня к стенке, если бы у меня вдруг обнаружили упомянутые записи. Но именно то, что события войны были записаны на бумагу, позволило им запечатлеться в моей памяти настолько основательно, что мне не составило труда расшифровать их, оказавшись весной 1945 года в лагере для немецких военнопленных в штате Аризона (США).

Несколько таких книжек-дневников до сих пор остаются у меня, часть из них утеряна, часть похищена, но выполнить пожелание моего сына стало возможным исключительно благодаря им.

Стоило мне в Англии в своей будке стрелочника сесть за написание воспоминаний, я поразился тому, с какой легкостью трагические события тех роковых лет всплывают в памяти. Несмотря на явно отрывочный характер фронтовых записок российского периода, несмотря на то, что отдельные события можно лишь условно соотнести с конкретной датой, несмотря на возможные огрехи при приведении имен географических и собственных, я решил разделить свои записки на две части: наше наступление в России, и наше отступление из нее.

Россия — огромная страна, это известно каждому, да и четыре десятилетия, отделяющие нас от войны, — огромный срок. Следует отметить и то, что я не могу ручаться за абсолютную точность бесед, приведенных мною в воспоминаниях, поэтому их не так и много на страницах данной книги. Но события, их восприятие мною, чувства, испытываемые мною тогда, я старался передать максимально достоверно. Отдельные имена моих сослуживцев также могут внушать сомнения, некоторые изменены мною намеренно, поскольку эти люди живы по сей день, а у тех, кто погиб, остаются родственники и близкие, для которых они — встретившие героическую смерть на поле битвы. Они фигурируют под сокращенными псевдонимами, например гауптман Z. И вот что еще любопытно, оказывается, тогда, в ту страшную зиму 1942/43 года, под Сталинградом, я служил в одном подразделении с Францем-Йозефом Штраусом — человеком, воззрения которого я решительно не разделяю.

После войны судьбы наши пошли разными путями: он стал министром обороны ФРГ, я же оказался в Англии на скромной должности стрелочника.

После того, как я начал писать эти воспоминания, и после того, как друзья сочли их пригодными для издания, мотивы мои несколько изменились. Вероятно, осознавая скоротечность времени и бренность собственного существования — представители моего поколения стремительно уходят в небытие, — мне вдруг страстно захотелось сообщить миру о себе и своих поступках с тем, чтобы предостеречь потомков от сползания в хаос, пережить который выпало на мою долю. Временами я задумываюсь над тем, какую неоценимую помощь оказали бы современным историкам мемуары какого-нибудь безвестного солдата наполеоновской армии, сподобившегося на основе кратких дневниковых записей воссоздать страшную картину отступления французов из-под Москвы зимой 1812 года, как дополнили бы они изображенные Толстым в его романе «Война и мир» события! Возможно, и мой скромный вклад все же заполнит отдельные лакуны в описании отступления Гитлера, безуспешно пытавшегося покорить этот великий город, 129 лет спустя.

Первые годы жизни

Будь благородным, человек,

Будь милостив и добр!

Одним лишь этим ты вовек

Бы отличиться мог

От всех известных нам существ,

Живущих на земле.